В руке у него нож, клинком вверх. Нож большой и острый. Он медленно срезает кусок мякоти с яблока, съедает. Получает удовольствие от мысли, что на лезвии могли остаться следы крови — что, может, вместе с яблоком он потребляет сейчас останки каких-то своих жертв.

Здесь холодно. Он подвесил в углу комнаты единственную голую лампочку, но она еле теплится, и свет ее едва достигает пола самодельного земляного погреба.

Но он видит ее глаза, направленные на него. Два белых кружка с красным ободком, сияющие с грязного лица.

Вырыть яму под фундаментом было тяжелым и изнурительным делом, но он знал, что без этого никак. Яма совсем небольшая — около восьми футов в глубину — сырая, глинистая. Вчера ночью лил дождь, и на дне скопилось примерно на фут стоячей воды. Она опять начинает умолять его, стоя там в грязи. Говорит, что замерзла, — молит отпустить ее. Говорит, что позволит ему заняться сексом с ней; она сделает все, что он велит.

Эта мысль злит его. Он и так ее отымел бы, если б сам захотел, а не когда она скажет, что можно. Трахнул бы ее во все дыры, едва только притащив сюда. Даже со связанными руками она пыталась вырваться, умоляла, лягалась, но эти попытки лишь раззадоривали его; его удары ложились точно ей в лицо, заставив умолкнуть.

И обнадеженный вид после… Она думала, что это все. Что теперь он ее отпустит. Но надежда быстро слетела с ее лица, когда он приволок ее сюда и засунул в эту дыру.

Чтобы она окончательно заткнулась, он отыскал длинную доску и отделал ее ею. Просунувшись вниз в дыру в цементном полу, все бил и бил ее без остановки. Поначалу она пыталась уворачиваться, но как только он хорошенько угодил ей по голове и, ошеломленная, она съежилась в грязи на дне, ему удалось и в самом деле задать ей перцу.

Теперь ему хорошо видны все эти покрытые грязью синяки и ссадины, все еще кровоточащие и сырые корки засохшей крови. Он опять слышит снаружи шум дождя — глинистые стенки вновь блестят от влаги, скоро в яме еще прибудет воды. Отрезает еще кусок яблока и кладет его в рот.

Этот дом — как раз то, что надо. Он годами стоял пустым, отошедший после смерти отца государству и просто оставленный гнить. Во многом как и он сам, в том детском доме. Понемногу вокруг пустели и остальные дома. Никто не хотел жить рядом с местом двойного убийства, а уже тем более в доме, в котором это произошло. Никто, кроме него.

— Теперь уже недолго, — говорит он, и она опять умоляюще смотрит на него. Он бросает огрызок яблока в яму, и она бросается к нему — грязное изголодавшееся животное, каким на самом деле и является; ее цепи звенят, когда она барахтается в мутной воде. Он смотрит, как она находит огрызок в грязи и жадно съедает его, — и кривит губы от отвращения.

От этой он будет только рад избавиться. Она для него в данный момент не больше, чем какая-то вещь в его владениях, но реальность в виде ежедневного лицезрения этой вонючей, заполненной дерьмом ямы — вовсе не то, что доставляет ему удовольствие. Правда, может…

Он смотрит на шнур удлинителя с зачищенными концами. Может, эта часть и доставит ему удовольствие.

Берет провод за изоляцию, чуть повыше оголенных медных жил, а потом тянется и вставляет вилку в розетку. Подтаскивает ее за цепь поближе, и она все видит — и провод у него в руке, и металл, обмотанный вокруг ее запястий и туловища. Смотрит на воду у себя под ногами…

— Пожалуйста… — начинает она, но слова застревают у нее в горле, когда ее бьет током.

Она коротко вскрикивает, ее тело конвульсивно подергивается, а потом падает в воду.

Он улыбается. Да, пожалуй, эта часть и вправду ему удалась.