Марина (17)

– Что у тебя тут? – спросил дедушка, забрасывая сумку в кузов грузовика. – Гантели?

– Девичьи штучки, – сказала Марина.

Во дворе благоухало жимолостью. Экскаватор рыл глину, будто намеревался докопаться до земного ядра. Солнечным погожим утром Марина освободила временное жилье от книг и платьев.

– Еще две сумки, – сказала она. Взгляд зацепился за фигуру под кленом. – Деда, я сейчас.

– Иди, иди, – кивнул дедушка.

Марина пересекла двор.

– Привет.

– Привет. – Паша убрал со лба челку. За весну он повзрослел и возмужал. Мальчик, забежавший проводить ее, убил в подвале двух карликов. Демонов или чертей – кто знает? Он был смелым, этот Паша Самотин.

– Уезжаете?

– Да. – Марина двинулась вдоль палисадника. Завершающая прогулка по городу ее прапрадеда. – Каракуц отпустила на все четыре стороны.

– А ваш класс?

– Передан в надежные руки Ольги Викторовны.

Накануне она попрощалась с детьми, выслушала напутствия завуча. Всплакнула, обнимая Кузнецову. Чуть не разрыдалась, получив от Айдара Тухватуллина букет орхидей.

– Руд передавал вам привет. – Паша обижался на учительницу за побег. Шел потупившись.

– Как он?

– Планирует летом снять кино.

– Здорово… а ты? Пишешь?

– Пишу. Вот закончу цикл про Пардуса и отправлю на конкурс.

– Молодец. Ты мне все свежее присылай, ладно?

– Ладно.

Свернули за угол общежития.

– Курлык звонил. С отцом в Москве живет.

Марина вспомнила Игнатьича. Старика не нашли. Да и не искали вовсе. Вспомнила она и погреб, и осиного карлика, и ползущего по рубероиду окровавленного Кострова. А ярче остального – мягкий бесформенный мир, увиденный в горловине вазы.

Теплый ветер заиграл подолом юбки, кожа покрылась мурашками.

– Вы и дальше будете учителем? – спросил Паша.

– Да, на родине.

– Можно, – он глянул исподлобья, – я к вам как-нибудь приеду?

– Конечно, можно. И Руда бери с собой.

– Марина Фаликовна…

– Я больше не твоя учительница. Давай просто – Марина. И давай-ка на «ты».

– Марина, – он продегустировал ее имя в отрыве от отчества. – Ты так и не сказала, куда дела вазу.

Последний раз Паша видел чертов сосуд, когда они ждали скорую около школы. Кости плавали в растворе, как огурцы в рассоле.

Марина сказала, останавливаясь под сенью ивы:

– Она там, где ее не отыщут. Чем меньше людей знают, тем лучше. Как считаешь?

– Наверное, – согласился он.

Повисла пауза. Взгляд Паши непоседливо ерзал: с Марины на растрескавшийся асфальт, вновь на Марину. Лицо покраснело. Он шагнул вперед, Марине казалось, она слышит, как неистово стучит его сердце.

«Он хочет меня поцеловать», – догадалась она.

И, не давая ему совершить ошибку, взяла за плечи и быстро чмокнула в щеку.

– Спасибо тебе за все. Пиши.

– Да, – растерянно произнес он.

Марина побежала по аллее, легкая, длинноногая. Задержалась возле стройки, обернулась и крикнула окаменевшему Паше:

– Обязательно пиши мне, хорошо?

Он не ответил.

Дедушка уже устроился за рулем. Марина сняла с пассажирского кресла спортивную сумку и села рядом. Сумку поставила на колени, накрыла ладонями, чтобы ощущать сквозь ткань выпуклый свинцовый бок. Зимой она заказала по почте десять килограммов глауберовой соли. Накачавшись раствором, засыпала кости, обернула вазу фольгой и непромокаемыми пеленками. В Судогде дедушкин приятель залил сосуд свинцом. Тяжелое асимметричное яйцо до переезда хранилось в кладовке.

Марина планировала избавиться от семейной реликвии летом. Полететь, например, в Туркмению и закопать на берегу Каспийского моря. Или рвануть в Египет – пропустит таможня уродливый кусок свинца? Если да, выбросить в пустыне. Но туристов в египетских пустынях больше, чем жуков скарабеев. Лучше Алтай. Или Казахстан.

Грузовик тронулся, дедушка включил радио.

«Западная Сибирь, – решила Марина. – Остатки древнего моря в Кулундинской степи».

Она похоронит вазу где-нибудь на берегу горько-соленого озера Кучук. «Сотни миллионов тонн мирабилита», – говорил Гугл.

Грузовик выехал за пределы Горшина.

Марина представила, как машины сульфатного завода вынимают вазу из осадочных бассейнов.

«Нет, – подумала Марина, поглаживая сумку, – пусть пока она побудет у меня».

«Да. Пусть она побудет у меня».