Горшин (1)

«Маленькой елочке холодно зимой…»

Аня – Анна Ивановна, двадцатишестилетняя учительница музыки – пробежала пальцами по белым клавишам. Пианино нуждалось в настройке.

– Зимо-о-ой, – протянула Аня.

По пустому актовому залу гуляли сквозняки. Остужали голени. Аня заиграла «Прошлое Рождество» группы Wham! Не разучилась… Захотелось праздников поскорее, нарядить елку, купить подарки родным. Натрескаться мандаринов. Она специально не ела мандарины всю осень, чтобы соскучиться к Новому году.

Пальцы трогали клавиши. Музыка из фильма «Реквием по мечте» полилась со сцены.

Свет погас.

– Эй, тут люди! – Аня завертелась. Над пианино горела тусклая лампочка, но основное освещение вырубилось. Портьеры, маскирующие дверь, слегка шевелились.

– Ребята…

В зале кто-то сидел. В пятом ряду, на спаренных креслах. Лучи уходящего за горизонт солнца, просеиваясь сквозь занавески, разбавляли полумрак, высвечивали контуры голов. Трое детей пришли послушать, как она играет.

– Вы почему не на уроках?

Дети молчали. Не двигались.

– Это вы выключили свет?

Показалось, что лица малышей скрывают маски. Улыбающиеся рожицы. Вдруг вспомнилась напуганная Сонечка из второго класса. Она хныкала, цепляясь за юбку Ани, твердила, что в туалете спрятался улыбающийся монстр.

– Это из какого-то мультфильма? – спросила учительница.

– Не из мультфильма! – затопала ножками Сонечка. – По-настоящему.

Аня бросилась в туалет, узнать, что за шалопай разыгрывает малышей, но никого не нашла в кабинках.

Сейчас она вспомнила слова про монстра. Дети в улыбающихся масках сидели смирно, смотрели на сцену. А Аня отчего-то одеревенела и онемела. Кисти так и замерли на клавишах. Заныла шея. Она напрягла зрение, различая в темноте рты и зубы. Сноп света упал на четвертый ряд. Дети… дети?.. держались руками за спинки стоящих впереди кресел, их пальчики заканчивались длинными, закручивающимися ногтями.

– Вы кто? – тихо спросила Аня.

Крышка пианино захлопнулась, треснув по пальцам (завтра они опухнут и приобретут голубоватый оттенок). Аня взвыла от боли. Соглядатаи радостно захрюкали во тьме.

– …Муська! Мусенька!

Римма обогнула здание, высматривая питомицу.

– Иди сюда, Мусенька, мама наварила бычков!

Ветер трепал волосы. По асфальтированной площадке стелилась пороша. Кругозор обрывался сразу за оранжереей. Дальше вздымалась белесая стена. Туман окуривал холм, стадион и хилые деревца на границе футбольного поля.

– Куда же ты запропастилась?

Римма десятый год мыла школьные коридоры и туалеты. После увольнения ополоумевшей Тамары получила новую должность и полную ставку вахтерши. Половину зарплаты отдавала внукам, всегда откладывала на рыбу и консервы для животин. Подкармливала уличных котов. Всех пацанов звала Васьками, а самочек – Муськами. При школе постоянно ошивались Васьки и Муськи. Нынешняя приблудилась осенью. Черненькая, короткошерстная. Мерзла, бедняжка, но в отличие от прошлых Мусек отказывалась заходить в здание.

– Кис-кис-кис.

Римма прошла под директорскими окнами. Заметила за стеклом Сан Саныча. Помахала – он не отреагировал. Всматривался в туман, словно ждал кого-то. Чудной он стал… вон Тамара тоже была чудная.

«Это от безделья», – подумала Римма, приближаясь к оранжерее. Двери были распахнуты, снежинки залетали внутрь. Казалось, оранжерея дымится. Туман скрадывал абрисы пальм. В зеленых зарослях кто-то ходил. Невысокий, целиком прячущийся за горшками.

Может, Игнатьич напился и ползает на четвереньках?

Подошва скользнула. Римма едва не выронила пакет с бычками. Глянула вниз. На снегу лежало что-то черное, в красных точках, по форме напоминающее окорок.

Римма зажала рот ладонью, чтобы не закричать.

Муська…

Под ногами валялась кошачья лапа, выдранная из тельца, не иначе как сворой собак. Заиндевевший кусок мяса поодаль. Клочья шерсти. Хвост.

– Горемыка, – простонала Римма.

Чуть позже, загружая останки в мешок, она подумала, что кошку будто голыми руками растерзали.

Сан Саныч, не мигая, смотрел из окон во мглу.

…Алена Бесик, староста десятого класса, стояла посреди комнаты и активно жестикулировала. Руки поднимались и опускались, дирижировали невидимым смычком, совершали плавные па. Подружки наблюдали за ней. Ночник давал приглушенный свет, и тень Алены плясала по стене и тоже жестикулировала; руки тени иногда заползали на потолок.

– Ты трахаешься, – сказала Нина.

– Ты ешь, – сказала Василиса.

Алена мотнула головой, замычала, плотно сжав губы. Правила «Крокодила» не позволяли отвечать вслух.

Василиса зевнула. Ей давно наскучила игра. К тому же раздражало, как Алена выгибает руки, в полутьме казалось, что ее локтевые суставы нарушают некие неписаные правила, некие обязанности, возложенные на человека обществом.

– Каннибал! – предложила Нина.

Алена замычала, замотала удлиненными запястьями: почти.

– Богомол! – выкрикнула Нина, подскакивая. – Самка богомола.

– В яблочко!

Алена сошла с условной сцены, Нина и тень Нины заняли пост. Алена села на освободившееся место:

– Не жульничай! – пригрозила Нине.

Та уставилась в планшет и беззвучно хихикала. Генератор случайных слов выбрал для нее новое задание. Идею брать слова из Интернета, а не загадывать друг другу, подсказала Алена: так, мол, веселее, раз уж участников немного.

Василиса снова зевнула. Из встречи во встречу они показывали одни и те же слова по кругу: «иммунную систему», «Мойдодыра», «антивирус». Обхохатывались, расшифровывая пословицу «мышь родила слона», но Василиса точно помнила, что пословица эта фигурировала в игре в прошлом месяце.

– Очки! – азартно восклицала Алена. – Солнцезащитные очки? Нет? Таращишься, да? Ты таращишься? Маленький? Ты маленький и глазастый? А, постой! Ты маленькая обезьянка? Милая такая, лупоглазая?

«Долгопят», – подумала Василиса.

Нина отрицательно замахала руками, от ее вздыбленной тени отпочковалась тень-придаток.

– Аниме! – сказала Василиса, чтобы просто прекратить этот цирк.

– Умница, – щелкнула пальцами довольная Нина. – Выходи на арену!

Василиса взяла планшет. Еще один раунд, и пора отправляться домой, а то мама заждалась.

Она ощущала давление позади себя. Тени при этом освещении вели себя причудливо, она вспомнила с негодованием, как Алена показывала алфавит, принимая все эти позы, превращаясь во все эти буквы, и как на букве «ы» Василиса зажмурилась, потому что это, ей-богу, какой-то детский сад.

«Выберите случайное слово», – просила иконка. Она заметила периферическим зрением, что подружки на диване молча дергаются и водят по воздуху руками.

На экране появилось слово «убегай!».

– Слишком простое, – буркнула Василиса.

– Молчи! – вскрикнула Алена, насупившись. – Там нельзя разговаривать.

«Ну ладно», – одобрила Василиса следующее рандомное слово.

Положила планшет на подоконник и пощелкала суставами, сделавшимися мягче и податливее.

Подруги смотрели сверкающими глазами и улыбались. Василиса вздохнула и показала слово «трансформация».

– …Вот ты где! – Мария Львовна Боброва, самая старая и заслуженная из педагогов Горшина, вошла в кабинет, цокая тросточкой. Бедро пульсировало тупой болью.

На столе лежала пухлая, растрепанная и зачитанная книга. Закладки отмечали любимые места: из Ездры, из Иова и Соломоновых притчей. Водя кривым от артроза пальцем по стихам, Мария Львовна не думала о хворобах.

«И помни Создателя своего с юности своей, покуда не настали худые дни и годы».

Худые, дряхлые – правильно писал Екклесиаст, он же Соломон.

Мария Львовна оперлась о трость, передохнула.

Каждый август она зарекалась уйти на пенсию, не мучить себя. Уже и правый глаз слепнет, и разум не тот, что раньше. Куда ей детей учить? «Этот год точно последний», – раз за разом говорила себе Мария Львовна, но наступал июнь, и она впадала в депрессию: дома, совсем одна, без коллег, без школьников. Знала, что, расставшись с работой, быстро захиреет, увянет, умрет…

С портретов наблюдали, соболезнуя, Аристотель, Галилей, Ампер. Мария Львовна не видела противоречий между точной наукой и верой в высшее существо. Материализм сгубил цивилизацию модерна, породившую Гитлера, безбожие превратило XX век в полигон для страшных экспериментов. Но душу не отыщешь под микроскопом и не отменишь атеистическими лозунгами. Ученые рассекретили многие тайны Вселенной, но разве современная космология перечит Книге Бытия? Разве жизнь – из атомов и молекул – не создана Богом? Разве не сказал Он над тьмой и бездной: «Да будет фотон, элементарная частица, квант электромагнитного излучения», – и стал фотон!

А что до богоборцев вроде Хокинга – язычник Хокинг целиком наказан за кощунства.

Мария Львовна закряхтела, пригибаясь. В пояснице стреляло. Она любовно подняла томик, прижала к необъятной груди. В Библии, как в пустотелом коробке, зашуршало. Озадаченная, женщина открыла книгу.

Кто-то поглумился над святым Писанием. Вырезал, выскреб сердцевину, ранил страницы. В образовавшемся углублении покоилась оторванная кошачья голова. Пасть скалила иглы зубов. По сухому носу ползала толстая муха.

Библия выпала из ослабевших рук. Кошмарный сюрприз покатился под парту. Позеленевшая, Мария Львовна схватилась за сердце. Стены толкались, выпячивались, танцевали углы. Словно отдельные предметы родного класса наскакивали на нее, увеличиваясь, а затем вновь уменьшаясь. Лава разливалась под ребрами с левой стороны.

Тоскливо заскрипела дверца шкафа. Внутри Мария Львовна хранила учебные пособия: прибор для демонстрации правила Ленца, комплект по электролизу, блоки питания, разборный электромагнит. Вольтметр грохнул об пол.

Мария Львовна покрылась липким потом.

Из шкафа высунулась серая крючковатая лапа. Обезьянья, но без шерсти. Пальчики потрогали дверцы, скребнули по дереву нестрижеными желтыми ногтями.

«Господи Иисусе Христе, огради меня святыми Твоими ангелами, помоги мне, недостойной, – учительница скомкала ворот кофты, сипло дыша, – недостойной рабе Марии…»

В шкафу захихикали.

Еще одна пара серых лапок вцепилась в край антресоли. Глобус полетел за вольтметром. Модель Солнечной системы завалилась набок. Морщинистая улыбающаяся рожица выплыла из сумрака. С крысиных зубов текла слюна.

Мария Львовна грузно повернулась и вышла в коридор, настолько быстро, насколько могла.

«Избавь меня от всякого колдовства, волшебства, чародейства».

Этаж был пуст. Но что-то двигалось справа, ловко перепрыгивая с подоконника на подоконник. Лысая обезьяна, карлик, урод.

«Отврати, удали злые нечестия»…

Мария Львовна ковыляла, цокая тростью. Наполовину ослепшим глазом она видела чертей, скачущих на фоне заоконной метели. Эхо дробило хрюкающие смешки.

«Яко Твое есть царство»…

Левый глаз предал ее вслед за правым. Пелена сокрыла дорогу. Трость выскальзывала из мокрых пальцев. Мария Львовна остановилась, схватившись за горло. Боль пронзала грудь.

«И Сила, и Слава»…

– Аминь! – прорычало сверху.

Мария Львовна упала плашмя на паркет. Сознание покинуло ее, а через десять часов покинула и жизнь.

…В подвале благоухало сладостями. Стена, проглотившая два трупа, теперь отдавала маслянистое миро. Терпко пахнущая жидкость сочилась из глаз и рта божества. Тиль смотрел, затаив дыхание, знал: должно что-то случиться, что-то очень важное.

Трещина в бетоне расширялась и сужалась, монотонное мычание вливалось в уши. Зарешеченная лампочка мигала трусливо. За трубами хихикали детки святой Лили.

Смотреть на Лицо было трудно: оно опаляло сетчатку. По щекам Тиля струились слезы.

«Что мне делать?» – спросил он беззвучно.

Лицо ответило, на мгновение замерев:

«Вытащи меня из стены».