Почему я узнала об этом только сейчас?" спросила Тереза.

Джим не мог сказать, было ли это напряжение гневом, страхом или чем-то еще, но оно осело вокруг плеч девушки, как шаль. Ее взгляд был устремлен куда-то за правое плечо Джима, неподвижный и пристальный, как он знал еще по Лаконии, это был ее способ внимательно слушать.

Странно было думать, что из всех них Джим провел больше всего времени с Терезой. Они жили в здании штата годами, она - как ребенок верховного консула, а он - как его пленник. А может, оба были его пленниками, только по-разному.

"Это был я", - сказал он. "Я не хотел упускать возможность, если она не осуществится".

Ее взгляд метнулся к нему с вопросом.

"Я не хотел тебя разочаровывать", - сказал он.

"Но это произошло. Это здесь. Возможность".

"Это школа-интернат в системе Нового Египта. Сохагская пресвитерианская академия..."

"Меня не интересует религиозное образование", - сказала она.

"Это не совсем религиозная школа. То есть, там есть религиозные занятия и службы, но они не обязательны".

Тереза на мгновение задумалась, переваривая эту информацию, как будто она откусила кусочек пищи и решает, стоит ли его выплюнуть.

"Двоюродная сестра", - сказала она.

"Элизабет Финли. Она была двоюродной сестрой твоей матери, и, очевидно, не слишком высокого мнения о твоем отце. Она идеальна. Она знает, кто ты, и может принять меры для твоей безопасности, и она не заинтересована в преклонении перед Лаконией по личным причинам, так что нам не придется беспокоиться о том, что она решит отдать тебя за вознаграждение".

"И вы проверили ее?"

"Подполье сделало все, что могло. Кажется, она прошла проверку.

В Новом Египте нет большого присутствия лаконцев или подпольщиков. Это еще одна часть привлекательности".

Взгляд Терезы снова переместился на его плечо, пока она размышляла.

Как и все каюты на "Роси", каюта Терезы была спроектирована для марсианских военных в те времена, когда это еще что-то значило. Джим привык к спартанскому дизайну для себя и других. Если поместить в такую же обстановку девочку-подростка, то это больше походило на тюрьму. В пятнадцать лет Джим учился на втором курсе средней школы Северного Френчтауна. Его занимали следующие проблемы: как поспать лишние двадцать минут по утрам, как скрыть свою глубокую незаинтересованность в лекциях мистера Лорана по химии и согласится ли Деливеранс Бенавидез пойти с ним на свидание. Тогда вся Монтана казалась слишком маленькой. У Терезы было всего несколько квадратных метров.

"А как насчет Маскрата?"

"Финли говорит, что это не будет проблемой. У других студентов тоже есть домашние животные. В основном это служебные животные, но он не будет настолько выделяться, чтобы вызвать проблемы".

"Я не знаю", - сказала она. "Мне здесь нравится. Амос учит меня кое-чему. И здесь меньше переменных. Я бы не знала людей там. Не думаю, что я бы им доверяла".

"Я тебя понимаю", - сказал Джим. "Но это военный корабль. И мы на войне. И хотя ты вытащил нас из огня, мне не очень удобно использовать тебя в качестве щита".

"Я хороший щит".

"Да, но я завязал с этой игрой".

"Почему?" - спросила она. "Я знаю, что ты не хочешь, но это сработало. И будет продолжать работать, по крайней мере, иногда. Почему ты не хочешь того, что работает, чтобы обезопасить тебя?" Искренность в ее голосе удивила его.

"Щиты принимают удар на себя", - сказал Джим. "В щиты стреляют. Для этого они и существуют. И однажды кто-то решит, что сможет вывести из строя "Роси", всадив снаряд в наш приводной конус. Или что стоит рискнуть и выпустить в нас несколько снарядов из рельсовой пушки. Здесь есть расчет, и да, вы уменьшаете вероятность того, что они нас собьют. Но я не хочу быть тем, за кого ты умер. Меня это не устраивает".

Она наклонила голову, словно услышала новый звук. "Тебя это волнует".

"Да. Отчасти да".

Если он ожидал от нее излияния эмоций - благодарности, восхищения или просто уважения к моральности его позиции, - он выбрал не ту девушку. Она рассматривала его так, словно он был неожиданным видом бабочки. Это было не совсем презрение, но и не презрение. Он увидел, что ей что-то пришло в голову, и подождал, пока она будет готова это сказать.

"Если бы я поехала, и мне там не понравилось, я бы смогла вернуться?"

"Наверное, нет", - сказал он. А затем, мгновение спустя, "Нет".

Печаль в ее лице была кратковременной, но глубокой. Он немного лучше понял потерю, которую просил ее принять.

"Мне нужно подумать об этом", - сказала она. "Когда тебе нужен мой ответ?"

Когда Наоми пришла к нему с новостями, она попросила его рассказать Терезе. Не спрашивать разрешения, не договариваться. Глагол был "сказать". И все же он был здесь. Джим почесал шею.

"До начала семестра осталось несколько недель. Я бы хотел доставить тебя туда достаточно рано, чтобы ты успел устроиться, но если мы сделаем это относительно сложным... . ."

"Я понимаю", - сказала она. "Я не буду задерживаться".

Он вышел из комнаты, проскочив по коридору. Он услышал, как за ним закрылась дверь. На корабле было тихо. Наоми ждала его на летной палубе. Ему придется рассказать ей, что пятнадцатилетняя девочка заставила его сделать выбор: поехать в школу-интернат или... остаться на корабле, подумал он. Делать что-то, что не входило в планы Наоми. Это была едва ли не его ответственность, а он все равно чувствовал, что все испортил.

Он прошел мимо каюты Алекса и услышал знакомый голос, доносящийся из-за двери. Но так тебе будет труднее приходить в гости, а я знаю, что с беременностью Рохи ты захочешь увидеть своего внука. Алекс часто улыбался с тех пор, как пришло сообщение, но он знал, что здесь есть и что-то еще. Джим хотел порадоваться за него, и ему казалось, что он неплохо притворяется. Он хлопал Алекса по спине и отпускал дедушкины шуточки, которые заставляли его старого друга ухмыляться.

На самом деле Джим был поражен оптимизмом Кита. А под удивлением он подразумевал ужас. Когда Алекс говорил о своем внуке, выясняя, родился ли он еще, какого размера он будет, рассуждая об именах, которые Кит и его жена могли бы выбрать, Джим видел лишь еще один труп на свалке, когда придет конец. Еще один ребенок, который перестанет дышать, когда глубинный враг решит свою загадку. Еще одна смерть.

Возможно, это было несправедливо. До этого было сколько угодно последних времен: черная чума, ядерная война, крах пищевой сети, перемещение Эроса. У каждого поколения был свой апокалипсис. Если бы они заставили людей перестать влюбляться, рожать детей, праздновать, мечтать и проживать отпущенное им время, они бы уже давно остановились.

Просто в этот раз все было по-другому. На этот раз у них ничего не получится. Единственным, кто знал, кто понимал, был Амос. И поэтому Амос был единственным, с кем он мог поговорить.

Он спустился вниз, к реактору и приводу. В воздухе витал запах силиконовой смазки, а мягкий лай Мускрата привлек его к инженерной палубе. Собака парила в воздухе, ее хвост был закручен круговым вихрем, а голова смещалась по кругу в несколько сантиметров в поперечнике. Ее губы были растянуты в широкой клыкастой улыбке.

"Все еще нет колбасы", - сказал Джим, и собака тихонько гавкнула.

"На самом деле ее это не волнует", - сказал Амос. "Ей просто нравится, когда ты рядом".

Джим успокоил собаку одной рукой и погладил ее другой. "Знаешь, я бы сказал, что собака на космическом корабле - это очень плохой план, но мне нравится, что она здесь. Я имею в виду, больше, когда мы находимся под тягой".

Амос поднялся с рабочего места, держа в одной руке небольшую сварочную горелку, а на лоб надвинул темные очки для защиты глаз. На станции был зажат гидравлический клапан с линией ожогов вдоль керамики, где металлический герметик все еще остывал. "Она смущается, когда мне приходится вести ее к вакуумному пожарному гидранту".

"К чему?"

"Это идиома, обозначающая место, куда писают собаки", - сказал Амос. "Я это не придумываю. Я просто слежу за сетевыми группами".

"Потому что там много плавающих щенков", - сказал Джим Маскрату. "Ты не единственный".

"Они и с атрофией справляются лучше нас", - сказал Амос, снимая очки и убирая их в чемоданчик для инструментов. "Что-то в том, что у них больше ног на земле, я думаю".

"Возможно. Я буду скучать по ней, когда ее не станет", - сказал Джим, затем кивнул на клапан. "Есть ли проблемы с подачей воды?"

"Нет. И не будет. Минерализация испортила уплотнение, а если подождать, пока оно станет достаточно плохим для небольшой эрозии, то можно и новое напечатать, понимаешь?"

"У меня, по крайней мере, есть на это основания. Для меня это достаточно близко".

Амос поставил сварочную горелку на место и достал из кармана полировальную тряпку. "Нам нужно убираться из зоны замедленного действия. От такого времяпрепровождения у меня уже кожа на голове ползет".

"Да. Как только Наоми разберется со своими данными и решит, куда мы направляемся", - сказал Джим. "Я беспокоюсь о ребенке".

"Да. Я тоже".

"Мне легко забыть, как много она потеряла, понимаете? Весь ее опыт был продуман до миллиметра до того, как она попала к нам. Несколько месяцев здесь - достаточно, чтобы освоиться и найти свои ноги, а теперь еще одна полная перемена. Это очень много. Ей пятнадцать. Можете ли вы представить, как все это можно пережить в пятнадцать лет?"

Амос посмотрел на него, как будто он сказал что-то смешное. "Ты переживаешь из-за Тайни? С ней все будет в порядке".

"Правда? Я имею в виду... Что мы вообще знаем об этой школе, в которую мы ее везем?"

"Мы знаем, что в нее стреляют меньше, чем в нас".

"Кроме этого."

Амос положил тряпку на большой палец, крепко ухватился за клапан и начал оттирать следы ожогов, пока говорил. "Тайни выясняет, кто она такая. Черт, что она такое. Это то, что она делала на Лаконии. Это то, что она делает здесь. Когда она пойдет в эту школу, работа не изменится. Вопрос в том, чему ей больше нужно научиться в школе-интернате в заднице у черта на куличках или когда в нее кидают ракеты с кучкой старых пердунов-революционеров?"

"Я не думаю, что мы действительно революционеры".

"И, - продолжил Амос, повысив голос, чтобы Джим не сменил тему, - не это тебя гложет. Мы оба это знаем".

Прежде чем Джим успел ответить, по всему кораблю раздался голос Алекса. "Привет всем. Я надеялся... Мне вроде как нужно созвать небольшое групповое собрание? В камбузе. Если вы можете. Эм. Спасибо."

Амос прищурился на клапан, повернул его в одну сторону, затем в другую, прежде чем провести по нему тряпкой последний, удовлетворенный взмах. Он установил его обратно в зажим.

"Тебе нужно поставить его на место?"

"Нет", - сказал Амос. "У меня есть запасной, который пока держит линию".

"Тогда, думаю, нам стоит пойти посмотреть, что там с Алексом".

"Он что-то хочет, но ему нужно извиниться за несколько минут, прежде чем он спросит".

"Ну, конечно", - сказал Джим. "То есть, интересно, что он собирается просить".

Если бы существовала гравитация, Алекс бы уже шагал, когда они вошли в дверь камбуза. Тереза уже была там, парила у стены, не касаясь ее. Ее руки были скрещены, рот плотно сжат и мал, время от времени она двигала челюстью и делала какое-то короткое выражение. Если бы ему пришлось гадать, Джим сказал бы, что она глубоко задумалась, разговаривая сама с собой и почти не обращая на них внимания. Амос занял место за столом, облокотившись на свои сапоги, чтобы руки были свободны и могли держать Мускрата. Собака казалась совершенно спокойной, успокоенной тем, что ее стая в полном составе.

Наоми подошла последней и взяла себе луковицу чая, жестом указав Алексу, что он может начинать.

"Итак, да", - сказал Алекс. "Вы все слышали о Кит и Рохи, верно?"

"Возможно, ты упоминал об этом", - сказал Джим, дразня его, но мягко. Алекс усмехнулся.

"Я посчитал, и я уверен, что ребенок уже родился. Я знаю, что у нас здесь много дел. Работа, которую мы делаем, действительно важна. И рискованная. Я не подписывалась под всем этим, думая, что это обычный контракт. Это никогда не было обычным контрактом".

 

Вздох Амоса был почти неслышен. Алекс все равно услышал его, и Джим мог видеть, как старый пилот сбрасывает со счетов минуты разговоров на эту тему.

"Общение опасно, для него и для нас, но я бы очень хотел... послать моему мальчику сообщение, понимаете? Может быть, получить фотографию моего внука. Я не знаю, что у нас есть и что нужно от нас подполью. Если мы не можем... Я просто должен был спросить. Знаете, если бы это было что-то, что мы могли бы сделать, а я просто не..."

Джим повернулся к Наоми и поднял подбородок, спрашивая. Она отпила глоток из колбы.

"Это означало бы просунуть нос через врата Сола", - сказала она. "Мы могли бы протянуть луч через надежные ретрансляторы оттуда".

"Любые врата сейчас так же далеко, как и любые другие", - сказал Джим. "То есть, нам просто придется продолжать делать вид, что мы работаем по тому же фальшивому контракту, что и раньше. Даже если у Лаконии есть силы в системе, нет лучшей системы, чтобы затеряться в трафике. У Сола есть несколько столетий кораблей и инфраструктуры, с которыми можно слиться. Мы же не будем пытаться остаться незамеченными в Аркадии или Фархоме".

"Это был бы больший риск", - сказал Алекс, но он просто пытался сказать им, что не будет сердиться, если они откажутся. Джим, Наоми и Амос проработали с ним достаточно долго, чтобы понять, что это правда. Он не рассердится, но ему будет грустно. И если они все равно собирались умереть, не было причин упускать шанс.

"Думаю, нам пора идти", - сказал он.

"Я надеялась, что мы сможем отвезти Терезу в школу, а потом отправиться в Фирдоус", - сказала Наоми.

"Врата Сол прямо здесь", - сказал Джим. "Быстрое сжигание. Если прямо у кольцевых ворот нет сторожевых кораблей, мы сможем перевернуться, как только пройдем через ворота."

Амос почесал шею. "Мы получили достаточно воды с Кроноса. Мы не испытываем недостатка в реакционной массе. Мы могли бы, вероятно, наверстать время, сгорев немного дольше до Нового Египта и обратно. Нам все еще не хватает топливных таблеток и рециркуляторов, но такой небольшой обходной маневр не будет иметь для них значения".

"Отлично", - сказала Наоми. "Ворота Сол достаточно долго, чтобы связаться с Китом, затем Новый Египет. Мы пополним запасы на Фирдоусе".

"Это тебя устроит, Кроха?" спросил Амос.

Тереза вернулась в комнату, где бы она ни была. На ее глазах блестели слезы. Не густые, но присутствующие. "Да. Прекрасно. Да."

Облегчение Алекса растопило его. Когда он заговорил, его голос был тростниковым и густым. "Спасибо. Правда. Если бы не было, я бы с этим смирился, но... просто спасибо".

"Семья - это важно", - сказала Наоми, и Джим не мог сказать, что из тысячи вещей, которые она могла иметь в виду, она имела в виду.

Потребовалось меньше часа, чтобы подготовить "Роси" к полету, даже с учетом того, что Амос менял и проверял отремонтированный клапан. Алекс на летной палубе над ними пел про себя, как зяблик на рассвете. Мелодии не было, просто музыкальное пение удовольствия и предвкушения. Амос, Тереза и Мускрат были в инженерном отсеке, и Джим думал обо всем, что могла чувствовать девушка. Брошенность. Злость. Отвержение. Он надеялся, что это не так. Или, по крайней мере, что есть другие вещи - ожидание, любопытство, надежда - чтобы смягчить их. Он надеялся, не имея никаких оснований надеяться, что это будет иметь значение и что Тереза каким-то чудом проживет достаточно долго, чтобы справиться с осложнениями в собственном сердце.

Когда они начали обжигать кольцо Сола на половине g вместо обычной трети, Наоми вздохнула. Сначала он подумал, что она думает о том же, о чем и он.

"Слишком много долбаных кораблей проходит через кольца", - сказала она. "И вот мы здесь, не совсем подаем пример".

Он посмотрел на тактику. Конечно, она была права. За то время, пока они останавливались, чтобы она могла просмотреть данные, еще десять кораблей прошли через врата, сгорая по одному поручению, которое кто-то решил, что стоит рискнуть. Или не понимал, что это риск. Или им было все равно.

"Вы видели, что было еще одно событие?" спросила Наоми. "Было сообщение от Окойе. Это произошло в системе Гедара".

"Сколько их всего?"

"Двадцать? Что-то вроде этого".

Алекс, возвышаясь над ними, заиграл мелодию. Что-то яркое, джазовое и полное, как весенняя пора. Это было похоже на послание из другой вселенной.

"Она разберется", - сказала Наоми в ответ на молчание Джима. "Если кто-то и сможет, то она".

Когда они спускались к трепещущей интерференционной поверхности, которая была воротами на Сол, быстрый транзитный корабль прорвался через врата Лаконии позади них, перевернулся и начал маневрировать. Джим наблюдал за ними, ожидая сигнала, требующего капитуляции. Его не было.

"Похоже, мы ушли в самый нужный момент", - сказала Наоми.

"Еще один близкий промах", - сказал Джим. "Не знаю, сколько их еще будет".

Они прошли через врата Сол, прежде чем смогли увидеть, куда направляется быстрый транспорт.

Интерлюдия: Мечтатель

 

Мечтательница мечтает, и ее мечта уносит ее и ее саму в прошлое, во времена до разума. Подобно бабушкам, рассказывающим истории, которые их бабушки рассказывали о своих бабушках до них, она мягко и навсегда падает в черный океан, размером со все. Двое других есть, нет и снова есть, с ней и внутри нее, словно напевая на память песни, которые она никогда не забывала. Она расширяется, как солнечная птица, расправляющая крылья, чтобы поймать согревающий свет, но нет ни солнца, ни света - пока нет - и холодная тьма широка и уютна, как кровать.

И она знает вещи.

Когда-то и так далеко, что никто не мог об этом подумать, все было именно так: Внизу была жесткость тепла, а вверху - жесткость холода, и между этими двумя непримиримостями была Вселенная. Сновидице снятся потоки течения и силы, и ее кровь - это кровь океана. Ее соль - это соль океана. Рукой, широкой, как континенты, и более мягкой, чем ее кожа, она ласкает обжигающий жар внизу и успокаивающую прохладу вверху. Долгие эоны, и ничто не живо, пока не станет чем-то живым. Может быть, много чего есть, но сон - это средний сон, и ей снится середина, потому что путь, по которому она плывет, начинается там, но медленно, медленно.

Сновидица дрейфует, и другие дрейфуют вместе с ней, и даже больше: маленькие луковицы прошлого вокруг нее и внутри, дрейфующие по тому же потоку, что и она, и что есть она. Двое соприкасаются и становятся одним; одно истончается в два, и два, и два, и два. Она наблюдает за томным, беспросветным заиканием в благословенном холоде, когда бабушки шепчут, что здесь зарождается вожделение. Вот щенячий азарт творчества ради радости творчества, когда не из чего творить, а только из себя самого.

Мечтательница забывает, и это медлительность. Она тянется к безвременью и невидимости, жаждая чего-то более богатого, чем вода. Наперсточные пиры поднимаются снизу и насыщают ее на десятилетия, и ей снится, что она спит, находясь в безопасности внутри вечного потока. Ее рука тянется к пятке, кончики пальцев тянутся вперед, чтобы погладить пальцы ног. Она - ребенок, созданный из пузырьков соленой воды, и один из других говорит об этом, как о клетках? Но слова находятся в другом месте, и сейчас она сладострастна, вне всякого языка.

Света нет - пока нет - но есть тепло далеко внизу, заикающееся, жужжащее и бушующее. В нем кипит странный вкус камней, который манит ее и гонит прочь, и становится ею. Выше - холод, где ничто не течет, бесконечная изгибающаяся стена вокруг вселенной. И пульсация, теперь всегдашняя пульсация потока внутри потока, которую чувствуют только некоторые вещи. Рукав в воде, нечто, созданное из ничего, по которому она извивается. Она прижимается к нему, и с вожделением импровизирует. Маленькие луковицы прошлого усложняются и тянутся одна к другой. И впервые за все время она устала.

Смотри, смотри, смотри, - шепчут бабушки. Почувствуйте, как тот, кто падает, соскальзывает слишком далеко в жар и буйство; тот бездумный гений. Это важно, говорят они, и мечтательница тоже опускает себя вниз, и другие, сколько их с ней. Пузырь поднимается, полный трепета, лихорадки и болезни, а когда он остывает, это ириска на языке и миллиард насекомых, радостно стрекочущих в летней ночи. Это тысяча новых игрушек, завернутых в марлю и ленту. Это кофе и конфеты и первый неловкий поцелуй, почти-что-почти-почти-вздрагивание кожи. И она знает, что пойдет снова, что она, дитя пузырьков, снова пошлет себя, чтобы обжечься и потом лелеять свои волдыри. Она жаждет, чтобы горячность и боль сделали ее чужой.

Так было, когда мы были девочками, говорят бабушки, и мечтательнице снится, что она понимает.

Достаточно, говорит кто-то. Ладно, люди. По цифрам и по книге.