«Чужих стихов прочитанные строчки…»

 
Чужих стихов прочитанные строчки,
Как мотыльки сгорают надо мной.
Тянусь, приподнимаясь на носочки —
Так шире горизонт. Мой след земной,
 
 
Как эти строчки – невесом, невидим,
Лишь против света силуэтом слов
Заметен глазу… Как металл иридий
Он тугоплавок, неземных основ.
 
 
Он признак. Тех основ, что не повергнуть
Векам в разруху. Не пустить в расход.
Основ, которым присягнуть на верность —
Единственно возможный мой исход.
 
 
На каждый час, на каждое мгновенье
Достаточно ли слов и тишины?
В чужих стихах, их строчках – откровенья,
Мечты и страхи, и чужие сны…
 
 
Одни горят – и грея, и питая.
Они сияют, разгоняя мрак,
Другие – мрак и стужу нагоняют…
Они живут… В моём, в иных мирах…
 

«Быть человеком среди человеков, – …»

 
Быть человеком среди человеков, —
Пусть даже тяжело и не с руки.
Быть камнем, затворившим злобы реку,
Быть точкой, остановкой злой строки.
Быть частью света, даже в полумраке,
Быть песней о любви, не о беде.
Читать, да и писать живые знаки
Пусть даже вилами, пусть даже по воде.
Идти навстречу – ветру, мысли, чувству,
Не прятаться, не прятать, не ловчить.
И наполнять всё то, что было пусто,
И каждым шагом утверждая – быть!
 

«Ты вдруг поймёшь, что мир принадлежит…»

 
Ты вдруг поймёшь, что мир принадлежит
Тебе.
И вкус его солёный – тоже даром
Ты получил.
И звон чужой гитары,
И солнце в саксофоновой трубе…
И лёд – хрустящий, точно леденец,
В руке заплакавший от твоего участья…
И это всё – огромным словом «счастье»
Осмелишься назвать ты наконец…
Куда всем Римом русские бредут
Я не болею этим. Отболело.
Отплакалось, отпелось, улеглось.
Татуировкой не легло на тело,
А на душе – укрыто. На авось
Всё было сделано. Извечный русский принцип —
Во здравие авось, за упокой…
Когда не так давно Гаврила Принцип
Вскрыл вены миру твёрдою рукой.
Ещё сияло миллионам солнце, и свадьбы пировали,
Но Кюри исследовали радий, цезий, стронций,
И близился к паденью Третий Рим,
Предсказанному древними богами,
Но зарождалось новое в зерне,
Упавшем в почву, что под сапогами
Вдавилось в землю… В Мировой войне,
Начавшейся, да и не завершённой
До сей поры, пусть солоно хлебнув,
Однако выжил, трижды обречённый
Мой Рим советский. В горе есаул
Стрелял в коня, но, к счастью, промахнулся.
С философами белый пароход
Ушёл в закат, и берег изогнулся
Дугою вслед, а есаульский род
Добавил франкам кровушки кубанской,
Тоски и ухарства, чтоб загустела кровь.
А над войною пляскою цыганской
Кружил авось, и, изгибая бровь,
Подмигивал окопным батальонам,
Кричал «Ура!» и, кажется – «Вперёд!»,
Из дифтерийных выдирая плёнок
Последний выдох, вытирая рот
Чахоточным платком в кровавых пятнах
Застигнутым в отравленном бреду…
И было, как обычно, непонятно —
Куда всем Римом русские бредут…
 

Юрий Беридзе
(Москва)

Как люто…

 
Как люто бьются бывшие свои —
природные враги так не умеют,
не в кровь, а насмерть, кто-то из двоих
живым не выйдет больше из траншеи.
Не суйся, третий – их не разоймешь,
друг другу не простят, что были вместе,
лицом к лицу сошлись, грудь в грудь,
                               нож в нож —
и третий между ними неуместен…
 

После взрыва

 
У поленницы рвануло,
разбросало чурбачки,
смотрят мертво в закоулок
их застывшие зрачки.
Хатка словно стала ниже,
в землю вжаться норовит,
пламя угол хаты лижет
и снежок у стен парит.
В закоулке пёс дворовый
тоже выкатил зрачки,
пляшет в них огонь багровый,
разгулявшись воровски.
И лежат почти у двери,
отраженные в окне,
безвозвратные потери,
непричастные к войне…
 

Но я не видел никого…

 
В часы затишья после боя
смотрел я в небо голубое,
но я не видел никого
из тех, кто штопает его,
кто там, у нас над головами,
насквозь простреленное нами
сшивает на живую нитку,
как лейтенант наш плащ-накидку,
кто там от края и до края
с небес нагар войны стирает,
чтоб мы хотя бы после боя
смотрели в небо голубое,
и чтоб прекрасное светило
над нами всё же восходило…
 

Поминать вечно

Храни друзей моих, Господь…

Ольга Бешенковская

 
Моих друзей Господь не уберёг…
Пытался – и отчаянно, но где там…
Их пот и кровь впитал мартиролог
текущего проклятого столетья.
Земля впитала, воздух, небеса,
душа моя впитала, заскорузнув…
У Господа на солнечных часах
сломались стрелки от такого груза.
У Господа исписана тетрадь
друзей моих простыми именами —
их нам обоим вечно поминать
молитвами и горькими стихами…
 

Нас просто так не взять…

 
Нас просто так не взять – и есть тому резоны:
нельзя без нас решить, что нам уже – пора…
Мы живы до тех пор, покуда есть патроны,
покуда кровь течёт еще из наших ран.
Мы кончимся, когда, последний сделав выстрел,
последней каплей крови оставим знак в пыли.
Мы кончимся тогда – решительно и быстро,
и примут нас ладони шершавые земли…