Богдан Штыбенко
(Ростов-на-Дону)

В двух часах от мира
Рассказ

Один день на границе.

Ростовская область, лето 2014 года…

Ночь выдалась жаркой. Во всех смыслах.

Несмотря на завал на работе, к полуночи удалось вернуться из Новошахтинска домой, ополоснуться, впервые за сутки поесть и самое главное – вытянуть ноги.

Я открыл окно нараспашку, расстелил простыню на полу и быстро упал на спину, подложив под голову небольшую автомобильную подушку. Закрыл глаза. Зной удваивал усталость, опьянял и обессиливал. Но спёртый воздух стеснял дыхание и не давал уснуть. Да и всякие связанные с работой мысли постоянно лезли в голову.

Нехотя встав, сделал несколько приседаний и открыл холодильник. Да уж, ничего интересного, кроме лимонада. Хоть так. До краёв наполнив стакан холодным напитком, я подошёл к окну и высунулся наружу. Духота, температура – под тридцать градусов, ни ветра, ни влаги, ни намёка на дождь.

Попивая лимонад, я задумчиво смотрел на улицу, пронизанную тусклым желтоватым светом двух кривых фонарей, на серые соседние высотки напротив, на старые мрачные деревья с пожухшей листвой, на трёх молодых парней с банками пива, громко выясняющих отношения на скамье под подъездом.

Несусветно ревя мотором и разгневанно перегазовывая, где-то недалеко мчался мотоцикл. Стекло окна мелко задрожало под напором его необузданной мощи. Вслед за байкером медленно и лениво ехал любитель громкой музыки, басы которой заставили вибрировать всё вокруг, включая мою грудную клетку. Бу-бум, бу-бум! Интересно, водитель этого «дискомобиля» в наушниках ездит, или просто глухой? И по барабану им, полуночным фанатам красивой жизни, что люди с работы пришли и хотят отдохнуть.

Негромко пискнул телефон, доставлено сообщение от начальника Гуковского таможенного поста Ростовской таможни: «В 21:15 приостановили работу, личный состав эвакуирован. В районе сопредельного пункта пропуска Червонопартизанск идут боевые действия».

Как зыбок мир! Всего в двух часах езды отсюда идёт настоящая война, а Ростов живёт себе обычной жизнью и ничего в упор не замечает.

Всего два часа – и ты на войне, всего два часа – и ты в параллельном мире, живущем своими ценностями, радостями, заботами, проблемами, целями и задачами. Пахнущем кровью, гноем, потом, спиртом, гарью, порохом. Стонущем в бреду, кричащем от боли, плачущем от отчаяния, причитающем от немощи, молящемся в надежде, дрожащем в предсмертной агонии. Существующем как бы в стороне, поодаль, в другом измерении. Или – несуществующем вовсе.

Я разнервничался. Обрывки расплывчатых воспоминаний нахлынули неприятным фейерверком миномётного обстрела в Гуково двухнедельной давности. Тогда только быстрота реакции позволила нам с коллегой-пограничником не только спастись самим, но и организованно увести за собой и спрятать в лесополосе порядка тридцати журналистов.

Сполоснув опустевший стакан, я вытер полотенцем мокрый лоб, лимонад не охладил, а заставил меня вспотеть, стать неприятно липким. Лучше бы чай попил.

Ополоснувшись холодной водой ещё раз, я успокоился и быстро уснул.

В это время в приграничной полосе в районе пункта пропуска Червонопартизанск, у одноимённого шахтёрского городка Луганской области, с новой силой разгорелся бой между украинскими силовиками и ополченцами. Как я понял позже, разведчики ополченцев, пытавшиеся вести наблюдение за позициями украинских военных, были замечены и обстреляны из стрелкового оружия и миномётов. Открыв ответный огонь, ополченцы, вероятно, отступили в сторону садоводческого товарищества, крайние домики которого практически примыкали к российско-украинской границе.

Меня разбудил звонок телефона. Беспощадно ворвавшись в мой странный сон своей громкостью и назойливостью, он прервал поток нестабильных беспокойных мыслей, владевших моим мозгом крайние три часа.

Морщась от яркого света, я пытался посмотреть на экран мобильника. Входящий номер не определён. В последние дни даже давно известные мне журналисты довольно часто звонили из разных городов и с различных номеров, поэтому я нажал кнопку «ответить». Мужчина, недовольным голосом представившись российским журналистом, сказал мне о гулкой стрельбе в приграничье и спросил: нет ли повреждений или пострадавших на российском таможенном посту, расположенном в пограничном контрольно-пропускном пункте Гуково, и осуществляется ли пропуск физических лиц через границу. Мужчина этот, видимо, имел информаторов в Червонопартизанске, а может, черпал новости в украинских СМИ или интернет-блогах. Точного ответа я не знал, звонившего журналиста не идентифицировал и решил не сообщать ему о вечерней эвакуации сотрудников таможенного поста. Заплетающимся языком я попросил звонившего обратиться в пресс-службу пограничного управления ФСБ России по Ростовской области, ибо за режим в пунктах пропуска ответственны пограничники. Тот недовольным голосом возразил, что пресс-атташе пограничников не берёт трубку, и грубо попрощался. Конечно, не берёт, улыбнулся я, и правильно делает, поспать-то надо немного.

В течение часа я принял ещё несколько звонков от журналистов, окончательно проснулся, попил чаю и почитал новостные ленты в российском и зарубежном интернете. Погладив форменную рубашку и брюки, взглянул на часы. Шесть утра. Ну что же, заканчивалась моя обычная ночь знойного лета 2014 года. До ста телефонных звонков в сутки, отсутствие сна, сладкий чай и беспокойство на подсознательном уровне стали её постоянными спутниками.

Ситуация с эвакуацией требовала подробностей, и часов в семь я позвонил начальнику Гуковского таможенного поста, задав вопросы об итогах ночного боя. Он ответил, что все живы и здоровы, а остальная картина сложится позже, что он уже в пути, и перезвонит, как доедет до поста и всё разузнает.

Солнце, прогнав остатки ночной тьмы, воцарилось на небе. Жара отвоёвывала позиции у иллюзорной утренней прохладцы. Ростовчане, спешащие на работу, выстраивались в пробку на проспекте Стачек. Я, поднимая боевой дух, слушал ДДТ и Игоря Растеряева.

Добравшись до улицы Береговой, минут пять постоял на берегу Дона, любуясь стальным красавцем – уникальным разводным железнодорожным мостом и проходящими под ним судами. Всегда удивлялся: как люди строили и строят подобные многотонные конструкции?

Поднявшись в свой кабинет, заварил чаю покрепче, поставил на зарядку обе батареи фотоаппарата и начал традиционный ритуал утреннего обзвона руководителей приграничных таможенных постов. Когда разговаривал с заместителем начальника таможенного поста МАПП Весёло-Вознесенка Таганрогской таможни, ночь которого также прошла неспокойно, поступил долгожданный звонок из Гуково.

Сразу набив услышанную от постовиков информацию в компьютер, я подготовил и распечатал новостной пресс-релиз для распространения в СМИ.

Утвердив релиз у начальника управления, получил задание сделать фотовидеофиксацию повреждений на посту в Гуково и ответить на вопросы журналистов о принимаемых таможенниками мерах для обеспечения беспрепятственного пропуска граждан, транспортных средств и товаров через границу в условиях, приближенных к боевым. Действительно, война войной, а таможенный контроль никто не отменял, и ребята на постах трудятся не покладая рук, зачастую рискуя своими жизнями. Сам видел и снимал, как инспектора под обстрелами беженцев спасали, как оружие с боеприпасами у несознательных элементов изымали, и быстро, и компетентно, и в рамках действующего законодательства. Принципиально важно, чтобы и общественность узнавала и понимала, что происходит на российско-украинском участке границы в Ростовской области, и как работают сотрудники контролирующих и правоохранительных органов.

На совесть, вот как!

Позвонил коллеге-пограничнику, сверил наши данные. Всё сходится. Перечитал текст ещё раз. «В 21 час 15 минут из-за начавшихся боёв в районе пункта пропуска Червонопартизанск (Луганская область) и вблизи российско-украинской государственной границы, сопредельный таможенный пост МАПП Гуково Ростовской таможни приостановил работу. Личный состав был эвакуирован в безопасное место. В 6 часов 30 минут следующего дня, после прекращения боя вблизи границы, гуковские таможенники вернулись на рабочие места. При осмотре территории пункта пропуска и служебных помещений поста выяснилось, что осколками боеприпасов повреждена крыша навеса на линии оформления грузового автотранспорта, посечено осколками асфальтовое покрытие пункта пропуска и вентиляционный канал ливневых стоков. В целом инфраструктура таможенного поста сохранила работоспособность. Пострадавших нет». И разослал его в федеральные информационные агентства.

Снова созвонился и обговорил планы на день с пограничником. Дело-то одно делаем, общее, государственное. В связи с огромным количеством событий на границе и большими расстояниями, на преодоление которых тратится много времени, решили сегодня разделиться, чтобы «объять необъятное». Договорились, что он поедет на пост в Весёло-Вознесенку, его техник отправится на Матвеев-Курган, а я в Гуково.

Определив круг задач подчинённым, захватив бронежилет, каску и фотоаппарат, я спустился во двор. Водителя сегодня выделили добросовестного, он уже ждал в машине. В десять часов мы покинули управление.

Ехать по федеральной автомобильной трассе М-4 «Дон» в июле 2014-го – удовольствие малоприятное: бесконечный ремонт дорожного полотна, качество которого колеблется от низкого до среднего, множество мостов и путепроводов в неудовлетворительном состоянии, обилие спешащих на море и с моря жителей центральной части страны, от усталости долгих поездок неадекватно реагирующих на происходящее. Поэтому мы спокойно сворачиваем на окольные пути: через Ленинакан, Красный Крым, Родионово-Несветайскую слободу и Новошахтинск. Так чуть дальше, зато быстрее и безопаснее.

За окном красивые жёлто-оранжевые поля радостных подсолнухов, сменяющиеся выцветшим ковылём бескрайних степей, пологие склоны неглубоких лысых балок, угрюмые красно-бурые холмы угольных терриконов, невысокие тонкие деревья в узких лесополосах – типичная картина Восточного Донбасса.

Конусообразные терриконы – рукотворные отвалы горной породы, оставшиеся после угледобычи, придают степным просторам незабываемый, фантастическо-марсианский вид. Каждый раз мне хочется остановиться у одного из них и, забыв о слухах о радиации и опасности осыпи, штурмом взять вершину и установить там флаг. Вот такое детское желание любителя гор и походов. Но на развлечения традиционно нет времени, и сегодня я с обычным сожалением осматриваю Несветайский террикон, представляя, как однажды я всё же покорю его, с рюкзачком за спиной поднявшись по осыпающемуся пыльному склону на неровную пурпурную вершину.

Подремать в дороге мне не позволят журналисты, то и дело названивая с допросами о ночной эвакуации, наличии пострадавших и просьбами предоставить фото- или видеоподтверждения обстрела российской территории. Всех просил немного подождать, и скинуть мне смс со своей электронной почтой, на которую надо выслать фотографии с поста.

А вот и город Гуково, основанный в конце ХІХ столетия как железнодорожная станция Ковалёво, соединившая крупную станцию Лихая с тогдашним центром Донецкого угольного бассейна – Дебальцево. Станцию переименовали в честь казачьего сотника в 1904 году и развивали благодаря обнаружению запасов высококачественного угля-антрацита.

Угледобыча процветала вплоть до Великой Отечественной войны. Затем, после почти десятилетнего перерыва, шахты восстановили, открыли трест «Гуковшахтострой».

Пятидесятые-восьмидесятые годы прошлого века стали расцветом Гуково. Профессия шахтёра считалась престижной, зарплаты были стабильно высокими. В городе построили Дворец культуры, строительный техникум, профессиональное училище, музей шахтёрского труда, бассейн, больницы, профилактории, стадионы.

С падением Советского Союза и разразившимся промышленным кризисом, шахты постепенно закрывались, доходы населения падали, Гуково вместе с двумя соседними шахтёрскими городками включили в список моногородов с наиболее сложным социально-экономическим положением.

На окраине города, в десяти метрах от знака «Гуково» и неподалеку от местечка «Шахта № 26», у подножия небольшого террикона на ровном участке между двумя лесополосами сотрудниками МЧС России построен палаточный лагерь – пункт временного размещения вынужденных переселенцев из Украины. До пункта пропуска от него – ровно два километра.

В лагере спасателями организовано продовольственное и медицинское обеспечение. Есть душ, палатка с газетами и телевизором, развернуты полевые кухни. Работают психологи и сотрудники ФМС. Пару раз видел и священника в рясе. Много волонтёров и просто неравнодушных людей, привозящих воду, консервы, овощи со своих огородов.

Останавливаемся. Здесь дорогу перегородили двумя автомобилями пограничники. Дальше никого из гражданских лиц не пропускают – опасно, да и смысла ехать нет – пропуск через границу на неделе не осуществляется по причине отказа впускать и выпускать людей украинской стороной.

Выхожу из машины, оглядываюсь. Как обычно, очень много женщин с детьми. Есть и совсем груднички, и дошколята, и те, кто постарше. В надежде услышать что-нибудь интересное, старшаки шатаются на площадке возле грузовиков спасателей. Рядом стоят легковушки с украинскими и российскими номерами из самых разных регионов страны. Сегодня вижу номера краснодарские, московские, волгоградские, воронежские и липецкие. Обычно с желанием найти и увезти своих близких подальше от войны, в лагеря беженцев приезжают родственники. Кроме того, беженцы ежедневно уезжают отсюда вглубь России не только с роднёй, но и организованными группами на автобусах.

– Как дела? Кормят нормально? – спрашиваю у лысого пацанёнка лет четырнадцати в шлёпках и грязных шортах.

Он, не отрываясь от игры в телефоне, хитро на меня покосился:

– Ага, трёхразовое питание, – и засмеялся. – И суп горячий на обед дают. Иди, в столовку, там у нас печеньки есть, конфеты, пряники, чай. Всё на столах. Хочешь?

Вернулся старший пограничного наряда. Показываю ему служебное удостоверение и командировочный. Нас пропускают дальше.

Едем в напряжении. Молчим. Граница в непосредственной близости – в десяти метрах слева, за тонкой лесополосой и железной дорогой.

Через открытое окно слышен не только вой шин и скрежет кузова, подпрыгивающего на ухабах, но и пение птиц. Или мне просто очень хочется слышать это пение.

Подъехали. Слева, перед пустующей площадкой для стоянки служебных автомобилей, пограничники вырыли небольшой окопчик. Справа, за основательной на вид автобусной остановкой, ещё один. Окопчики пусты, бронетранспортёра, который обычно здесь прячется внизу – в капонире в поле под остановкой, тоже не видать.

Наверное, БТР сегодня стоит внутри пункта пропуска, укрытый со всех сторон административными зданиями.

Прошу водителя сразу развернуться и припарковаться за остановкой так, чтобы машину не было видно с высокого террикона – господствующей высоты, возвышающейся над полями и посадками в промышленной зоне Червонопартизанска в двух километрах отсюда. Подозреваю, что там оборудован наблюдательный пункт украинской армии, и пост наш – как на ладони. Примерно через год после описываемых событий я нашёл во Всемирной паутине фотографию МАПП Гуково, сделанную кем-то с вершины этого террикона. Пост и вся округа на многие километры, действительно, просматриваются полностью.

Водитель послушно выполняет мою просьбу. Он не первый раз со мной на границе и тоже всякого повидал.

– В пункт пропуска лучше не заезжать. В случае обстрела машина может пострадать. А отсюда – дашь сразу по газам, точно не попадут, мной уже проверено.

– Понятно, я слышал, что тебя тут дважды миномёты накрывали. Весело! А сколько ты сегодня здесь пробыть планируешь? – спрашивает шофёр, зевая и открывая дверь. – Я сейчас чайку из термоса хлебну, перекушу бутербродами. Поспать успею?

– Часа два точно пройдёт. Ешь, спи, отдыхай.

– Договорились, – он обошёл машину, потягиваясь и приседая. Лицо белое, встревоженное, копна растрёпанных волос взмывала вверх и лихо опускалась в такт приседаниям.

– Ну, давай!

– Удачи! Я пока перекурю, – закинув сигарету в зубы, осторожно озираясь, он присел на корточки между машиной и остановкой. – Знаешь, дружище, не люблю я эту дорожку вдоль посадки! Взмок весь! Спина мокрая, рубашка и штаны – хоть выжимай! Носки даже от пота промокли, – сознался водитель. – Еду, а сам в мыслях матом крою и войну эту проклятую, и себя – за то, что сюда попёрся, и дорожников – за разбитый асфальт, и деревья – за красоту, и машину – за вонь солярки! И солнце вдвойне костерю – за то, что жарит и слепит! А доехали, и сразу – жизнь хороша, и солнышко теплом греет, и кофейку глотнуть хочется, и сигареткой подымить! Люблю я покурить под кофе!

– Согласен, будь проклята эта война!

Широкие металлические ворота в пункт пропуска закрыты на замок. Для сложившейся обстановки – самое правильное решение.

Из помещения ЧШ-1 (часовой у шлагбаума), обложенного рыхлыми мешками с песком, выглянула симпатичная пограничница лет тридцати.

– Вам на пост? Документы при себе? – уточнила она скороговоркой.

– При себе, – потянулся я в карман за удостоверением.

Женщина, по уставу упакованная в защитный шлем и бронежилет, быстро вышла из своего укрытия, отодвинула засов и приоткрыла ворота:

– Быстрее. Ко мне туда забегай! Чтоб не прибили!

Я протиснулся в будку сквозь едва приоткрытую дверь. Пограничница, заперев ворота на засов, поспешила за мной.

– Ну, давай, скорее, я запишу, и пойдёшь, – протараторила она, снимая каску и раскрывая журнал. – Фу, жара, невыносимо просто!

В углу окошка, за стоящими на столе рациями, я заметил маленькую бумажную икону.

– На днях я приезжал, её там не было, – я указал на икону. – Можно я посмотрю?

– Да, смотри, конечно, можно, разрешается, – пограничница, окончив дела, убрала журнал в ящик стола. – Это утром сегодня, когда бой там, за лесочком, закончился, когда стихло всё, к нам раненые ополченцы вышли. Без оружия, с документами, всё по закону, как положено. В Россию попросились. Ну, мы оформили, пропустили. Один из ополченцев, с перевязанной рукой, вроде как старший он у них был, мне эту икону и протянул. На, говорит мне, возьми, сохрани, в благодарность к русским пограничникам. Я, говорит, тоже пограничник, хоть и бывший, зато советский. Я и взяла. А он мне руку жмёт и продолжает: «Икона эта нас с самого Донецка берегла и много раз в бою спасала. Пусть теперь на посту будет, пусть бережёт всех, кто здесь служит». Вот так!

– Ясно. Спасибо вам за историю, – осторожно повертев икону в руках, я вернул её на место. – Знаете, кто изображён?

– Нет, не знаю. Не поняла ещё. Военный какой-то, но молодой очень, – женщина пожала плечами. – А ты знаешь?

– Знаю. И многое могу вам рассказать. Это икона мученика – воина-пограничника рядового Евгения Родионова. Она символизирует крепость воинского духа, верность Отечеству, совершение подвига за веру свою.

– Ого, мученика, говоришь. Он что, спас кого? Или погиб? Почему на иконах-то его пишут? – удивлённо всмотрелась в икону пограничница.

– Да, Родионов погиб. Родился он 25 мая 1977 года в Пензенской области. Призван в армию летом 1995 года, в Калининград. В январе 1996-го направлен в Кавказский особый пограничный округ, в Назрановский погранотряд. Служил на административной границе Ингушетии и Чечни, недалеко от Бамута. Это такое стратегическое место, за которое шли бои весной и летом 1995-го, а потом в мае 1996-го. Только 25 мая 1996 года Бамут окончательно перешёл под контроль российской армии.

– Как произошло? – женщина приподняла бронежилет над телом, поддев снизу за лямки.

– В феврале 1996-го вместе с тремя товарищами Родионов попал в плен. Его жестоко пытали, предлагали отказаться от нательного крестика, сменить веру. Взамен обещали свободу. Но Евгений отказался и был зверски убит. Через сто дней плена, в день православного праздника Вознесения Господня, рядовой Евгений Родионов был обезглавлен боевиками.

– Обезглавлен, – подавленно прошептала прапорщик. – Вот нелюди! Изверги… А как всё случилось? Как в плен-то попал?

– Во время боевого дежурства парни остановили «скорую помощь». В машине сидели опытные боевики так называемого «бригадного генерала Чеченской Республики Ичкерия» Руслана Хайхороева. Они применили оружие и захватили молодых пограничников в плен.

– Да… Кошмар… Представляешь, а матери каково? Я сама – мама, – расстроено покачала головой женщина. – Сын у меня подрастает…

– После исчезновения бойцов с поста, их сначала объявили дезертирами, мол, сбежали. И мать Евгения, Любовь Васильевна, приехала в Чечню его искать. Она несколько месяцев бродила по сёлам и вышла на известного бандита Шамиля Басаева. Тот пообещал ей найти сына. Но, как обычно, слово он своё не сдержал. Вместо этого боевики из его банды жестоко избили женщину и бросили умирать на дороге.

– Выжила? – осторожно, еле сдерживая в голосе дрожь, спросила пограничница. – Не томи. Неужели не выжила?

– Выжила. Вернулась домой, заложила квартиру, с деньгами вернулась на Кавказ и заплатила боевикам, чтобы они показали ей место казни и захоронения сына. Они показали.

– Опознала?

– Да. По самодельному нательному крестику на его обезглавленном теле.

Мать забрала останки с собой. То, что останки действительно Евгения, подтвердила и официальная экспертиза в Ростовской лаборатории. Годы спустя мать передала этот крестик на верёвочке, заляпанной кровью, в один из Московских храмов, а сына похоронила в Подольском районе Московской области возле церкви Вознесения Христова. Родина, когда узнала правду о Родионове, посмертно наградила его орденом Мужества. Но важнее то, что для многих участников боевых действий на Кавказе Евгений стал символом мужества и чести. Не только в России, но и в Сербии, где о нём узнали от наших десантников, выполнявших свой воинский долг на Балканах.

И не только в узком кругу ветеранов войн его почитают, для простых людей Евгений тоже герой. Иеромонах из Алтая составил молитва мученику рядовому Родионову. Многие певцы написали песни, поэты сочинили стихи, а режиссёры сняли фильмы, – я задумался. – И, кстати, вспомнил, церковная комиссия отказала в канонизации Родионова из-за отсутствия достоверных сведений о праведной жизни и мученической смерти. Могу ошибаться, но иконой, по христианским канонам, изображение Родионова не считается, и креститься и молиться перед ним, целовать его изображение священники не будут. Однако самодельным, как эта, иконкам с изображением Евгения, которые появились в армии ещё во время второй чеченской, приписываются магические свойства. Люди верят и чтят его поступок…

– Хм, вот, значит, какая Родионов… личность. А у нас как всегда – отказали! Да… Странно, что нам на службе об этом герое не рассказывали, упустили…

– Уверен, ещё расскажут, обязательно! Придёт время!

– А ты что, пограничником в Чечне служил? Откуда про Родионова столько знаешь?

– Все, кто интересуется темой современной военной истории России, – помнят о подвиге Евгения.

– Вот теперь и я буду! А на Украине-то откуда им знать? Украинец мне эту икону подарил, и он явно понимал, чьё изображение!

– В Днепропетровске лет десять назад сделали документальный фильм «100 шагов в Небеса» и крутили по телеку. Я его видел в Интернете, отличный фильм, рекомендую. И, если не ошибаюсь, в Харькове в честь Евгения построили храм иконы Божией Матери «Взыскание погибших». Не знаю, правда, что с ним теперь станет, после всех этих событий с Крымом, Одессой и Донбассом.

И ещё, важно, что ушлёпок Хархороев в 1999 году сдох от ран, полученных при нападении на дагестанский Ботлих. Горит в аду. А на месте казни четырёх пограничников в лесу под Бамутом стоит поклонный крест, который местные жители не только не оскверняют, но и содержат в надлежащем состоянии.

– Да-а-а, – пограничница громко вздохнула, размышляя о чём-то своём, – жуть!

В раздумьях она согнулась так, чтобы между бронежилетом и телом образовался зазор, и запустила руку под форму. Нащупав свой нательный крестик, пограничница вытянула его за цепочку. Аккуратно уложив крестик в ладошку, она по-женски заботливо и нежно посмотрела на него и, обернувшись, бросила выразительный взгляд на изображение Евгения Родионова. Лицо её озарило волнующей красотой. Она перекрестилась.

– Ладно, пойду, работать пора, – я приоткрыл дверь. – Хорошего вам дня!

– Давай, беги! Идти пешком – не советую, поверь, – предупредила прапорщик, незаметно смахивая слёзы с глаз. – Кто знает, что там у этих украинцев на уме!

Прижимая фотоаппарат к телу, чтобы дорогостоящая техника при беге не раскачивалась и не повредилась, ударившись о бронежилет, я поспешил к центральной и самой массивной постройке в пункте пропуска – двухэтажному зданию автовокзала, в котором находились кабинеты руководства поста.

У служебного входа, прикрытые слева зданием, по фронту – высокой баррикадой из мешков, набитых песком, справа – будками паспортного и таможенного оформления на линии контроля легковых автомобилей «на выезд из России», стояли двое таможенников. Все остальные должностные лица дежурной смены находились в городе, подальше от границы. Будучи откомандированными в железнодорожный пункт пропуска Гуково – Красная Могила, они занимались другими делами.

– Доброе утро, пресса, – улыбаясь, инспектора крепко пожали мою ладонь. – Опять кино снимать будете?

– Будем. Что ночью было? Кто проведёт, покажет и расскажет?

– Сейчас начальника позовём, он всё разрулит. Только я лично не уверен, что там можно гулять и фотиком щёлкать, – отозвался таможенник постарше, с крупной родинкой на щеке. Его вспаханный морщинами широкий лоб напрягся, брови налезли на глаза. – А здесь вот и тень под навесом, и защита.

– Все повреждения – на «въезде в Россию», на той стороне вокзала. Там никакой защиты нет, ни мешков, ни блоков, в случае обстрела – не спасёшься, – как бы огибая здание рукой, показал второй таможенник. Высокий и худой, он согнулся под тяжестью бронежилета, а лицо его словно отвисло и растянулось под весом каски и массивного подбородка. – Не первый раз там всё осколками усыпано. Они, вроде как, пристреляли это место!

– О, а вот и начальник, – кивнул мне первый. – Заметил вас, сам идёт.

Начальник таможенного поста, полковник таможенный службы, был человеком грамотным, уравновешенным и неторопливым. Он улыбался мне хитрой улыбкой человека, который всё знает, но ничего никому не скажет, сохранив секреты потомкам.

– Привет. Добро пожаловать, – полковник приветливо развёл руки в стороны. Улыбка поспешно исчезла. – Зачастили к нам. Может, ну его, этот пыльный и душный Ростов? Может, к нам переведётесь? На свежем воздухе под пение птиц работать – одно удовольствие!

– Ага, и под радостный свист мин, пуль и снарядов – то в подвале сидеть, то с поста когти рвать, – засмеялись его подчинённые. – Ну, сами же попадали здесь в замес!

– В каждой шутке есть доля, – раскланялся я, – давайте поработаем.

– Надо спросить погранцов, выяснить, какая у них информация по текущей обстановке. Давайте, зайдём и уточним, – начальник поста показал на дверь, ведущую к блоку кабинетов пограничного контроля. – Сегодня у них замначальника за главного, нормальный мужик.

Дверь тотчас распахнулась, на ступеньках показался искомый нами заместитель начальника КПП, улыбчивый и рассудительный майор крепкого телосложения. Общаясь с ним раньше, я отмечал его радушие и профессионализм.

– Здравия желаю! Мне ещё утром наш пресс-атташе звонил, что вы приедете и поснимаете. Для общего дела. Думаю, сейчас вы можете это сделать, пока тишина. Информация об обострении обстановки отсутствует, – он крепко сжал мою ладонь и пристально посмотрел в глаза. – Действуйте. Желательно быстро, но без суеты.

– Рисковать не будем, – разумно заметил полковник, – пройдём через здание.

Мы вышли на линию контроля легковых автомобилей «на въезд в Россию». Навес, шлагбаум, два тесных помещения с компьютерами, на которых таможенники совершают операции, – открывают временный ввоз автомобилей на территорию Таможенного союза. В десяти-двенадцати метрах вперёд – забор из тонкой металлической сетки-рабицы с колючей проволокой поверху. В десятке шагов за забором – плотный кустарник и великовозрастная лесопосадка, это уже Украина.

Я включил фотоаппарат и отснял валяющиеся на асфальте осколки. Самый крупный из них – сантиметров десять в длину, два в высоту и полтора в ширину – лежал точно посреди надписи «STOP» перед широкой чертой стоп-линии, под поднятым шлагбаумом.

– Похоже, что мина разорвалась в «зелёнке». Может, ополченцы отступали, а украинская армия их обстреливала. А может, я ошибаюсь. Трудно предположить.

– Крыша навеса цела. Значит, осколки прилетели не сверху, а сбоку, то есть взрыв был не близко, – вслух подумал я. – А где ещё повреждения?

– Там, нам направо, в сторону ЧШ-2. На полосе контроля грузового транспорта. Той, где смотровые ямы и лестницы-мостики. Навес там продырявило и вентиляционный канал ливневых стоков, – начальник поста бодро зашагал к месту оформления грузовиков.

Я поспешил следом. Миновав дорожный знак «Движение прямо», подумал о водителе. Спешно набрав его номер на мобильнике, отправил мужика в город. Пусть в спокойной обстановке, в Гуково поест и поспит, чего зря рисковать. Будет нужен, позвоню, и приедет.

Запихивая телефон в кармашек на бронежилете, боковым зрением заметил ровное пулевое отверстие на оббитой алюминиевым листом хозпостройке (очистное сооружение) – узкой будке двухметровой высоты с вентиляционной трубой-грибком на плоской крыше.

– Что за? – я остановился и нашёл ещё одно пулевое отверстие. – Не пойму, для чего и кто сюда стрелял?

– Я тоже не пойму, – покрутил головой полковник. – Смысла нет.

– Да вот же, – я дотронулся до стального равнополочного металлического уголка, в сечении напоминающего букву «Г», вбитого перед хозпостройкой в землю, – видите!

– Раз, два, штук пятнадцать выбоин! Ничего себе, – подсчитав количество выщерблин на толстом металле, воскликнул полковник. – Пристреляли! Снайпер? – с сомнением в голосе прохрипел он.

– Думаю – да! Вон, – я развернулся и возбуждённо указал на террикон, – там он на вершине в окопе сидит! Я бы там позицию занял! И, на всякий случай, отлично пристрелял винтовку. Замечательное местечко для снайперской пары, ничего им не мешает! Жаль, бинокля нет под рукой, я бы их сейчас разглядел.

– Обалдеть, – полковник сокрушённо покачал головой. – Мы у них, как зайцы на мушке!

– Нет, нет, тихо, дайте сообразить! До террикона – два километра! Для СВД далековато, у неё прицельная дальность 1200–1300 метров. И вряд ли обычный украинский армейский среднестатистический снайпер сумеет попасть оттуда в эту железяку… Точно знаю, что у ВСУ есть ещё швейцарские винтовки В&Т SPR300 и финские Sako TRG, но у них примерно схожая прицельная дальность.

– Ну и?

– Смотрите, он попал точно в кусок размером пятнадцать на пять сантиметров. Это – ас! Может, там что-то посерьёзнее у стрелявшего? И оружие, и прицел, и дальномер. Американская Barrett M90? Нет, она крупнокалиберная! Хотя пару дней назад я находил здесь пулю калибра 12.7 миллиметров, помните? Я показывал вам! Большая такая! Со слегка сплющенным от удара о бетон носом и следами нарезки от ствола! Я ещё сказал, что она от пулемёта ДШК, и что на излёте скорее всего была!

– Да откуда всё запомнить? Столько всего каждый день нового, – брови полковника выгнулись дугой.

– Откуда он пулял? Не с дерева же!

– С дерева или с луны, он нас и сейчас превосходно видит, – заключил начальник поста. Щёки его порозовели, лоб покрылся испариной. – Пойдём-ка отсюда! Не хочу быть дичью!

– Секундочку. Возможно, там и миномётные расчёты, за кустами, сразу под терриконом. Они, фактически, трижды били в одни и те же места! Ага, думаю, здесь, – я повернулся и ткнул пальцем в лесополосу за забором, – должен быть корректировщик. Возможно, и не один. Хотя, может, и никого нигде нет, – успокаивающим жестом я остановил свою красноречивость.

Сделав несколько снимков, я огляделся вокруг и зашагал к начальнику поста, уже дошедшего до невзрачной постройки с большими окнами, похожей на киоск по продаже газет. Это операционный блок, в котором работают инспектора, проверяющие документы у водителей грузового автотранспорта.

– Вот, целый дуршлаг вместо кровли, – полковник обратил моё внимание на россыпь отверстий на навесе над линией контроля. – Всевозможные формы и размеры, выбирайте.

Я поднёс фотоаппарат к лицу, чтобы через оптический видоискатель повнимательней рассмотреть отверстия, приблизив их вращением объектива. Но плотно прильнуть к видоискателю мешала каска. Я снял её и, держа в левой руке, правой – поднёс фотик к глазу.

– Да что такое, – недовольно пробормотал я, нагнулся и поставил каску на асфальт. – Одной рукой удерживать камеру ровно не получается, неудобно. – Объектив тяжёлый, рука дрожит.

– Я бы посоветовал вам ускорить рабочий процесс, – начальник поста – тёртый калач – осмотрительно встал так, чтобы закрыть себя от террикона помещением для инспекторов, а от лесопосадки – одним из столбов, на которых держался навес. – Украинцам, может, не очень понравится ваше размахивание руками и исследовательские похождения по посту.

– Минутку!

Отсняв испорченный осколками навес, я вышел из-под него на солнце и, в поисках выбоин и осколков, стал изучать асфальт. Ничего нет. Странно. Где осколки, продырявившие металлический профнастил? Шаг вперёд, шаг в сторону, поворот влево, поворот вправо, нет осколков! Глюки какие-то!

В поисках разгадки я решил проверить результаты фотографирования на жидкокристаллическом экране камеры, увеличив изображение до максимальных размеров. Важно было понять, под каким углом и с какой стороны прилетели эти дурацкие осколки.

Яркое солнце било лучами прямо в экран, он бликовал. Нужна тень, подумал я, и сделал полшага влево, ещё полшага. Ничего не видно. Создавая тень своим телом, я резко согнул колено, почти до земли, и весь подался вперёд, практически сложившись напополам. В этот момент прозвучала длинная автоматная очередь. Очень громко. Стреляли из посадки, метров с сорока-пятидесяти.

– Бежим, – закричал начальник поста и рванул к мешкам, скрывающим спуск в подвал автовокзала. – Эвакуация! Валим отсюда!

Сейчас я побегу и получу пулю в ноги, а может – в голову. Нет, сначала нужно подобрать и надеть каску, иначе, переворачивая мой труп и исследуя рану в затылке, скажут – сам виноват, нечего было бронешлем снимать. Нет, лучше я завалюсь и через правое плечо перекачусь вперёд, к высокому дорожному бордюру, отделяющему асфальт от газона. Лягу на спину, упрусь в бордюр, прижмусь к нему, вытяну ноги и стану неуязвим. За бетонным бордюром они меня не достанут!

Эти мысли пронеслись в моей голове за долю секунд, в которые я, вопреки своей идее притаиться за бордюром, вскочил, выключая фотоаппарат и прижимая его левой рукой к бронику, в два шага допрыгнул до каски, зацепил её правой рукой, и помчался к подвалу.

Странное чувство безразмерной пустоты возникло внутри меня. Пустота обжигала лёгкие, делала больно, сверля где-то глубоко в груди. Так иногда бывало во сне, когда я, падая с большой высоты, просыпался за сантиметры до смертельного удара о землю.

Пятнадцать метров до спасительных мешков с песком я пролетел быстрее, чем мог себе представить, занимаясь лёгкой атлетикой и выигрывая чемпионаты в юношестве!

Пока бежал, слышал два негромких характерных хлопка, похожих на выстрелы из подствольного гранатомёта, устанавливаемого на автомат Калашникова, и звук металла о металл. Скорее всего, это были гранаты ВОГ-25П, «морковки».

При попадании в преграду – навес, они подскочили и взорвались в воздухе. Обычно такая граната-подкидыш взрывается на высоте до полуметра и поражает лежащего или находящегося в окопе противника. То есть те, кто в меня стрелял, тоже подумали, что я растянусь за бордюром, и решили накрыть из подствольника или даже двух. А стреляли точно из посадки, потому что дистанция взведения такого боеприпаса – порядка тридцати метров.

Полковник ждал на ступенях в подвал. Крепко схватив за руку, он рывком втащил меня за собой в укрытие. Вместо харизматичного, сильного, организованного и уверенного в себе мужчины передо мной стоял задумчивый, осунувшийся и помрачневший старик с тяжёлым взглядом.

– Жив? – полковник пронзил меня исследовательским взглядом, как рентгеновским лучом.

– Жив, слава Богу, – выпалил я. Во рту появился привкус ржавого железа, рубашка прилипла к потной спине. Но адреналин не погрузил меня в пучину страха, наоборот, захотелось раздобыть пулемёт и, встав в полный рост на крышу вокзала, с радостью всадить всю ленту в «зелёнку».

– Вот, ты как приедешь к нам, так трындец полный, – пыхнул жаром обычно невозмутимый начальник поста, – хоть сам, хоть с журналистами! Так сразу стрельба, шум, гам! Не нужны мне тут раненые, убитые, мне живые и здоровые нужны! Это вам – сенсации подавай, а мне – чтобы коллектив не пострадал, люди! Понимаешь? Невозможно голыми руками остановить громадную лавину, несущуюся с горы! Она разогналась, и сметёт всё и вся на своём пути! Украинцы давно объявили охоту на российских журналистов, и стреляют, не обращая внимания на вашу безоружность! Надо прекращать все эти ваши съёмки, пока в прямом эфире кто-нибудь не скончался!

Полковник запнулся. Набрав побольше воздуха, он задержал ненадолго дыхание. Громко выдохнув, вытер платочком лоб. Расправив плечи, выпрямился.

– Пойдём, компоту холодного рубанём, домашнего. В холодильнике стоит банка, с утра нас дожидается, – ровным голосом, будто ничего и не случилось, предложил полковник. – Да и водка есть. Может, раз такая война нагрянула, водочки тяпнем, под огурчик?

– Лучше чайку. Горячего чаю полную кружку. Татары любят чай…

– Договорились! Тебе – чай с конфетами, а мне – компот с вишнями, – миролюбиво подытожил начальник поста. – Каждому – по делам его! А водки после работы напьёмся, когда война закончится.

– Каждый кулик к своему болоту привык, – неожиданно выдал я. И засмеялся.

До чая мы выполнили необходимые процессуальные формальности. Доложили об инциденте своему руководству: я – начальнику управления, а начальник поста – начальнику таможни. Позвонили в надзирательные и следственные органы. Пообщались с пограничниками. Те попросили нас быть более осторожными и осмотрительными, во избежание неприятностей не выходить сегодня на линию «въезда в РФ».

Сели пить чай с булочками.

– Почему ты решил, что стреляли в нашу сторону, по нам, и с близкого расстояния? Вдруг очередь дали вверх или в другую сторону? – поинтересовался полковник, надкусывая сочный помидор. – Помидор, кстати, с моего огорода. Не турецкая резина, а донская мякоть. Угощайся, и поймёшь!

– Спасибо, попробую. Но сначала – чай! Пить хочу, не могу, – я с животной жадностью отхлебнул из чашки. – Знаете, обычно такие вещи не рассказывают, это не повод для гордости, но как-то, много лет назад, по-молодости, на стрелковом полигоне, мы с одним товарищем сидели за бетонным забором, а третий наш друг в этот забор стрелял с 25 метров. Из снайперской винтовки СВД. Мы, типа, хотели отличать звук выстрела, понимать его, звук. Ориентируетесь? Чтобы знать, что стреляют в твою сторону, в тебя, с близкого расстояния. Вот сидишь за забором, знаешь, что его пуля не пробьёт, но всё равно стрём-но, страх под «коркой» есть, и он шевелится, и слышишь выстрел, своеобразный шелест такой, как короткий свист, почти как в фильмах. И понимаешь, каков он, звук пули, которая в тебя летит. Ну, или очень близко, почти в тебя.

Сегодня я слышал, я понял, что это именно тот звук, такой, как в тот день на полигоне.

– Да… Чую, что вы, парни, совсем сумасшедшие, – только и вымолвил полковник. Он перестал жевать и выпучил на меня глаза. Потом, сильно сдвинув брови к переносице, зажмурился, как ослеплённый тысячей прожекторов. – Дуристика какая-то, ей Богу!

– А, знаете, лет через пятнадцать-двадцать мы наверняка с вами случайно наткнёмся и прочитаем откровения какого-нибудь отставного украинского офицера, полысевшего и потолстевшего, но верного своей присяге. И в этих славных воспоминаниях будет короткий эпизод, почти фельетон о том, как он, находясь с важным правительственным заданием в засаде в Червонопартизанске, наблюдал за двумя русскими таможенниками, слонявшимися на границе вблизи его позиций. И чтобы вспугнуть этих непутёвых таможенников, нелепо размахивавших руками и сующих свой нос куда не следует, бравый украинский воин пальнул разок в воздух. С целью отпугнуть ворога от важного опорного пункта. А трусливые россияне, подпрыгнув со страху до небес, дали дёру так быстро, что сам Усэйн Болт попросил бы у них автограф!

– Смешно, – каменным голосом тявкнул начальник поста. Он сосредоточенно жевал. И размышлял о жене, детях, родителях, друзьях, карьере, футболе и рыбалке. Как глупо было бы потерять всё, что называется жизнью, из-за амбиций майданных политиков, загнанных в тупик украинских солдат и крохотного кусочка раскалённого металла.

Перекусив, мы разошлись по разным кабинетам. И пока полковник занимался своими прямыми обязанностями, я, следуя поступившей от начальника управления команде, подготовил новый пресс-релиз.

«Сотрудники таможенного поста МАПП Гуково Ростовской таможни и Южного таможенного управления подверглись обстрелу во время исполнения служебных обязанностей на территории пункта пропуска.

Таможенники вели видео- и фотосъемку повреждений инфраструктуры таможенного поста на линии контроля грузового транспорта, полученных во время ночного обстрела. В это время со стороны Украины по сотрудникам был открыт огонь, предположительно, из автоматического оружия и подствольных гранатометов. Таможенники были эвакуированы в безопасное место. Пострадавших нет. Навес и полоса контроля грузового транспорта на пункте пропуска получили новые повреждения».

В телефонном режиме согласовав текст с начальником управления, позвонил корреспондентам информационных агентств и надиктовал сообщение.

Порядка двух часов ушло на переброску фотографий с последствиями ночного обстрела с камеры на компьютер, обработку и пересылку пяти отобранных изображений журналистам федеральных телеканалов.

О, оператор одного из центральных телеканалов звонит.

– Привет. Получил ща твои фотки. Маловато их, совсем, считай, нет, – в своей обычной манере он приветствовал меня скороговоркой с южнорусским акцентом. – А эксклюзивное видео где? Гони мне картинку! Мы – телевидение, нам видос нужен!

– Извини, нет возможности отснять. Попробуй использовать то, что получил!

– А, да, я ща читал сообщение ТАСС и Интерфакса об очередном обстреле таможенников! Это типа в тебя эти горемыки не сумели попасть? Мазилы, – азартно загоготал оператор. – Ты снял изюмину? Запечатлел момент обстрела? Как ты бежишь, ползёшь, прячешься, или падаешь, снял? Это же супер-мега-эксклюзив! Ну, и себе на память!

– Представляешь, – в голове я воспроизвёл те секунды, – камера была включена в режиме «фото»! Но я, вместо того, чтобы перевести её в режим «видео», нажать кнопку и снимать автоматически, бережливо отключил аппарат. И прижал к груди, чтобы ненароком не разбить.

– Ну, бродяга, ты даёшь! Представь, ты бежишь, камера раскачивается, как качели, слышны взрывы, твоё дыхание и топот шагов! Это зависть коллег и премии кинофестивалей! Понял? Ты прощёлкал свой «Оскар» за документалистику! Профукал счастье, прощёлкал!

– Значит, прощёлкал!

– Эх, ни фига ты не журналист, – поставил своё клеймо телевизионщик. – Бюрократ!

– Ты прав, здесь я с тобой согласен, не журналист. Таможенник.

– Эй, таможенник! Я тебе утром два раза звонил? Звонил! Просил взять с собой на пост? Просил! Ты зажал, от-мазался! Сказал, что опасно, брать не захотел! Вот и получи вместо моей нетленки, вместо профессиональной киноленты со скромным названием «Таможня на линии огня», готовой к демонстрации на всех экранах страны, неизвестность и забвение!

– Спасибо, обрадовал, – расплылся я в улыбке.

– Запомни на будущее, деревня! Одну камеру надо сразу ставить на штатив, чтобы она общий план снимала, а вторую – использовать как ручную для средних и крупных планов! Если бы ты поставил так одну камеру, и она бы охватывала всю площадку, по которой вы шарахались, ты получил бы ценнейший видос со стрельбой по тебе! Вот такая петрушка!

– Да нет у меня второй камеры, хотя хотелось бы. Есть броник, каска, два телефона, фотик, фонарик, куча разных батареек, папка с кипой бумаг – хожу, как ёлка!

– А прикинь, если бы ты зафиксировал свою смерть? Тоже десятку премий бы выиграл посмертно! Денег бы детям твоим дали, квартиру, в санатории отправили, хоть какая-то польза от тебя была бы, – кричал в трубку журналист. – Ладно, гирлянда с фонариками, пока, мне, в отличие от тебя, работать надо!

– Не пропадай!

Позвонил коллега-пограничник.

– Ты еще в Гуково? Есть дело, – загадочно прошептал подполковник.

– Да, здесь, фотками занимаюсь, – не менее загадочным голосом шепнул я, отчётливо представляя лицо погранца, обычно по-военному строгое, словно рубленное топором, а сейчас округлённое хитрым прищуром.

– Не уезжай. Сейчас будет интересное для всех событие, надо сфотографировать. Я и мой техник приехать не успеем, зато подъедет съёмочная группа телеканала «Звезда», помоги им.

– Не переживай, съёмки организую. Что планируется?

– Украинская сторона вновь обратилась к России с просьбой помочь эвакуировать своих раненых военнослужащих. У них, видишь ли, закончились медикаменты, еда и вода, и без квалифицированной помощи они умрут. Так как напрямую украинские военные из Червонопартизанска вглубь Незалежной попасть не могут из-за ополченцев, фактически их окруживших, то просят помощи у россиян. Ты понял, да? Россия снова спасёт тех, кто её ненавидит и костерит.

– Спасать жизни – это отлично!

– И, как не раз уже бывало, украинские военные транзитом через нас пройдут. Восемь раненых. И один убитый с ними. Пешим порядком зайдут в Россию через МАПП Гуково, получат медпомощь, продукты и воду, погрузятся на наши машины и, в сопровождении охраны, поедут в пункт пропуска Матвеев-Курган. А с Кургана вернутся в Украину и поедут лечиться на Мариуполь, Одессу и Киев!

– Нормальный ход! Два часа назад они по нам стреляли, а теперь собираются сюда же к нам идти сдаваться!

Просто красавцы! Гениально, – я почувствовал, как в венах закипела кровь, и по спине побежал холодок недоверия и злости.

– Песня! – возбудился пограничник. Обычно выдержанный и невозмутимый, он почти перешёл на крик. – Короче, жди, приблизительно через полчаса украинцы вылезут из лесопосадки и под белым флагом на деревянной палке прихромают на МАПП Гуково.

– Я непременно выйду к этим несчастным, и спрошу у них: кто стрелял, в кого конкретно, за что, и с какой целью, – провозгласил я бодро.

– Спокойнее, дружище. Они же не попали в вас, промахнулись, чему скорбят, каются, и для очистки совести идут просить прощения, – доверительно-откровенным тоном произнёс пограничник. Он остывал так же быстро, как и накалялся. – Или ты, конечно, мечтал, что украинцы, терзаемые угрызениями совести, встанут на колени, заплачут, перекрестятся и попросят прощения? Ожидай с распростёртыми объятиями!

– Мечты помогают людям мириться с действительностью.

– Не тупи, не лезь к ним, сохраняй достоинство, – поучал коллега. – Пожалей. Вряд ли Киев встретит их с караваем с солью и горилкой на перце. Судить, наверняка, начнут. Не дай Бог кому-то из нас оказаться на их месте.

– Жалость позволительна лишь в мирное время. А здесь, кто жалеет – тот и слабее!

– Мы не сторона конфликта. Мы соблюдаем нейтралитет между враждующими на Донбассе сторонами, – завёл старую шарманку пограничник. – Короче, как украинцев от вас вывезут, набери, пожалуйста, моего техника, он же на Кургане, пусть готовится снимать.

– Принял. Пойду ребят из «Звезды» встречать, – я завершил входящий вызов и выключил компьютер.

Пока туда, сюда, звонки, согласования, пришли украинцы. Все взрослые мужики, на срочников не похожи. Одеты вразнобой: одни – в уставную форму, другие – в камуфляж западного образца, похожий на немецкий, третьи – в рваньё.

Выглядели они крайне измождёнными. Двое были закопчёнными и загорелыми, серо-чёрными, словно африканцы. Да и остальные, похоже, не мылись с месяц. Все заросшие, небритые, нечесаные. Трое понаглее – с жёсткими колючими усами и патлатыми бородами как у пиратов в мультиках – шагали, опустив глаза, но с железобетонными лицами. Они не считали себя виноватыми. По другим троим можно было понять, что придя сюда, они понимают, что им вряд ли рады, и помогают не из добрых людских побуждений, а исключительно соблюдая международные договорённости.

Один боец, в грязной зелёной майке и разодранных армейских штанах, еле передвигавший опухшими ногами в разбитых берцах, остановился напротив меня. Скорее всего, он был конкретно контужен. Его осунувшееся, бледное, словно размытое болью лицо, молило о помощи.

– Я ни в кого не стрелял. Я не виноват, – усилием воли выдавил он из себя. – Меня призвали на 45 суток из резерва, мобилизовали. А я тут два месяца в окружении. Домой хочу.

Один из бородачей, замыкавший колоритное шествие, в потускневшей тельняшке и закатанных до колен камуфлированных штанах, потянув контуженого за руку, подвинул ближе к себе. Обернувшись, он собрался с силами, искривил губы и бросил на меня злобный взгляд.

– Ещё в десантном тельнике ходит, там-мо-ож-ня-а, – прошипел он недовольно, намекая на тельняшку, выступающую над расстегнутой верхней пуговицей рубашки.

Нагловатые карие глаза, хищное выражение лица, замысловатые каракули наколок на предплечьях. «Интеллигент», одно слово.

– Вам что-то не нравится? – я сделал шаг навстречу нахалу и скрестил на груди руки.

– Слава ВДВ! – ухмыльнулся украинец. – Слава, – он улыбнулся неискренней механической улыбкой, лишённой всяких чувств, как бездарный актёр дешёвых рекламных роликов на надоевших съёмках.

– А вы достойны такие слова здесь произносить? – я начинал закипать, но ещё контролировал себя. – Десантные тельняшки – наследие СССР, Советской армии и её славных традиций. А у вас люстрация и декоммунизация полным ходом! И войска ваши, не воздушно-десантные, а аэромобильные. Так что непатриотично вам, военнослужащий ВСУ, советский тельник носить!

Украинец спрятал улыбку за крепко сжатыми губами. Мы настойчиво, не моргая, посмотрели друг другу в глаза. Каждый думал о своём, и каждый остался при своём мнении.

– Спокойно, парни, – между нами возник широкоплечий пограничник с автоматом наперевес. – Не надо шуметь.

– Извините, – я опустил руки, засунул кулаки в карманы.

Для чего лезу в перепалку? Кому от этого лучше? Что я ему докажу? Ничего!

– Ты понимаешь, что он сейчас заявит сотрудникам ОБСЕ, Красного Креста, журналистам, инопланетянам и вообще всем, кто под руку попадётся? То, что россиянин в форме и с погонами, находящийся при исполнении, угрожал ему, а может, и тяжкие телесные пытался нанести. Успокойся, земляк, – шепнул мне на ухо автоматчик. – Зачем тебе лезть в дерьмо?

– Я – айсберг, – ответил я пограничнику, унимая адреналиновую дрожь в плечах.

Подъехали три легковушки с полицейскими и другими правоохранителями. Обогнав их, на площадке у ворот остановились два бортовых тентованных УАЗа пограничников и «Волга» с полковником – одним из руководителей погрануправления. За ними парковалась светлая иномарка с парнями с телеканала «Звезда».

Журналисты выпрыгнули из машины и, вынимая здоровенную видеокамеру из мягкого чехла, подбежали к украинцам, сбившимся в тесный круг.

– Привет! Нам погранец по телефону сказал, что ты сегодня здесь, и ты нам поможешь. Паспорта и аккредитации проверять будешь? Снимать можно? – тяжело дыша, обратился ко мне оператор.

– Документы ваши наизусть знаю, даже лучше своих. Дерзайте, снимайте. Единственная просьба…

– Знаю, знаю, понял, – и оператор приступил к работе.

– Вперёд, грузимся, не тормозим, – уверенно скомандовал украинцам один из вооружённых пограничников в полевой форме.

Украинцы отстегнули брезент и откинули задний борт ближнего внедорожника, и безропотно, наглец – сам, остальные – помогая друг другу, полезли в кузов. Забились вшестером. Во второй УАЗ вкарабкались двое. Носилки с погибшим, лицо и грудь которого накрыли кителем, погрузили туда же.

Без лишнего шума и пыли колонна спецтранспорта укатила с поста. Остался только полковник из погрануправления. Он, в сопровождении майора, удалился в кабинеты.

– Слышишь, пресса, не надо на открытом месте стоять. Кто вышел и сдался, тот уехал, и никто не знает, сколько в тех кустах ещё украинцев сидит, и какие у них намерения и психологическое состояние. Сейчас возьмут, от безнадёги или с пьянки, и палить начнут. Пойдём в кабинет, – подтолкнул меня под локоть начальник поста.

Попрощавшись с журналистами «Звезды» и подождав, пока их автомобиль скроется вдали, я отзвонился технику-пограничнику: «готовься работать». Он, круглосуточно энергичный, улыбчивый и острый на язык, ответил: «Я их так отработаю, сам Кевин Спейси обзавидуется и волосами прорастёт», чем заставил меня улыбнуться. Классный он парень, этот старший прапорщик. И чрезвычайно скромный. К слову, работая с ним бок о бок третий год, я совсем недавно и случайно узнал, что он спас от неминуемой гибели ребёнка, за что отмечен государственной наградой.

А моя работа на сегодня завершена, подумал я, и засобирался в Ростов. Но полковник охладил мой пыл.

– Есть звонок от оперативного дежурного. Номер машины скинули, чтобы пропуск сделать на въезд в пункт пропуска. Генерал-лейтенант, начальник управления, сейчас сюда едет, – сказал он с озадаченным видом. – Я начальнику Ростовской таможни отрапортовал, но он по телефону на мои вопросы не ответил, конечно. Ты не знаешь, для чего сюда генерал едет?

– Понятия не имею.

– Пограничники нам не дают никаких гарантий, что обстрел не повторится. Я с начальником КПП только вот переговорил. Не видно им в бинокли, есть кто в деревьях, или нет. Не видно – слишком «зелёнка» густая, – недовольно покачал головой полковник.

– Чего ему надо? Тут война, суматоха, «палево» и «шухер»! Нормальные генералы в такую погоду должны в Ростове сидеть и кофе без сахара пить в закрытом кабинете без окон, автоматчиками оградившись от всех, – добавил инспектор с родинкой.

– Тише ты, философ! Своим делом займись. И в зеркало посмотритесь, всех касается, внешний вид в порядок приведите. Будьте готовы ответить на вопросы.

– Всё будет нормально, шеф, не переживай, – инспектор жестом показал «о’кей». – Свою работу мы знаем.

Я позвонил начальнику управления. Действительно, он находился в пути.

– Товарищ генерал-лейтенант, наверное, вам не стоит сегодня сюда прибывать. Нам не дают никаких гарантий, что обстрел не повторится. Существует вероятность…

– Я принял решение, и я еду, – прервал меня начальник управления. – Гуково на горизонте. Готовьте пять комплектов средств индивидуальной защиты, я не один. Ждите через полчаса, – и положил трубку.

– Ну чего? – полковник, в предвкушении успеха, потёр руки. – Ложная тревога? Не к нам?

– К нам, – я смущённо пожал плечами. – И с гостями! Ищите шесть касок и броников.

– Такого добра, слава Богу, достаточно. После первой ситуации, ну, ты помнишь тот обстрел, тыловики выскребли склады под чистую и на всю смену «брони» привезли!

– Помню, конечно! Это когда полснаряда, пробив металлическую балку несущей конструкции и обвалив навесной потолок, влетело в кабинет оперуполномоченного по административным расследованиям? Ага! Пролетев над столом, железяка вонзилась в стену! Повезло тогда, что в кабинете не было людей, и что снаряд оказался бронебойным, а не осколочно-фугасным, – наэлектризовался я. – Кстати, снарядов в то утро в Россию прилетело три! Один попал в это здание, второй – долетел аж до хутора Васецкого, а третий взорвался в районе «Шахта № 24». И ещё помню, что вы с погранцами человек тридцать украинцев спасли, беженцев, заведя их с нейтралки в пункт пропуска и укрыв в подвале.

– Было дело, – просиял полковник. – Ты ещё, агитатор, взвод журналистов тогда с собой припёр! Еле угомонили…

Приехав на пост, генерал-лейтенант послушно облачился в предложенный бронежилет и надел шлем. Группа сопровождающих лиц, кряхтя и потея, последовала его примеру. Их лица наливались кровью, а глаза заметно грустнели, пока начальник поста напоминал о технике безопасности и призывал к собранности и бдительности.

Один из гостей, в цивильном костюме с галстуком и в очках, мимоходом заглядывая в ежедневник, эмоционально выступил. Начальник управления сделал ему пару замечаний, но с остальным согласился. Гость, залившись краской, важно выпятил грудь.

– Теперь за мной, – пригласил генерал гостей на обход поста и предоставил право командования «хозяину тайги» – начальнику поста.

Открытые участки преодолевали торопливой рысцой, втянув шеи в бронежилеты и максимально сгорбившись, а полосу легкового направления «на въезд в РФ», подальше от неприятностей, исключили из схемы обхода.

Итоговое совещание по итогам осмотра устроили за мешками с песком. Первым убедительно выступил генерал-лейтенант, вторым – чуть менее – активный мужчина в очках. Остальные задавали вопросы. Получив развёрнутые ответы, они отдельно о чём-то переговорили с начальником поста, а главный таможенник юга конфиденциально пообщался с полковником-пограничником. Консенсус, судя по их рукопожатию, был найден.

Поинтересовавшись у меня реакцией прессы на сегодняшние события, генерал отдельно поблагодарил за работу инспекторов за спасение жизней гражданских, пересекавших границу под обстрелом.

– Вижу, что всё у вас под контролем. Спасибо, – и он каждому пожал руку.

Вернув нам средства индивидуальной защиты, начальник и сотоварищи убыли с поста.

– Я в шоке, – лицо таможенника с родинкой на щеке блестело. – Целый генерал приезжал! Сюда! На пост! На границу! В войну! Не побоялся!

– А ты чего хотел? – устало спросил начальник поста. – Удивлён?

– Конечно, шеф! «Удивлён» – не то слово! Я реально обалдел! Когда многие офицеры рангом пониже – захворали, пропоносились, сбежали в отпуск или сделали вид, что смертельно больны, чтобы «откосить» от исполнения обязанностей, генерал инспектирует на границу!

– Да, генерал в бронежилете и на посту – это круто, – признался другой инспектор. – Эх, проспал момент, надо было «селфи» с генералом сделать!

– Слышишь, нарцисс, завянь, проспал и добре. А то я бы тебе селфи-палку в одно место вставил. И провернул. Понял? А на самом деле, мужики, гордитесь и цените, что под началом такого командира служите, – полковник дружески похлопал подчинённых по плечам, – повезло!

Застрекотал телефон на столе начальника поста. Оперативный дежурный Ростовской таможни предупредил, что звонили из следственного комитета и просили оставаться на месте: следователи выехали из Каменск-Шахтинска для проведения процессуальных действий по факту обстрела российских граждан со стороны Украины.

– Незадача. Твой отъезд вновь переносится. Теперь ждём следаков. Опросят – уедешь.

Солнце скрылось за терриконами. Сумерки, с их густым ароматом заката и кристально чистой росой на ботинках, принесли долгожданную прохладу.

Я попил чаю и совершил вечерний ритуал обзвона руководителей таможенных постов, расположенных на границе с Украиной. К счастью, ничего экстраординарного за световой день не произошло, личный состав трудился в штатном режиме, если таковыми можно назвать полувоенные условия несения службы.

Эту информацию я довёл представителям средств массовой информации, стандартно атаковавшей меня по телефону после семи часов вечера.

Ожидание следователей и беседа с ними заняли три часа. Кстати, место происшествия «молодые Шерлоки» осмотрели лишь издали. Зачем необоснованно рисковать жизнями в потёмках, когда можно скачать фотографии, отснятые мной при достаточном освещении?

Вообще, дело своё следаки делали исправно, мы часто сталкивались то в Куйбышево, где их обстреляли на наших глазах (это отдельная песня), то в Новошахтинске, где мы едва не попали в замес все вместе.

Из Матвеев-Кургана позвонил техник-пограничник. Передача вышедших в Россию украинских военных представителям пограничной службы Украины прошла без эксцессов. И слава Богу!

– Завтра, скорее всего, будем вместе работать. Веселее будет! Одна голова – хорошо, а две – лучше, чем одна! Главное, чтобы по нам не стреляли, а то, если меня ранят, меня потом жена убьёт, – оптимистично заявил техник, призадумался, и засмеялся своему каламбуру. Этот малый в любой ситуации умел поднять настроение и себе и окружающим. – Уж очень сильно она за меня переживает! Так, что любого переживёт!

Вызвав на пост водителя, с утра куковавшего в железнодорожном пункте пропуска, я попрощался с гуковскими таможенниками и заглянул на ЧШ.

– Добрый вечер, – улыбнулась пограничница. – Покидаете нас?

– Пора! Время девять вечера! Мне ещё два часа до дома ехать. От войны – к миру.

– Да… А я вам хочу сказать, что я думаю, я искренне болею за сегодняшние события. Иконка, обстоятельный рассказ о Евгении Родионове, обстрел и ваше чудесное спасение – это неспроста. Всё взаимосвязано. Поэтому я хочу подарить вам этот образ, иконку воина-пограничника, образ Родионова. Я думаю, и я увидела, что вам он душевно дорог и близок. Пусть он будет с вами и оберегает вас от вражеских пуль, – прапорщик говорила искренне, волнуясь и сопереживая. – Возьмите!

– Спасибо! Приятно! Но я предлагаю оставить иконку здесь. Пусть рядовой Евгений Родионов остаётся на боевом посту и продолжает нести службу на государственной границе и своей силой оберегает всех! И тех, кто служит рядом с ним, и тех, кто границу пересекает. И это будет справедливо.

– Справедливо, – повторила женщина. Она обвела взглядом три иконки – Иисуса Христа, Богородицы и Святого Николая – закреплённые на стене над сейфом. Повесила изображение Родионова под ними. И перекрестилась, глядя на образа. – Справедливо…