Дмитрий Митрофанов
(Луганск)

Жаркое лето 14-го
Повесть

Я описал происходящее, исходя из своего виденья. Возможно, оно несколько отличается от восприятия других участников тех же событий. Что ж, простите, если что не так, тем более что с тех пор, на момент написания сего текста, прошло почти два года. Но думаю, что если эти различия и есть, то они незначительны, ибо увиденное мной и моими товарищами по «Скорой» забыть невозможно.

До того, как все это началось, я без малого пятнадцать лет работал водителем на Луганской станции скорой медицинской помощи. Меня, как и тысячи жителей довоенной Украины, мало интересовали какие-либо политические вопросы, ибо свои домашние проблемы казались мне куда более существенными.

Однако постепенное ухудшение жизни простого человека становилось все более заметным. Все больше становилась разница между бедными и богатыми. Украина становилась каким-то рабовладельческим государством. Те, кто всю жизнь пахали на заводах и в шахтах, кроме профессиональных заболеваний к концу жизни не имели ничего. В то же время все свободные и не очень свободные земельные участки в городе отдавались под застройки дорогих коттеджей, по разбитым городским улицам часто ездили дорогие автомобили с хамовитыми водителями.

«Скорая помощь» – служба, в которую часто обращались и те, кто жил в дремучих Луганских трущобах, и те, кто считал себя хозяином жизни. Одним словом, бывать приходилось и у тех, и у этих, так что у меня была возможность оценить всю глубину пропасти между бедными и не бедными. И среди бедноты, и среди «избранных» люди встречались разные. Но всегда бригада предпочла бы вызов к бедноте, нежели к богатым. Скорее всего, так было потому, что те, кто работал на «скорой», сами относились к бедноте.

Однажды приехали мы на вызов к милицейскому пенсионеру, я остался в машине, бригада вошла в девятиэтажку, которая до недавнего времени была общежитием. Ныне это здание было перестроено под элитные квартиры с большими жилыми площадями, охраной и обслуживающим персоналом. Хозяин квартиры предложил надеть бахилы, и был сильно удивлен, что бахилы выездному персоналу «скорой помощи» эта самая «скорая помощь» не выдает, ровно так же, как и не обязывает снимать при входе обувь.

По большому секрету скажу, что если бригаде на вызове предлагают надеть бахилы, то это не вызов «скорой помощи», то есть в тех случаях, когда мы действительно нужны людям, как правило, не до бахил. Но это, в общем, мало интересно, интересно то, что в процессе работы бригады этот самый хозяин квартиры сетовал на ухудшение своего благосостояния после того, как вышел на пенсию. Пенсия его на тот момент составляла 8000 гривен, или 1000 долларов. На что моя врач ответила, что вся наша бригада, включая машину, обходится бюджету дешевле, чем один такой пенсионер. Но ведь было время, когда он не был пенсионером и получал значительно больше средств, и был вполне в состоянии прикупить квартирку в этом пентхаузе. Для тех, кто безвылазно «пахал» на «скорой», купить любое жилье было делом недосягаемым, примерно таким же, как полет в космос. Между тем, я не думаю, что работа на «скорой помощи» менее опасна или менее трудна, чем она была у этого отставного майора. Кроме того, она исключает возможность раннего выхода на пенсию как, скажем, в милиции. Да и вообще, понятие пенсии для «скорой» было весьма размытым, так как до нее, как правило, не доживали.

«Скорая помощь», конечно же, не единственная обиженная бюджетная структура. Зарплаты в стационарах так же были, скорее, чисто символические. Да и вообще, касалось это не только медицины. Проще назвать, каких сфер это не касалось. Да она, в общем-то, одна и была – это правоохранительные органы. Проще говоря, жилось хорошо милиции, если ты, конечно, не рядовой и имеешь возможность регулярно снимать с кого-нибудь мзду. Или же, если ты тот, кто имеет возможность обкрадывать бюджет, используя всевозможные теневые схемы, взятки, откаты и прочие нехорошие вещи.

Особое внимание, пожалуй, стоит уделить «державной автомобильной инспекции». Может быть, из-за того, что по роду своей деятельности мне часто приходилось иметь с этой инспекцией дело, в моих глазах – это самая лицемерная, самая коррупционная, самая мерзкая, криминально-государственная структура.

Грани различия между криминалом и государством становились все более размытыми. Простому работяге жить становилось невыносимо.

Такая расстановка сил добра и зла привела Украину к майдану. Оно, конечно, не обошлось без американского вмешательства, но, думаю, что при той, уже сложившейся при Януковиче ситуации в стране, для взрыва было достаточно чиркнуть спичкой, что американцы и сделали.

На момент начала киевского майдана я не имел каких-либо определенных политических наклонностей.

С одной стороны, все, что происходило, вызывало где-то чувство гордости что ли, что нельзя бесконечно издеваться над людьми, что народ все же может и подняться. А с другой стороны, видя все то, что происходит в Киеве, сильно пугала перспектива тех же событий у себя в городе. Я все же был за более цивилизованные способы решения проблем.

Как оказалось, в Киеве на этом самом майдане был наш луганский отряд «Беркут». Задействован он был для поддержания порядка. Думаю, что каждый видел, что тогда на майдане происходило. Стоя в оцеплении, этим людям пришлось испытать на себе всю мощь толпы, «коктейли молотова» и обстрел из огнестрельного оружия.

Среди наших луганских там были раненые «беркутовцы». Я не знаю точно, сколько их там было, но в любом случае этих парней необходимо было каким-то образом перевезти в Луганск. Это нужно было сделать исходя из разных соображений, но главное из них – это безопасность. Подобные перевозки обычно ложились на плечи «скорой помощи», и в этот раз судьба не обделила нас острыми ощущениями, моя и еще две машины должны были ехать в Киев для перевозки раненых в луганские клиники.

Мне много раз приходилось ездить в дальние командировки, в том числе и в Киев. Но сложность этой заключалась в том, что из окруженного блокпостами города нужно было вывезти тех, кто был прямым врагом тех, кто стоял на этих самых блокпостах. Как это сделать, никто из нас толком не знал, все понимали степень опасности, но вопрос: ехать или не ехать – не стоял – сели и поехали.

Уже на въезде в Полтаву мы уперлись в длинную очередь из машин. Как оказалось, это был блокпост. Очередь медленно продвигалась вперед, в конце концов, стали просматриваться в темноте силуэты людей в масках с бейсбольными битами в руках, которые тщательно обыскивали стоящие впереди нас автомобили. Дошла очередь и до нас. Человек в маске открыл дверь салона, заглянул под ноги медикам и разрешил нам проехать. По пути до Киева таких блокпостов было несколько, но пустая машина, к счастью, не вызывала подозрений. Мы благополучно добрались.

Времени было около пяти утра, все три наши машины благополучно дошли до Киева, мы остановились, чтобы отдохнуть и определиться, как действовать дальше. Было решено оставить две наши машины вместе с экипажами там же – на выезде в город, а один экипаж должен был забрать всех пострадавших и вывезти из города.

Так и сделали. Еще около часа я пробирался через множество блокпостов к какому-то госпиталю, из которого нужно было забрать раненого. По ходу выяснилось, что раненых уже не четверо, а двое. То ли они как-то сами уехали, то ли умерли – не знаю. Но нам, как говорится – «баба с возу, кобыла в курсе дела».

Навигатор привел нас к цели, мы забрали первого раненого. Молодой парень, 28 лет, если не ошибаюсь. Пулевое ранение легкого. Весь утыканный дренажами, трубками и капельницами, с большим трудом встал с каталки и с нашей помощью уселся на кресло фельдшера. В силу особенностей своего ранения, лежать он не мог, мог только сидеть. Из одежды на нем был только больничный халат. К нему в придачу санитарка госпиталя отдала большой мусорный мешок с его грязными вещами. Там была его грязная от крови форма и какие-то то ли наколенники, то ли налокотники.

Второго мы забрали тем же порядком из какой-то неподалеку расположенной больницы. Он был приблизительно того же возраста, с пулевым ранением бедра. Пуля прошла через бедро, раздробив бедренную кость. Медики надели на него «аппарат Елизарова» и в таком виде отдали нам. Теперь нам предстояло выехать из Киева. Я набрал на навигаторе обратный адрес и включил первую передачу. Машина покинула территорию больницы, мы снова оказались в неприветливой обстановке серых, незнакомых улиц, кишащих множеством каких-то непонятных, судя по всему, не очень трезвых особей, вооруженных битами с медицинскими масками на лицах.

Дороги, по которым нас вел навигатор, несколько раз оказывались перекрыты баррикадами, какое-то время мы петляли по городу. В конце концов, наш озадаченный навигатор вывел нас к блокпосту. Там, между двумя кучами покрышек и какого-то мусора, был оставлен узкий проезд, где с трудом проходила одна машина. Увидев «скорую помощь», «дежурный» выбежал на середину этого проезда, поднял руку с полосатым жезлом вверх, чтобы остановить движение и дать нам возможность проехать. Благо, наш луганский «пежо боксер» ничем не отличался от своих киевских собратьев – нас приняли за своих.

Мы проехали через баррикаду и оказались на Грушевского. Перед нами возвышались некогда бывшие белыми колонны, стоял запах горелых покрышек, кругом ходило множество людей, как на экскурсии. Всем было интересно посмотреть на те места, где совсем недавно произошли такие значимые и драматические для Украины события.

Мне тоже было интересно увидеть все своими глазами. Сделав круг по площади, мы остановились возле дежуривших тут же коллег из киевской «скорой». После недолгого общения коллеги нам показали дорогу и, попрощавшись, мы поехали. Второй наш блокпост был пройден так же как и первый, в дальнейшем особых проблем не было. Максимум, что могли себе позволить на блокпостах, – это открыть двери и посмотреть в салон. Но мы на всякий случай остановились у первого попавшегося мусорного бака и избавились от одежды и экипировки наших подопечных. Заранее была придумана легенда, что везем пострадавших в ДТП. В Борисполе мы встретились с двумя другими нашими машинами, перегрузили одного раненого в одну из них и отправились домой в Луганск.

Всех нас, конечно, интересовало: что же там происходило на самом деле? Откуда у ребят огнестрельные ранения? Было ли у них оружие? На каждой остановке и по пути мы общались, и постепенно начинали понимать суть произошедшего в Киеве.

Для тех, кто решился прочесть сие писание, сразу поясню, что со слов ребят, никакого оружия при них не было. Все, чем они располагали, – это щиты и резиновые милицейские палки, а также алюминиевая защита, которая, естественно, не могла противостоять пуле. Ее же вместе с одеждой мы и выбросили в один из киевских мусорных баков.

Командировка прошла удачно. Мы без проблем добрались до Луганской областной больницы, где и оставили наших пациентов со множественными пожеланиями скорейшего выздоровления.

Видеть Киев в таком полуобморочном состоянии мне было неприятно. Я часто бывал в Киеве – это был цветущий, красивый город с большой и интересной историей. Как только предоставлялась возможность, я приходил на майдан, в музей военной техники, в лавру. Интересный город, всегда в нем было на что посмотреть. Но на этот раз он был каким-то серым и чужим, как будто оккупированным какими-то инопланетянами в масках, с битами в руках. Кругом горы мусора, запах горелых покрышек и сантиметровый слой сажи на некогда сверкающей брусчатке.

Глядя на весь этот хаос, было страшно представить, что в Луганске может произойти то же самое.

На тот момент я не имел каких-либо политических предпочтений, мне просто не хотелось, чтобы город, в котором я живу, постигла та же участь. Однако никакие предположения, как оказалось, не могли сравниться с ожидающей нас реальностью.

Случилось так, что эта командировка в Киев, после майдана, была не единственной. Второй раз мне пришлось ехать в Киев за новыми машинами для Луганской скорой помощи.

Шестнадцать водителей шумной толпой вышли из двадцатого поезда на один из многочисленных киевских перронов. На тот момент линия фронта поездов не касалась, чего нельзя сказать об автомобильных дорогах.

Мы прибыли на стоянку, где на нескольких гектарах асфальтированной поверхности стояли сотни новеньких «пежо», переделанных под «скорую помощь». Спустя несколько часов бумажной волокиты и приемки машин, колонна из пятнадцати машин двинулась в сторону Борисполя. О февральских баррикадах на трассе напоминали черные пятна на обочине в тех местах, где стояли сгоревшие автобусы, битое стекло и горы пепла сгоревших покрышек.

По мере приближения к Луганску на трассе все чаще встречались колонны военной техники. Машины шли своим ходом, а также их перевозили при помощи огромных армейских тягачей. Видеть это было непривычно, но не более того. Я смотрел на все происходящее совершенно равнодушно, как бы со стороны, не отдавая предпочтения кому-либо из сторон. Да и не верилось мне, что все это может каким-то образом коснуться именно меня.

Уже в Луганской области мы удачно прошли несколько блокпостов перед городом Сватово, но блокпост на выезде из этого самого Сватово нас не пропустил. Мы несколько часов просидели в машинах, держа руки на руле. Таков был приказ украинских военных. Мимо нас, гремя траками и кроша асфальт, носились украинские БМП с пехотой на броне. Но терпение и объем мочевого пузыря были не безграничны, и мы стали по одному выходить из машин, благо, военные на это смотрели сквозь пальцы.

В конце концов, было приказано разворачивать колонну в обратном направлении, и в сопровождении мы отправились на территорию Сватовского психиатрического диспансера для того, чтобы оставить там машины. Мы выстроили машины в ряд, отдали ключи от них и были свободны на все четыре стороны. Хорошо, что на тот момент связи со Сватовской скорой еще не были потеряны, за нами прислали УАЗик «скорой помощи» и еще какую-то легковушку, с целью доставить нас на автовокзал города Сватово, ибо расстояние там было весьма приличное, и поход пешком мог затянуться на несколько часов. Все шестнадцать человек, проклиная тот злополучный блокпост, с невероятными усилиями влезли в эти две машины и с горем пополам доехали до вокзала.

Автобусы на Луганск были переполнены, маленький вокзал был забит людьми. Люди сидели на ступеньках, некоторые с детьми на руках, с множеством каких-то пакетов и сумок. Практически всем нужно было в Луганск. Отправить нашу толпу оказалось большой проблемой. И, как оказалось, поезда на Луганск уже не ходят. Все попытки уехать не имели результата. Не надеясь, что нам кто-то чем-то поможет, я пошел в администрацию вокзала, объяснил ситуацию, – и чудо свершилось. Нам дали «Газель», сняв ее с какого-то другого маршрута.

На этих последних ста пятидесяти километрах пути было множество украинских блокпостов, наша маршрутка кланялась каждому. Досмотра как такового не было, максимум – могли посмотреть паспорта, скорее всего, досматривать было просто лень, они ограничивались осмотром лиц тех, кто ехал через линию фронта. Последний блокпост был в городе Счастье, это был блокпост ЛНР. Осмотр автобуса сепаратистами ничем не отличался от украинского, где-то минут через двадцать измотанные дорогой мы были в Луганске возле парка Первого Мая.

Работа на «Скорой помощи» была лишена рутины, она всегда была полна разных неожиданностей, а порой и опасностей. Окончив Луганский университет имени Владимира Даля и затем магистратуру в университете имени Т.Г. Шевченко, я так и не смог найти работу более интересную и более увлекательную, чем работа на «скорой помощи».

Мне всегда был интересен медицинский аспект работы. Я был не только водителем, я был полноправным членом бригады. Мне нравилось принимать участие в оказании помощи, проведении реанимационных мероприятий. Я мог снять кардиограмму и довольно точно описать ее. Мог наложить шину на поломанную конечность, наложить жгут или тугую повязку в случае сильного кровотечения. Я с удовольствием брался за все, что мне доверяли и делал это достаточно хорошо, поэтому доверяли мне многое. Медики всегда делились со мной знанием и опытом, за что я очень им благодарен. Я часто посещал медицинские конференции и всевозможные лекции, в моем распоряжении были манекены, на которых можно было отработать действия при реанимации или, скажем, можно было научиться интубировать, чем я непременно пользовался. Да и сама работа на «скорой» давала ценнейший опыт, который, как оказалось позже, было где применить.

Обстановка на Донбассе продолжала накаляться, был охвачен огнем Славянск. В Луганске становилось все жарче. Ополчение отбивало объекты один за другим, здание СБУ, военкоматы, воинские части и всевозможные иные государственные учреждения. Зачастую эти учреждения просто сливались, создав видимость бурного сопротивления, но камнем преткновения стала Луганская погранзастава. Бой за нее продолжался не одни сутки, обитатели заставы оказали серьезное сопротивление. Потери были с обеих сторон. Пули и реактивные гранаты летали прямо среди жилого сектора над головами мирных жителей. Ополченцы периодически давали коридоры для выхода мирных жителей, люди бежали из домов прямо под обстрелом, взяв с собой самое необходимое.

Наша реанимация регулярно выезжала к месту тех событий, чтоб забрать раненых, их было много. Больницы Луганска были забиты ранеными. Большинство медиков впервые столкнулись с таким количеством огнестрельных и осколочных ранений, учились, как говорится, по ходу дела, других вариантов не было. Особо тяжелым оказывали первую помощь в Луганске, потом везли в Ростов, остальных оставляли в наших стационарах.

Все это время над городом летали боевые самолеты. Мы толком не понимали: что за самолеты? Чьи? И с какой целью? Пока второго июня 2014 года, один из этих самолетов не совершил налет на Луганскую областную администрацию.

Это был мой выходной. Утром я сменился и находился у матери, на восточной стороне города, в районе, который называется Малая Вергунка. Это приблизительно в пяти километрах от администрации. Самолетов над городом летало несколько, они то спускались к земле, то вертикально поднимались на высоту, с которой их не было видно.

Один из них шумно пролетел на небольшой высоте прямо надо мной по направлению с востока на запад. Прошло время, он пролетел снова, но на этот раз от него отлетали так называемые тепловые ловушки, которые предотвращают попадание в самолет ракетных комплексов ПВО. Выстрелы я не видел, самолет исчез из вида за зелеными деревьями, но разрывы были отчетливо слышны. Через некоторое время, от прохожих я узнал, что самолет отработал по администрации.

Я пришел на подстанцию скорой помощи, чтоб забрать свою машину, к этому времени бригады, которые были задействованы после авианалета, уже вернулись домой. Я только увидел, как их моют. Санитарки, вынув носилки, смывали сгустки крови из машин, кругом по асфальту двора текли бардовые ручейки и лежали сгустки крови. Я часто видел такое, но не в таких количествах. Когда одна машина приходит с такого вызова, никто не обращал внимания, но когда все машины были так уделаны, это уже было событием неординарным. Тем более что обстоятельства происшедшего вызывали, мягко говоря, недоумение.

Я просто поверить не мог, что Украина могла такое сделать. В парке, куда прилетели ракеты, обычно гуляли дети, все случилось средь бела дня. Увиденное потрясло меня, я не мог понять – зачем это было сделано? В парке лежали несколько скошенных деревьев, все было засыпано землей, листьями и осколками. Видя срезы довольно больших деревьев и воронки, расположенные прямо посреди тротуаров, я был поражен силой разрывов. Там, где лежали раненые и убитые, было много крови, какие-то мелкие личные вещи, много зеленых листьев на земле. Само здание тоже имело повреждение, одна из ракет, по-видимому, попала в окно и там взорвалась. Меня все это впечатлило. Хоть и не сразу, но я начал понимать, что дело имеем с полными кретинами.

Этот авианалет открыл череду еще более кровавых атак украинской штурмовой авиации на мирное, именно мирное, население Луганска. Тем летом, летом 2014 я стал особенно «трепетно» относиться к летчикам ВСУ. По сей день меня не покидает подсознательное, животное желание убивать их с помощью собственных зубов.

Потом, как-то незаметно, к летающим уродам присоединились минометные расчеты, стало совсем «жарко». Мины прилетали куда угодно, каких-либо приоритетов при выборе цели я не заметил, так что одно из двух – либо снайперы из них так себе, либо стреляли они куда попало, возможно, что и одно, и другое. Скорее всего, сказывался тот фактор, что у них не было достаточно времени и не было корректировки огня. Стрелять нужно было быстро, а убегать еще быстрее. Но следует отметить, что по городу они попадали всегда. Был период, когда количество жертв росло ежечасно, пребывание в Луганске становилось все более похоже на русскую рулетку. Казалось, что твоя смерть – это лишь вопрос времени.

Из города массово выезжали беженцы. Перепуганный народ бежал, бросая дома, квартиры и все, что было в них, порой включая домашних животных, а иногда даже лежачих стариков. Кто-то опасался за детей, у кого-то просто сдавали нервы.

Выезжали медики, в том числе и те, кто работал на «скорой». Пришло время, когда «скорая помощь» стала особенно востребована. Практически каждый вызов был на осколочное или огнестрельное ранение. Чаще всего это была констатация смерти, но и оказывать помощь приходилось довольно часто. Это, учитывая то, что от всего штата на «скорой» осталось процентов 10–15.

Но за всю войну, на момент января 2016 года, «скорая помощь» Луганска работала непрерывно. Эти два месяца войны обучили меня больше, чем 14 лет работы на «скорой». Постепенно, с каждым вызовом, приходил опыт оказания помощи при таких ранениях. Из-за недостатка кадров бригады стали формировать из одного медика и двух водителей. Один водитель был за рулем, другой выполнял функции санитара. Таким образом, создавалась видимость полноценной бригады. Нужно сказать, что те, кто все же не сбежал и продолжал работать в таких условиях – это особенные люди. Среди них были те, к кому мины прилетали во двор, разрушили дома.

Выбитые взрывной волной окна – это даже легким испугом не считалось.

Почти все, кто в то время работал, жили прямо на подстанции, ибо работали – сутки через сутки. Просто не было смысла ездить домой, находиться там опасно, а тут хоть не в одиночестве. За всю войну на «скорой» было несколько раненых. Много машин получили пробоины от осколков. Чтоб хоть как-то нас обезопасить, выдали бронежилеты, но гражданские, не привыкшие к такой ноше, люди, единожды надев его, больше не надевали. На «скорой» и без брони работа физически тяжелая. Пациентов приходится не только лечить, но и носить. У каждой бригады неоднократно бывали случаи, когда мина взрывалась рядом с машиной и каким-то чудом никто при этом не пострадал.

Долгое время «скорая помощь» Станицы Луганской возила больных через линию фронта, в Луганскую областную больницу. Вот и в этот раз уазик проехал оба КПП и карабкался на гору к памятнику князю Игорю. Случайно так получилось или нет, но украинская мина прилетела и взорвалась в непосредственной близости от машины. В результате врач получил тяжелые осколочные ранения ног, больной, которого они везли – тоже был ранен. Машина, будучи как решето, на удивление, могла нормально ехать. Осколки не задели ничего, что могло бы ее остановить. После этого случая, назад в Станицу эту машину не пустили.

У меня тоже были подобные случаи. Как-то ехали мы вдвоем с фельдшером по улице Оборонной к 9-й городской больнице, только проехали стадион «Авангард», как в него стали прилетать мины. Мы были уже на безопасном расстоянии, осколок вряд ли мог нас достать, но сильный грохот и понимание того, что полминуты назад мы были там, где сейчас все взрывается, повышало нам частоту сердечных сокращении. Но это было только начало.

Минометчики в этот раз вошли во вкус и «утюжили» район «Авангарда» минут двадцать и, по всей видимости, из нескольких минометов. Множество мин попадали на сам стадион и в цирк.

Это уже было похоже на то, что хотят поразить определенную цель. От «Авангарда» уходили автобусы с беженцами на Изварино, там всегда толпилось множество людей, возможно, это и была цель. Я не думал, что обстрел может так затянуться, это было необычно. Чаще всего это пять-шесть выстрелов, а потом какое-то время с этого места выстрелов не было. Они вынуждены были затаиться или уйти с этого места. Поэтому обратный путь от 9-й городской больницы на первую подстанцию «Скорой помощи» я проложил по параллельной улице – улице Челюскинцев. Это не далеко от места обстрела. Я не спеша подъехал к ДК строителей, за ним все продолжало грохотать.

Неизвестно, что было лучше – подождать окончание «банкета» или рвануть вперед и на скорости проскочить место возможного поражения. Я поехал. «Авангард» был окутан дымом и пылью, Ярмарочная площадь из-за этой пыли не просматривалась. Видимость была ограничена Оборонной. Мы доехали до пересечения Челюскинцев и Херсонской, где были остановлены ополчением. Ополченцы предполагали, что в машинах «скорой помощи» могут перевозить минометы и поэтому останавливали нас по 20 раз в сутки. Мы с пониманием относились к этим мерам. Но обстрел не прекращался, быстро осмотрев машину, парень с автоматом, будучи сам напуган, предложил нам укрыться под балконом первого этажа сталинской четырехэтажки, мы все упали на асфальт, прикрытые сверху балконной плитой.

Но разрывы были все ближе и ближе, настал момент, когда одновременно до всех дошло, что тут оставаться просто нельзя. Парень с автоматом попрощался, быстро сел в свою шестерку и поехал прочь. Мы тоже долго не раздумывали. Я стал набирать скорость по Херсонской, но по отношению к Оборонной она была второстепенной, я должен уступать дорогу, и хоть глупо было предположить, что по Оборонной кто-то мог ехать со стороны «Авангарда», я все же затормозил, и, убедившись в том, что там никого нет, сдал назад, чтоб набрать скорость под прикрытием пятиэтажки и на приличной скорости проехать перекресток.

Моя фельдшер, при таких маневрах, что называется, летала по салону машины, билась о лобовое стекло и детали отделки машины, но не говорила ни слова. В момент, когда я начал разгон, справа за этой самой пятиэтажкой раздался очередной взрыв, волной вынесло перед нами какой-то мусор и листья, но перекресток мы все же проскочили.

По разбитой в хлам Херсонской наш «Пыж» мчался 150 км в час. Ногу с педали я убрал тогда, когда доехали до храма на Городке.

В конце той же смены, нас, как фельдшерскую бригаду, отправили подобрать тех сотрудников, которые все же ездили после работы домой. Добираться на работу для них стало настоящей проблемой. Из-за нескольких случаев попадания мин маршрутки ездить перестали. Хотя, нужно отдать должное, работали, что называется, до последнего. Я уже не помню маршрута движения, но помню, что ехали мы по улице Руднева. Это промышленная зона, по обеим сторонам дороги заводы, базы, фабрики.

Я увидел стоящую по центру дороги «Волгу». Наличие машин на улице уже успело стать чем-то необычным. Подъехав ближе, я понял, почему она стоит. Слева от нее, метрах в 4-х, на уровне переднего колеса была воронка от мины, машина имела множественные пробоины от осколков. Я остановился и вышел из машины, чтобы увидеть, что внутри, так как со своего водительского места в «скорой помощи» я видел только нижнюю часть тела водителя «Волги» через дверное ее окно. Помощь была не нужна, помимо множественных отверстий в теле, у него практически отсутствовала голова. Все что от нее осталось – это фрагмент уха и часть нижней челюсти. Спортивные штаны и майка этого парня говорили о том, что к ополчению он, скорее всего, не имеет никакого отношения. Просто ему крайне не повезло оказаться в это время, в этом месте. Он оказался одним из тысяч жертв этой войны среди мирного населения…

Минометчики до сентября оставались самым опасным фактором для тех, кто остался в городе. Ополчение довольно быстро отучило летать украинские самолеты. Но минометы продолжали работать постоянно, наводя ужас на население. Все, кто остался в городе, активно помогали ополчению разыскивать диверсантов. И иногда это приносило свои, незначительные результаты.

Довольно быстро город опустел. На улицах не было ни людей, ни машин. Даже птицы куда-то исчезли. Дорога от седьмой больницы до областной, а это путь практически через весь город, занимала 3–4 минуты. Сказывалось отсутствие машин и светофоров. По Оборонной скорость порой доходила до 160, опасаться нужно было только новых воронок в асфальте и оборванных, свисающих на проезжую часть троллейбусных и трамвайных силовых кабелей, перебитых осколками. Бывало так, что в одну сторону едешь нормально, но на обратном пути дорога уже менялась из-за попадания в нее мин.

Иногда ко мне в машину сажали реанимационную бригаду, хотя реанимация, как правило, работает своей бригадой и на своей машине, такие случаи иногда бывали, когда их машина была на ремонте. Первый вызов тех суток был на нашу пятую подстанцию, которая находилась на поселке Юбилейный. Это черта города Луганска.

ВСУ утюжили Юбилейный с особым рвением. Возможно потому, что этому поселку крайне не повезло быть самой ближней к ВСУ частью Луганска. Ежедневно, методично Украина долбила Юбилейный, не оставляя мирным никаких шансов на выживание.

Мы въезжали в Юбилейный под грохот разрывов, в небо поднимались дым и пыль, на дороге в местах разрывов – горы зеленых листьев и изуродованные деревья. У подъезда нас встречала фельдшер амбулатории пятой подстанции. Мы быстро забежали в помещение, на кушетке лежал мужчина, осколок снес ему часть бедренных и ягодичных мышц. Отрезанные куски держались на уцелевшем с одной стороны срезе кожи. Мой врач срезал бинты, которые были наложены до нашего приезда, оценил ситуацию. Кровотечение почему-то было не очень сильным. Возможно потому, что помощь уже была оказана. Мы его перевязали, быстро погрузили и поехали.

Через пару минут машина вышла на трассу и быстро набрала привычные 150. Мы были уже в относительной безопасности, но тут нас запросили по радио. Оказалось, что только что на пятую подстанцию опять кого-то принесли. Разворачиваюсь я через две сплошные и еду обратно. Второй пациент был полегче. Его, уже забинтованного, вывели на улицу. Я развернул машину и подъехал боковой дверью прямо к нему. Два фельдшера помогли ему зайти в машину – и я снова жму на педаль.

Мы пробыли на Юбилейном очень недолго, но постоянные разрывы, дрожащие стены, звон остатков стекол подстанции оставили определенное впечатление. Мы были там не более пяти минут, но ведь там работала фельдшер амбулатории. Она была на сутках. Женщина вела себя достойно там, где многие мужики от страха в подвале с пола не поднимались…

Очередной раз, когда мне довелось работать с реанимационной бригадой, я выполнял функции второго фельдшера или, наверно, правильнее сказать, санитара, вместо второго фельдшера.

Утро началось с вызова в Камброд. Повод вызова уже не помню, но помню, что от попадания мины или снаряда загорелся дом. Под грохот разрывов мы выехали с первой подстанции и направились в сторону Камброда. Камброд, сокращенно – от Каменный Брод, самый старый район города Луганска. По сути, отсюда и начался Луганск. Современный Камброд – это спальный район, процентов на 95 застроен частными домами, многие из которых были построены еще в 19-м веке.

Мы доехали до второй городской больницы, вдруг я услышал сильный грохот, водитель затормозил, мы в салоне соскочили со своих кресел, чтоб увидеть, что происходит. Где-то в 100–150 метрах от машины прямо по курсу произошел взрыв, скорее всего это была мина, возможно, что-то прилетело со стороны Металлиста. Там находились передовые части ВСУ, а конкретнее – батальон «Айдар», это как раз то бандформирование, в котором как раз в то время служила печально известная Надежда Савченко. Оттуда регулярно прилетало по городу.

Водитель – его звали Женя, недолго думая, развернул машину и, с целью объехать место взрыва, поехал по параллельной улице Павла Сороки, потому что разрыв поднял огромное облако пыли, проехать через которое было невозможно. Мы проехали мимо СИЗО, свернули на Павла Сороки, но и сюда тоже прилетело, такое же облако перекрыло и эту улицу. Мы снова разворачиваемся и не спеша движемся в обратном направлении в надежде, что пыль немного осядет, и мы сможем проехать по первоначально выбранному маршруту.

Все получилось, проехали, но обстрел не прекращался, мы всюду натыкались на следы новых разрывов. Каменные обломки домов, куски мергеля, битый шифер хрустели под колесами, первым признаком прилета мины было большое количество зеленых листьев, лежащих на земле и срезанные осколками ветки. Все это было в изобилии.

Мы благополучно доехали до ликёроводочного завода, но обстрел усилился, мины падали одна за другой, решили, что переждать этот Армагеддон в какой-нибудь канаве будет значительно безопаснее, чем лавировать между разрывами. Женя свернул к проходной ликёроводочного и остановился, мы высыпали из машины и тут же попадали кто куда. За Луганкой (река) был виден пожар.

Густой черный дым поднимался в небо – это и был адрес вызова. Не знаю, сколько времени мы провели лежа на грунте, но и на этот раз все, как говорят, прокатило. Обстрел сместился куда-то в сторону центра города или дальше. Мы заняли свои места в машине и отправились на адрес. Но как это часто случалось в подобных случаях, в нашей помощи никто не нуждался. Мертвым она, как правило, не нужна.

Сразу же оттуда мы поехали на следующий вызов. Нужно было вернуться километра на 2–3. В 7-й больнице есть пострадавшие от обстрела. Как оказалось, после того, как мы проехали мимо этой больницы, когда ехали в Камброд, в нее и рядом с ней прилетело несколько мин. Одна из них упала прямо на дорогу, по которой мы ехали. Она проделала глубокую дыру в асфальте и приподняла его вокруг этой дыры.

В подвале седьмой больницы прятались от обстрела как больные, так и медики, работающие тут. Подсвечивая фонариком, мы шли по коридору подвала, переступая через лежащих на полу больных, постоянно извиняясь за то, что наступаем на ноги тем, кто сидит, правда, на это никто не обращал внимания. Люди тыкали пальцами на женщину, лежащую на каких-то тряпках, именно она нуждалась в помощи. Возле нее суетились медики 7-й больницы, приводя раны в относительный порядок и подключая венный катетер. В её теле было несколько осколков, некоторые прошли навылет, оставив большие и рваные выходные отверстия. Мы сразу включились в работу, подключили капельницу, обработали и забинтовали раны, шинировали перебитое бедро. Через несколько минут она была готова к эвакуации.

Мы отвезли ее в областную больницу и сдали ее во вполне сносном состоянии. Что с ней было дальше – не знаю.

С областной мы получили вызов в военный городок бывшего училища штурманов.

Этот район города так же пользовался особым спросом у ВСУ. Сюда довольно часто прилетало. В кого они тут стреляли – непонятно. Военных, ополченцев тут и близко не было. Впрочем, с остальными местами города, куда они стреляли, дела обстояли так же. Основная цель обстрелов оставалась та же – это мирное население.

Мы остановились возле подъезда пятиэтажной хрущевки. Пейзаж не меняется – кругом все то же битое стекло, обломки и листья на земле. Подъезд открыт, по обломкам и стеклу мы поднялись на третий этаж, там бабуля двери открывает, деду, говорит, плохо. Мы проходим, стекло в спальне разбито, на кровати сидит дед, худой такой, в трусах и в майке, спиной к нам и вокруг него в крови все. Подошли, глянули, а ему осколок прилетел в рот и застрял в основании черепа. Но это ясно, деду уже все равно, но бабку жалко было до слез. Она никак не могла понять, что деда больше нет. Не знаю, как описать, ее поведение было таким по-детски наивным, каким-то не правильным, что ли. Мы стояли и молча наблюдали за ней. У каждого в голове вырисовывалось какое-то свое понимание происходящего. Тут опять минометы навалили, мы бросили бабку, так как ехать она, естественно, отказалась и отправились на какой-то другой вызов. Да и тот был все из той же оперы.

В тот день из пяти вызовов без заезда помощь была оказана только на одном. Остальные констатировали до приезда.

Один раз приехали на вызов, встречают люди какие-то, как оказалось, соседи. Заходим во двор, кругом груши валяются, большие такие, красивые, ну и все те же листья зловещие. Захожу в дом, а крыши в доме нет, скорее всего, это была кухня. Куски потолка, шифера горой возвышаются посередине комнаты.

Присматриваюсь и сквозь толстый слой пыли постепенно начинаю видеть фрагменты чьего-то тела, точнее какие-то внутренние его части, потом начинаю понимать, что это собака, кричу соседям – это собака, это не человек. Они в ответ кричат, что должны быть и люди, моя бригада просит продолжать поиски, я лезу по пыльным обломками дальше, выбрасывая куски разбитой мебели и обнаруживаю руку, лежащую на полу. Рука была маленькая, может, женская или подростка, остальное тело, как оказалось, лежало под почти метровым слоем обломков. Я попытался прослушать пульс, но пульса не было, от первого же прикосновения было понятно – это труп. Я вышел из этого дома, почему-то поднял с земли пару пыльных груш и молча сел в машину.

Очередной вызов был на квартал Шевченко. На этих сутках я работал санитаром с кардиологической бригадой. Мне нравилось с ними работать, во-первых вызовы интересные, заставляющие думать, во-вторых у спецбригады всегда есть чему поучиться. Повод вызова был – плохо, 90 лет. Вызов привезли ополченцы сразу после минометного обстрела того самого квартала.

Врач бригады – пожилая и очень грамотная женщина, которая всю жизнь отдала «скорой помощи» и недаром работала на кардиореанимации. Мы подъехали к подъезду пятиэтажной хрущевки, перед которым, по-видимому, упала мина. Стекла на этой стороне дома отсутствовали, от балконов второго этажа остались только плиты пола, фрагменты железных перил, да и те были сильно повреждены осколками. Я взял ящик и вслед за врачом и фельдшером стал пробираться сквозь обломки балкона и битое стекло к подъезду.

На втором этаже в открытой квартире нас ждала 90-лет-няя бабушка. После разрыва мины под подъездом ее квартира превратилась в гору строительного мусора. Всюду валялись еще теплые осколки от мины, окон больше не было. На стенах отсутствовала штукатурка, ее отбили осколки. Бабушка сидела на диване у дальней от развороченного балкона стенки и потому отделалась легким испугом. Осколки стекла немного посекли ее, но это было не в счет.

Поняв, что внешних повреждений нет, врач стала мерить ей давление и обнаружила сильную тахикардию. Да и давление было высоким. В принципе – нормальная реакция организма на стресс. Но эти два фактора были прямым показанием для снятия кардиограммы. Я принялся распутывать провода кардиографа и готовить его к работе, тут очередная мина упала где-то во дворе, пятиэтажку тряхнуло, зазвенело стекло и пыль поднялась в воздух.

Мы без лишних слов поволокли бабку в ванную или туалет, не знаю, как это называется, когда ванна стоит в одной комнате с унитазом. Я заранее присмотрел это более-менее безопасное местечко. Захлопнув крышку унитаза, я усадил на нее бабку. В этом микроскопическом помещении мы, как ни странно, все поместились. На улице снова что-то упало, но в бабкином туалете мы были как у Христа за пазухой. Правда, там было темно, и я стоял одной ногой в ванной.

Вариантов не было, кардиограмму нужно было снимать. Пока я под светом телефона подключил все электроды к древнему бабкиному телу, я множество раз то лез в ванную, то вылазил из нее, с горем пополам кардиограмма была снята. Частота сердечных сокращений стала еще выше. Пока мы возились с кардиограммой, перестали свистеть мины, мы не спеша вывели бабку из туалета и усадили на диван, пока врач решала, чем снять тахикардию, ее сердце остановилось. Она тут же обмякла и замерла в неестественной позе.

Замешательства не было, каждый хорошо знал, что нужно делать. Я рванул в машину за дефибриллятором, через считанные секунды уже стоял возле бабки с дефом в руках, но он был уже не нужен, бабка снова дышала, рядом с ней стояла врач, которая почему-то жестко выругалась. Не сдерживая улыбок, мы переглянулись – это был один из тех моментов, ради которых стоило работать именно здесь, на «скорой». Я снова накинул электроды, частота сокращений была в пределах нормы, бабка так и не поняла, что с ней случилось, ее клиническая смерть продолжалась около минуты. Несколько истерические, но точные, доведенные до автоматизма действия врача вернули ее к жизни. На этот раз победа была за нами, хотя так бывает далеко не всегда.

Приезжаю я очередной раз на работу. Разрывы гремят. «Укры» Камброд кошмарят. Дали мне одного, а точнее одну, врача. Фельдшер наш в бега подался, поэтому работать предстояло нам двоим. Врач – такая тетенька, лет 40–45, весом примерно таким же, и ростом как подросток. Но мы, как говорится, давно в Луганске, привыкли ко всему. Получаем вызов в восьмую поликлинику, это рядом с заводом Ленина. Повод вызова уже не помню, полтора года прошло. Но помню, что ехали быстро, скорее всего, что повод был соответствующий, адекватный быстрой езде. Мы летели по городу как раз в ту сторону, куда прилетало.

Подъехали к поликлинике, нас встречали несколько перепуганных человек, которые просили нас поторопиться. Я взял ящик и зашел в помещение. Пострадавших оказалось четверо, один из них был в подвале. Врач осталась с теми, кто был наверху, я пошел к тому, кто в подвале. Передо мной, указывая дорогу, бежал какой-то парень. За мной еще несколько помощников на тот случай, если придется кого-то выносить.

В подвале на столе сидел парень с повреждением ноги. Перелома я не увидел – поэтому шинировать не стал, с помощью помощников мы вынесли его из подвала к тем троим, которых обрабатывает врач. Трое из четверых оказались с шоком. У двоих были травмированы ноги, хоть видимых причин для шока не было, давление не прослушивалось. У одного из них осколком была раздроблена плечевая кость. Это был самый тяжелый пациент. Он работал водителем в этой самой поликлинике. Мышцы плеча непроизвольно сокращались, при этом сжимая плечо до размеров в два раза меньше, чем его естественная длина. Обломки костей травмировали мягкие ткани. Это вызывало жуткую боль.

Пока врач делала венозный доступ, я шинировал водителя лестничной шиной, предварительно забинтовав. Раньше я никогда с подобными открытыми переломами не сталкивался, сложность была в том, что нужно было остановить кровотечение и наложить шину. Кровь вытекала из множества отверстий, из этих же отверстий торчали обломки костей, и при этом никак не получалось расслабить мышцу. Наложить жгут было просто не на что. Но, в конце концов, все получилось. Хоть полноценно остановить кровотечение не удалось, но зато получилось поставить венозный доступ и компенсировать потерю крови.

Обстрел не прекращался, большинство посетителей поликлиники сидели на полу, в надежде, что осколок пролетит мимо. В помещении сначала пахло тем, чем обычно пахнет после взрыва, потом этот запах сменил запах газа. Постепенно газ заполнял помещение. Люди стали паниковать. Кто-то пошел к месту, куда прилетела мина, и обнаружил, что поврежден газопровод. Сидеть в помещении становилось все опаснее. Люди стали покидать здание и бежать под бомбежкой куда глаза глядят. Те несколько человек, которые помогали мне выносить раненого из подвала, помогли погрузить всех четверых в машину. Погрузить это громко сказано, так как поместить троих лежачих больных в одну машину было не простой задачей, и думать, как это сделать, особо времени не было, один сел в кресло фельдшера, троих лежачих мы положили как попало друг на друга и на пол, пытаясь не слушать их крики от нестерпимой боли. Главное на тот момент было убраться из-под огня артиллерии.

Крепко досталось и первой больнице. Мина прилетела в отделение реанимации. Я приехал в больницу, привез туда какого-то больного. Стекол в окнах не оказалось, на втором этаже правого крыла больницы было видно попадание, может, мины, может, и снаряда. Прилетел он со стороны аэропорта. Среди битого кирпича и стекла на асфальте урчал генератор. Это говорило о том, что в операционной работали хирурги. Персонал был серьезно напуган. Кто-то говорил, что в реанимации перед войной сделали ремонт, что вокруг больницы полно воронок и что игра в русскую рулетку рано или поздно обязательно закончится дырой в голове. Но, к счастью, в саму больницу больше ничего не прилетало.

Еще один случай из жизни на «скорой помощи» застрял в памяти. Сутки были горячими в прямом и переносном смысле. Солнце жгло как в Судаке на горе Алчак. Минометчики в этот день были в ударе. Мины сыпались как из рога изобилия. Я снова работал с реанимационной бригадой.

Связи в городе давно не было, вызов привезли на подстанцию ополченцы. Повод вызова, кажется, был – плохо на пожаре. «Да, действительно, кому на пожаре может быть хорошо?» – подумал я и, сложив пополам карточку вызова, вышел во двор. Бригада тоже торопилась к машине. Вызов был в район 9-й городской больницы. Мы выехали за ворота и «против шерсти» поехали работать.

Место вызова искать долго не пришлось, столб густого дыма уходил высоко в небо, возле пылающего дома стояли машины МЧС. Через дорогу с пожарными рукавами в руках носились пожарные. Тепло от пожара я почувствовал метров за 20, не доезжая до горящего дома. Из окон вырывалось пламя, крыша местами уже провалилась вовнутрь и где ее не было, языки пламени поднимались высоко в небо. Вокруг метались заплаканные соседки и озабоченные соседи. Увидев нас, командир пожарного расчета в полковничьих погонах подошел к нашей машине и сказал, что в помощи никто не нуждается – все погибли. По предварительным данным, это три человека. В дом прилетела мина, из-за которой и возник пожар.

Нас никто не держал, но пожар был еще не потушен, и я подумал, что там еще мог кто-то остаться в живых и, возможно, будет нужна наша помощь. Доктор согласился со мной, мы хотели немного подождать, вдруг где-то рядом легла очередная мина, типичного свиста от нее слышно не было из-за пожара, но грохот разрыва затмил треск пожара, тут же последовал еще один разрыв. Полковник рекомендовал нам уносить ноги. Я завел машину и задом попятился прочь к месту, где можно было развернуться. Мы выехали на Оборонную, я снова уперся ногой в педаль, машина быстро покинула опасный район.

Целые и невредимые мы вернулись на подстанцию в надежде получить, как говорят на «скорой», – «минуты», в простонародии это 30 минут обеденного перерыва. Но диспетчер встречал нас на пороге подстанции с новой карточкой в руках. Карточка, как оказалось, была на тот же адрес, с которого мы только что приехали. «Значит, все же кто-то выжил!» – вслух подумал я и быстро зашагал к машине. Мы снова ехали по тому же маршруту. Встретил нас все тот же полковник. Будучи слегка удивлен, он спросил нас: «За чем хорошим пожаловали?» Нашему недоумению не было предела, видимо, этот же вызов привезли на подстанцию дважды. «Значит, живых нет?» – спросил я. В ответ он предложил нам пройти посмотреть на все своими глазами. Я надел перчатки и пошел за полковником. Просто не хотелось ехать сюда еще раз, мы решили удостовериться во всем сами.

Пожарные в грязных брезентовых куртках расчистили проход к входу в подвал. До попадания мины подвал этот находился под железным гаражом, но в гараж попала мина, железные листы разлетелись на внушительные расстояния, от гаража осталась посеченная осколками бетонная плита, которая служила полом в гараже и потолком в подвале. В плите был люк – вход в подвал. Я спустился в подвал, увидел там два лежащих вперемешку с обломками и засыпанных пылью тела – это были женщины, одна до 30-и, другая постарше. То, что они мертвы, сомнения не вызывало.

Я сканировал глазами пространство темного подвала, пытаясь найти третьего, но третьего тут не было, в душе закралось – а, может, все-таки жив? Я быстро вынырнул из подвала и, выглядывая по пояс, криком спросил у пожарных: «А третий то где?» Один из них наклонился и сказал мне буквально на ухо: «Так вот он». Я стал присматриваться к куче мусора, лежащей передо мной на расстоянии вытянутой руки, все было одним цветом – цветом пыли. Поэтому не было заметно сразу. Среди обломков и пыли я увидел грудную клетку изнутри и часть внутренних органов, перепутанных волосами и кишками. «Ну че? Нужна им помощь?» – спросил пожарный. – «Вряд ли», – ответил я, снимая перчатки. Пожарный провел меня среди дымящихся обломков, закурил и сказал, что эти люди не успели укрыться в подвале. Мина прилетела в тот момент, когда они спускались по лестнице. Погибли все.

Как-то дали нам перевозку. Перевезти нужно было раненого ополченца из второй больницы в областную. Мы приехали во вторую. На улице стемнело. Света в больнице, естественно, не было. На первом этаже, возле приемника было оживленное движение. Осмотр раненых врачи проводили прямо в коридоре под светом фонариков и телефонов. Тут же оказывали помощь. Все это напоминало муравейник. На падающие мины никто не обращал внимание. Но, надо сказать, что ни одна мина в больницу так и не прилетела, хотя вокруг нее было множество разрывов на незначительном расстоянии.

Мы пошли по коридору в поисках нашего больного и довольно быстро его нашли. Я вышел к машине, чтоб взять носилки, и столкнулся с мужчиной, который просил о помощи. Он говорил с сильным акцентом, понять сразу, чего он хочет, было трудно. Видя мое замешательство, он взял меня за руку и потянул к своей машине. Если я не ошибаюсь – это был Рено «Кенгу» в грузовом варианте. Он открыл боковую дверь, и из машины выпали ноги. Тут же несколько, не знаю чьих, фонариков осветили грузовой отсек машины. На полу в луже крови, лицом вниз лежал мужчина, он был без сознания, с патологическим дыханием. Осколок, по форме напоминающий молоток без ручки, выбив зубы, влетел в рот и прошел где-то между артерией и шейными позвонками, таким образом, тупой конец «молотка» торчал изо рта, а острый – из задней стороны шеи, рядом с позвоночником.

Степень тяжести больного и характер ранения говорили о том, что во второй больнице ему вряд ли смогут помочь. В подобных случаях «скорая» госпитализирует пациента в областную больницу. Мне было ясно, что в областную повезем его мы. Я позвал своего врача, пока бежали по больничному коридору, вкратце обрисовал ситуацию. Через пару минут мы уже летели по Оборонной в сторону областной больницы, как говорят «с дудками и бубенцами». Честно говоря, мне не верилось, что мы довезем его до областной. Железяка во рту не давала возможности интубировать его и сильно затрудняла дыхание, плюс обильное кровотечение. Но, на удивление, довезли. Возможно, моя память не сохранила бы этот случай, если бы он не имел продолжения.

Прошло несколько недель, может быть 4 или 5, я в очередной раз приехал во вторую больницу. Врач и фельдшер повели привезенного пациента в приемное отделение, я сделал отметку в путевке и ждал бригаду. Перед машиной топтались какие-то люди, среди них я замечаю парня, который стоит спиной ко мне, на его шее с левой стороны еще свежие рубцы. Вот это да!!! Неужели выжил? Рядом с ним стояла женщина, может быть – мать. Я не выдержал, опустил стекло и, не выходя из машины, спросил: «Эй, мужик, а зубы у тебя есть?» Все оглянулись, несуразность вопроса казалась феноменальной, но парень повернулся ко мне лицом и улыбнулся. Зубов не было. Это был он.

Женщина сразу поняла, что я не просто так спросил. На ее глазах появились слезы. Я понимал, через что им пришлось пройти. Она подошла и стала буквально засыпать меня вопросами. Парень с момента получения травмы ничего, естественно, не помнил, так как был без сознания, а я один из тех, кто мог частично прояснить ситуацию. Я рассказал ей все, что знал. Врач и фельдшер вышли из приемника и, не вмешиваясь, наблюдали за нашим диалогом, пытаясь разобраться в происходящем. Парень стоял молча, скорее всего из-за невозможности что-либо сказать, женщина плакала и благодарила. Я был искренне рад тому, что наши усилия были не напрасны. На этот раз победа снова была с нами. «Бледная с косой» осталась ни с чем.

Героизм медиков, которые продолжали работать в тех условиях, невозможно переоценить. Я вспоминаю одного врача из областной больницы, до войны он работал в перинатальном центре, но война внесла свои коррективы. Все больничное начальство, вернее, большая его часть, разбежалось кто куда, бросив должности, кресла и заработанные исключительно кровью и потом коттеджи, таким образом он стал главным врачом всей больницы. Это молодой парень, до 30 лет, очень контактный, располагающий к себе человек, пользующийся большим авторитетом среди сотрудников. Я имел удовольствие с ним работать. Областная больница периодически пользовалась нашими услугами в качестве перевозчика, потому что свой парк машин у них не работал, вероятно, по тем же причинам.

Однажды меня, вместе с машиной, отдали ему в распоряжение. Нужно было перевезти три тонны плазмы из неработающих холодильников станции переливания крови в холодильники туберкулезного диспансера. Если я не ошибаюсь, там работали дизельные электростанции, которые приводили в действие холодильники. Как вы понимаете, это дело ждать не могло. Разморозка плазмы недопустима, а на улице жара за 40. Я подъехал к задней двери здания под загрузку. Когда-то до войны я проходил в этом здании курсы Красного Креста по оказанию первой медицинской помощи. Мысленно я уже нашел себе место, где можно спрятаться от осколков. Те из сотрудников станции, кто не подался в бега, встали цепью и начали погрузку.

Я находился в машине и укладывал ящики. Периодически, когда вой мин казался слишком громким, цепь рассыпалась, ящики падали на землю, из них высыпались пакеты с мерзлой плазмой, потом снова все поднимались и продолжали грузить. Я даже не пытался вылезти из машины, потому что понимал, что не успею этого сделать. Минометы работали все время, пока мы грузились. Но к нам ничего не прилетело. Все три тонны влезли в моего «пыжа». Машина была забита ящиками до потолка. Нагрузка превышала предельно допустимую более чем в два раза, но целостность машины на тот момент была на последнем месте. Лишь бы доехала. Мы с этим доктором взяли одного человека, чтоб помог выгружать и поехали.

В диспансере никого не было. Весь двор был перепахан минами, я с трудом проехал к месту разгрузки, петляя между воронками. Ящики носить нужно было метров тридцать по коридорам до нужного нам холодильника. И мы носили, быстро хватая ящики и забегая в холодное помещение, где было относительно безопасно.

Второй раз мне довелось ехать с этим же врачом на базу для получения медикаментов в район 3-го километра. Он взял с собой медсестру – мужиков у него под рукой не оказалось, поехала женщина.

На тот момент ВСУ пытались штурмовать город со стороны Роскошного, как раз то самое Лутугинское направление, на котором и находилась эта база. На стенах складов были многочисленные повреждения от попадания снарядов, на асфальте тоже имелись воронки, все говорило о том, что прилетает сюда регулярно. Охранник, который стоял на выезде, открыл шлагбаум, но рекомендовал нам не выезжать на открытые пространства базы. Находиться между двух домов было менее опасно, к тому же там были, видимо, заранее приготовленные укрытия из двух лежачих фундаментных блоков, которые придавали уверенности в себе. Пока врач занимался оформлением бумаг, мы стояли на выезде и слушали, куда упадет очередной снаряд.

Как-то особенно нервничала медсестра, страх одолевал ее. Бесконечные причитания сменялись молитвами и даже обещанием налить каждому по стакану спирта в случае успешного возвращения. Мы быстро загрузились и уехали, все прошло успешно, но от спирта мы отказались.

Я прошу прощения за возможные неточности в хронологии событий. Летом 2014 обстановка менялась стремительно и не всегда в пользу ополчения. Ополченцы несли потери, много было раненых и убитых. Караваны машин «скорой помощи» почти ежедневно уходили на Ростов с ранеными на борту. Почти каждую смену мне приходилось принимать участие в таких мероприятиях. ВСУ давили со всех сторон – с севера они занимали Красный Яр и значительную часть Большой Вергунки, западнее – Александровск и Екатериновку. С юга они занимали Георгиевку, восточнее – аэропорт. С востока была занята Станица Луганская. Бои шли практически в черте города.

Оставаться в городе было опасно, я вывез семью в село Кружиловка Краснодонского района, в этом селе прожили жизнь все мои предки по материнской линии. Будучи ребенком, я много времени проводил здесь. Хорошо знаю местность и местное население.

Немного позже, 13-го августа, украинские батальоны заняли Хрящеватое и Новосветловку. Бои шли в районе Острой Могилы, то есть практически в городе. Краснодонское направление было полностью перекрыто. Со стороны Станицы Луганской разведка ВСУ прощупывала обстановку в Николаевке. Оставалось 5-10 километров по птичьему полету между захваченной ВСУ Новосветловкой и пока еще ничейной Николаевкой. Это расстояние не имеет асфальтовых дорог в Краснодонском направлении, но полевые и проселочные дороги никто не отменял. Я, конечно, использовал знание местности и с относительно небольшим риском ездил в Кружиловку. Возможность видеть семью для меня во все времена была крайне важна. Я думаю, что если бы мне пришлось переходить линию фронта для того, чтоб увидеть ребенка, я бы не задумываясь делал это, несмотря на все возможные риски.

Однажды я ехал на работу, из Кружиловки в Луганск, через Николаевку. Дорога шла вдоль лесополос, по полям и оврагам. Чтоб было понятнее, скажу, что река Северский Донец была разделительной полосой между территорией, контролируемой ополчением и украинской армией. Ландшафт местности был крайне выгоден для ополчения, так как правый берег реки, принадлежащий ему, находился выше левого, украинского метров на 150. Пара верно расставленных 120-х минометов могла сдерживать натиск целой армии. Но везде, где могла достать украинская артиллерия, она доставала. Воронки от их наугад падающих мин были повсюду. Но ездить, все же, было можно.

Я доехал до Николаевки, где был остановлен вооруженными людьми. Как оказалось, это были ополченцы. Они посмотрели мои документы, бегло осмотрели машину. В противоположном мне направлении стояло еще несколько машин с перепуганными беженцами. В Николаевке раздавались разрывы, стало ясно, что по этой дороге сегодня проехать вряд ли получится. Ничего не оставалось делать, я развернул машину и встал в хвост колонны беженцев. Один из парней сел ко мне в машину, вся колонна двинулась в сторону Краснодона. Не зная дороги, ополченцы повели колонну из села Пионерское в село Новокиевка. Дорога проходила непосредственно по берегу реки. Я понимал, что это крайне опасно и сильно нервничал по этому поводу. Обстрелять колонну могли в любой момент. От ВСУ нас отделяла река, ширина которой была около 70 метров. Но все обошлось.

Я сказал, что совсем не обязательно заглядывать тигру в пасть. Есть множество дорог, которые позволяют ездить с гораздо меньшим риском. Эта возможность заинтересовала моего попутчика. Так я попал в Краснодон, как я полагаю, в один из штабов ополчения. Меня привели к командиру и оставили с ним наедине. Мы говорили довольно долго. Нам приносили карты местности, я рисовал на них дороги и возможные варианты проезда по полям. Позднее я несколько раз проводил по этим дорогам машины ополчения. Мне нравилось, что могу хоть чем-то быть полезен.

В один из тех августовских дней я очередной раз заступил на сутки. Почти сразу водителям нескольких машин была поставлена задача. Нам светила очередная командировка, связанная с вывозом раненых и больных, которым нельзя было помочь в наших непростых условиях, в РФ. Каждый суетился возле своей машины, кто-то заливал в бак солярку, кто-то тер стекла и, вероятно, про себя, молился.

В таких конвоях не всегда участвовали медики. Зачастую отправляли одного водителя и машину. При желании водитель мог взять с собой ящик, с которым бригада обычно ходит на вызовы. Так было, вероятно, потому что караван всегда сопровождали ополченцы, среди них всегда был медик, который мог оказать помощь при необходимости. Лишний раз рисковать бригадой особого смысла не было. Тем более, что всем пациентам уже была оказана первая помощь и на данный момент они находились на стационарном лечении.

За нашими пациентами мы приехали в Луганскую областную больницу. Мне посадили троих, точнее – двоих посадили и одного уложили на носилки. Один из них был сильно контужен, кроме головной боли его ничего не беспокоило, другой был прооперирован и находился в стабильном состоянии, не вызывающем опасения, и третий был в лежачем положении в тяжелом состоянии с практически отгнившими ногами и с периодическим нарушением сознания. По всей вероятности, проблемы с сознанием у него были из-за сильной интоксикации от разложения ног.

Мы поехали. Тот, который был контужен, сидел рядом со мной, остальные сзади в салоне. Колонна двигалась на большой скорости, дабы снизить риск попасть под обстрел или еще какую-либо неприятность. Нам предстояло проехать через то самое незакрытое отверстие, в незамкнутом кольце окружения Луганска, шириной немного более 5-ти километров. Вероятность наткнуться на какую-нибудь диверсионную группу была довольно высока. Я надеялся на тот самый счастливый случай и он, как обычно, меня не подвел.

Сильно пыля, колонна шла по полевым дорогам. Мой лежачий пассажир постоянно стонал, стон переходил в крик, когда машину сильно трясло, но вариантов не было, нужно было ехать. Я ехал и напрягал мозги, пытаясь понять, каким образом ранения ног могли запустить до столь ужасного состояния. Но мой контуженный пассажир открыл мне тайну. Оказалось, что этот мужичок с отгнившими ногами – пенсионер МЧС. Поскольку пенсионеру делать особо нечего, он частенько ездил на велосипеде к себе на дачу, которая находилась рядом с аэропортом.

Аэропорт тогда занимали ВСУ. По сути, дорога к даче шла мимо позиции ВСУ. Он много раз там ездил, его никто не трогал, но однажды звезды не сошлись и ВСУшники запихнули его в один из подвалов аэропорта. То ли за разведчика его приняли, то ли еще по каким-то признакам он им не понравился – не знаю. Судя по ногам, просидел он там довольно долго, сколько, он и сам не знал. По всей видимости, ноги ему переломали еще до того, как поместить в подвал. На самом деле раздробленные ноги – это было то, что первым бросалось в глаза, все остальное было не лучше. Он весь был в бинтах, пропитанных желто-коричневой жидкостью со зловонным запахом, которая в простонародии называется гной.

Нужно все же отдать должное ВСУшникам, умереть они ему не дали и добивать не стали. Его погрузили в машину, подвезли на минимально безопасное расстояние к нашим позициям и на ходу выбросили из машины. Каким бы варварством это ни казалось, но это был единственный способ передать его нам, а значит – спасти. Наши, с той же степенью риска забрали его и отвезли в областную больницу. Там оказали максимально возможную помощь и отправили в Ростов.

Мы успешно проехали опасный участок дороги и приближались к переходу «Шахта северная», потому что дорога на Изварино простреливалась ВСУ. Машины на этом КПП не пропускали, но пешеходы ходили без особых проблем. Дорога к этому переходу во все времена была разбита настолько, насколько это только можно было представить. Выбирать передачи приходилось исключительно между первой и второй. Одно было хорошо – уже не было необходимости спешить. Машины, что называется, ползли, переваливаясь с борта на борт и постоянно цепляя ухабы днищем.

После трех часов мытарств мы прибыли на Северную. Все, кто мог, вышли из покрытых пылью машин. Я открыл все двери салона, чтоб проветрить машину и дать вдохнуть свежего воздуха моему лежащему на носилках пассажиру. Он почти перестал стонать и это было облегчением для меня и двух остальных моих попутчиков. Я стал спрашивать его как он себя чувствует, пытался заговорить с ним, чтоб оценить степень его тяжести. Корчась от боли, неохотно он отвечал мне, а я пытался найти место на руке, где можно было безболезненно померить давление. С давлением, на удивление, было все относительно нормально, если мне не изменяет память, верхнее значение было 110.

Чтоб облегчить ему страдания, я предложил сделать ему кетанов в мышцу. Он согласился, тем более, что после последнего обезболивания прошло больше трех часов, и дорога сильно его потрепала. Глядя на него, я испытывал жалость, из-за тяжести состояния его речь была бессвязна, понять, что он говорит, было непросто. Он говорил, что простыни под его ногами давят ему и просил поправить их, но я не находил ничего, что могло бы давить. Еще около часа мы ждали машину с той стороны, я сидел рядом с ним и веткой отгонял мух от того, что когда-то было его ногами. Глядя на него, становилось ясно, насколько беспомощен человек и насколько ничтожна цена его жизни.

Захватив Новосветловку, украинские батальоны стали интенсивно изучать обстановку на прилежащих территориях и в ближайших селах. Не была исключением и Кружиловка. Я предвидел это. Было ясно, что 15–20 километров по птичьему полету преградой для украинской разведки не будут. На тот момент я уже имел некоторые заслуги в борьбе с ВСУ, поэтому осторожность была не лишней. Взяв с собой документы, всей семьей мы оставили дом в Кружиловке и пешком отправились в Станицу Митякинскую. Это территория России, Ростовская область. Митякинская от Кружиловки находится на расстоянии 4–5 километров через реку Донец. На лодке мы переправились на ту сторону и были в безопасности.

В ту же ночь, буквально как в сказке, в Кружиловку прибыла группа вооруженных людей. Соседи видели, как они осмотрели наш дом, светили фонариками в окна и говорили, предположительно, по-польски. Стоило промедлить всего несколько часов, и война для меня и моей семьи была бы закончена. Жизнь, скорее всего, тоже.

Вряд ли они приходили именно за мной, скорее всего в деревне был их осведомитель, который просто ткнул на меня пальцем. Возможно, я был не единственным, к кому они пожаловали. Сепаратистов в деревне было подавляющее большинство, некоторые воевали в ополчении.

Кружиловская переправа стала спасением для многих тысяч беженцев из Луганска. Лодочники работали круглосуточно. Что интересно, денег за переправу не просили – это было принципиально, но если кто давал, не отказывались. Российские пограничные службы на месте переправы установили БТР, скорее всего, из соображений безопасности и старались держать переправу под контролем. Хотя такой поток беженцев контролировать было невозможно. Многие пересекали границу без документов вообще.

Митякинская принимала беженцев в клубе. Это довольно вместительное здание, построенное в застойные советские времена, было на скорую руку приспособлено для проживания людей. В учебных классах поставили кровати, в коридоре сделали импровизированную кухню. Местные жители приносили сюда продукты и одежду, стараясь поддержать обездоленных. Сразу составляли списки, кто и куда хочет выехать на территорию РФ. Проживать в клубе можно было не более трех дней, предположительно в течение этих трех дней нужно было определиться, куда выехать. Вариант бегства для меня был неприемлем совершенно. Чем больше я видел эту войну, тем больше понимал, что мое место здесь, в растрепанном безлюдном Луганске – на «Скорой помощи».

Я стал искать возможность поселить семью где-то рядом с переправой, чтоб оставалась возможность ездить из Луганска и обратно. Вскоре нам предложили домик для проживания в селе Дурновка. Этот хутор считается окраиной Станицы Митякинской и находится в нескольких километрах западнее от нее. С этого места дорога до переправы составляла около 10 км. Но я с радостью согласился на это предложение и по сей день очень благодарен женщине, которая нас приютила. Звали мы ее тётя Фрося. Милейшая женщина почтенного возраста приняла нас как самых родных членов своей семьи.

Каждые третьи сутки я должен был быть на работе. Чтоб добраться до Луганска, нужно было около двух часов пройти пешком, при этом переплыть Донец. Затем сесть в машину и проехать 50 километров по грунтовым дорогам, через несколько блокпостов, при том, что дорога в нескольких местах простреливалась с левой стороны Донца. Дорога занимала 5–6 часов. Но я ездил. По-другому быть не могло.

В таком режиме мы прожили полтора месяца. После того, как ВСУ были отброшены за г. Лутугино, я перевез семью обратно в Кружиловку.

Многие из тех, кто все же остался работать на «скорой» в Луганске, жили прямо на подстанции, из-за отсутствия газа и электричества готовили во дворе на собранной из красного кирпича печке, и из того, что привозили нам ополченцы.

Первое время, когда начинался обстрел, все, кто были на подстанции, сбегали вниз, в подвал, но позже поняли бессмысленность этого, так как обстрел длится недолго, и пока ты бежишь по ступенькам – он прекращается. Один из водителей «скорой помощи» имел боевой опыт, который получил на афганской войне. Звали его Костя. Небольшого роста, в возрасте около 50-ти лет, с довольно бойким характером, открытый и честный. Я на тот момент такого опыта не имел и часто присматривался к его поведению и к реакции на разрывы и выстрелы. Постепенно я, как и он, перестал просыпаться на одиночные разрывы. Костя отправил жену в Россию, а сам остался в Луганске.

Как и многие другие, жил он на работе, между сменами с остальными, свободными от работы мужиками, стучал по столу доминошками, не обращая на опасность никакого внимания.

Я приехал с вызова, записывал в путевку номер наряда и время приезда на подстанцию – для водителя «скорой» это обычная процедура. Костя и еще несколько человек в этот момент сидели в беседке, я хорошо слышал их смех. Вдруг засвистела и следом взорвалась мина. Разрыв произошел через дорогу от подстанции. Беседка оказалась в зоне поражения мины. По машине застучали осколки, первые мысли – что с теми, кто в беседке? Так близко к подстанции мины еще не ложились. Но тут я услышал удар доминошкой по столу и смех Кости. Все оказались целы. Осматривая потом место разрыва, я глазам своим не верил, что при этом никто не пострадал.

Мина легла между трамвайными рельсами, удалив из полотна куски рельсов где-то по метру с каждой стороны, осколки рельсов и мины прошили металлическую конструкцию пожарной лестницы. Стальные швеллеры были разорваны как будто это не сталь, а пластилин. Один из осколков пробил железную дверь на втором этаже и, пролетев по коридору, воткнулся в стену. Поражающая способность мины производила впечатление. Было понятно, что само понятие «бронежилет» – весьма условно.

Диспетчеры, которые принимали вызовы, при обстрелах просто падали на пол и лежали там, считая разрывы. Еще до войны так сложилось, что в диспетчерской сидели в основном одни женщины. Но и те немногочисленные мужики, которые тут были, с первыми минами исчезли не только со «Скорой», но и из города. Самыми стойкими и отважными оказались женщины. Практически все скоропомощное начальство так же исчезло. Вся структура формировалась заново. Каждый делал все, что мог, и при этом каждый понимал, что на зарплату рассчитывать не приходится.

Из России пошли первые гуманитарные конвои. Это было серьезной поддержкой. Голода удалось избежать, но большой проблемой для горожан стало отсутствие воды. После дождя люди набирали воду из луж, под ливневыми трубами около многоэтажек стояли толпы людей с ведрами. На улице Барбюса и возле 3-й детской больницы в квартале Якира постоянно стояли очереди. Там каким-то образом можно было набрать воды из водопроводных колодцев.

Частники, у которых на участке была скважина, тоже собирали возле своих дворов длинные очереди. Собираться толпой было небезопасно, одна мина могла убить множество людей, но вариантов не оставалось – население с канистрами и тележками стягивалось к таким местам. Немного позже воду стали возить по дворам водовозами, которые опять же собирали людей в толпу – отличную цель для минометчиков.

В один из летних и неспокойных вечеров на подстанцию приехал наш бывший фельдшер, который воевал на стороне ополчения. Его товарищи, это была разведгруппа из 12-ти человек, при выполнении задачи были обстреляны противником во вражеском тылу. Группе удалось отбиться, но из-за нескольких раненых отход к своим позициям был невозможен. Они спрятались в населенном пункте – Красный Яр и по мобильному телефону просили помощи.

«Скорая» в этих обстоятельствах была нужна для оказания помощи уже эвакуированным раненым. Я согласился ехать. Моя бригада состояла из двух не робкого десятка женщин – врача и фельдшера. Мы прибыли на блокпост, куда должны были вывезти из вражеского тыла потрепанную группу. Операция по их эвакуации разрабатывалась буквально на ходу. Командир собрал подчиненных, объяснил ситуацию и сказал, что на это задание пойдут только добровольцы. Добровольцев оказалось целых четверо. Дальнейшие действия обсуждались уже среди этих четверых и командира. Но военные в этой группе оказались еще те, они не могли дать точное место, где находятся. Ни карты, ни компаса, тем более навигатора, у них не было.

Тогда они вспомнили обо мне. Я хорошо знал местность и оказался единственным, кто мог понять, где они находятся. Мне дали трубку, через некоторое время общения с командиром группы я понял, где они есть. Оставалось теперь каким-то образом довести это добровольцам.

Тем временем командир прокричал команду готовить для выдвижения «УРАЛ», но тут же одумался. Ехать на «УРАЛЕ» было самоубийством. Большая и шумная машина была отличной мишенью. Они принялись искать подходящую легковушку, но быстро поняли, что легковушка не сможет вывезти такую толпу вооруженных людей. Я понимал, что я – единственное решение проблемы. Во-первых, я знаю куда ехать, во-вторых, моя машина хорошо подходила для этого дела. Я подошел к нашему бывшему фельдшеру и сказал, что готов помочь.

Я позаботился о светомаскировке, отключил питание многочисленных лампочек внешнего освещения и освещения салона. Приборную панель накрыл тряпкой и оторвал от рабочей рубахи светоотражающие полосы.

Глаза привыкали к темноте, я и мои попутчики, в числе которых был и наш бывший фельдшер, пересекли по мосту реку Луганка. Ехали медленно с открытыми в салоне дверьми и опущенными дверными стеклами для возможности вести огонь из машины. Заранее договорились, что в случае опасности все быстро покидают машину и исчезают в складках местности, оказывая сопротивление. По пути нам несколько раз пришлось проделать этот трюк. При каждом непонятном движении за бортом мы выскакивали из машины и занимали позиции. Сделав это несколько раз подряд, мы научились покидать машину еще до того, как она остановится. Мне на всякий пожарный вручили ПМ. Точно как Никулину в «Бриллиантовой руке». Пару раз я стрелял из такого оружия в тире, но вряд ли смог бы им воспользоваться в полной темноте, не имея боевого опыта.

Я медленно ехал, объезжая препятствия, периодически падая то одним, то другим колесом в воронки от мин. Видимость была не более 5-ти метров, ночь была безлунная и безветренная. Мы ехали по улице Серова, никакого освещения улицы не было, в домах света тоже не было, людей, естественно, тоже не было. Днем здесь проходили активные боевые действия. Фактически мы ехали через линию фронта, в тыл противника. По пути встречались разбитые машины, какие-то обломки и поваленные деревья, но мы медленно и уверенно двигались к Красному Яру. Также по пути встретили машину, стоящую посередине дороги, ее водитель сидел за рулем, но был мертв. Я притормозил, проезжая мимо. Мои попутчики узнали его. Это был их знакомый, по всей видимости, погибший от пули снайпера. Местность была открытая и очень удобная для его работы.

Мы добрались до кольца 125-го автобуса в Красном Яру, это была конечная точка нашего маршрута. Дальше только пешком. Я загнал машину, вернее ее переднюю часть, в автобусную остановку, чтоб хоть с одной стороны она была не видна, и показал направление, где нужно искать группу. Трое моих пассажиров отправились на поиски, а я и наш бывший фельдшер остались возле машины. Мы отошли от нее и спрятались в зарослях так, чтобы в случае обнаружения машины противником, мы обнаружены не были. Фактически позиции ВСУ были на две улицы выше от нашего места нахождения. Только я подумал, что такая глухая тишина не свойственна этой местности, вдруг где-то недалеко залаяла собака. Тут же, вероятно из Кондрашовки, последовал выстрел из миномета. Мина упала далеко от нас, но мгновенная реакция на шум меня впечатлила.

Мы просидели в ожидании ребят около часа, в конце концов они пришли. Решили не оказывать помощь раненым, пока не выедем туда, где можно будет включить свет, тем более что все члены группы шли своими ногами, никого на руках не несли. Так же медленно и по возможности аккуратно я поехал в обратном направлении. Двигаться назад было легче, чем туда, по крайней мере, я уже знал, где были препятствия и как их лучше объехать.

Все прошло успешно, выезжая к заветному мосту через Луганку, я включил аварийку, дабы не быть обстрелянным своими. На сегодня все. Лимит исчерпан. Я отдал ПМ и стал помогать извлекать из машины раненых. Некоторые из них уже не могли самостоятельно покинуть машину из-за потери крови и нарушения сознания. Пока мы ехали, была вызвана еще одна реанимационная бригада со второй подстанции. Самого тяжелого занесли к ним в машину и стали оказывать помощь.

Мои фельдшер и врач все это время сидели в машине ополченцев и переживали за нас. Теперь можно было выдохнуть. Все прошло хорошо. После оказания помощи мы вернулись на подстанцию, санитарки отмывали от крови машину, выбрасывая рассыпавшиеся по салону патроны, диспетчеры дали мне возможность до утра не работать, но уснуть я так и не смог.

Постепенно я обзаводился всякими знакомыми из среды ополчения. Так же были знакомые, которые занимались сбором и доставкой гуманитарной помощи. Иногда приходилось помогать им.

Сбор гуманитарки проходил приблизительно так – возле супермаркета в Воронеже ставили бортовую «ГАЗель» с объявлением о сборе помощи для жителей Донбасса, люди, идущие в магазин, видели и «ГАЗель», и объявление. Многие, выходя из магазина, несли к машине то, что для нас купили. Несли все подряд, продукты, медикаменты, одежду. Эта «ГАЗель» ехала к границе, где всеми правдами и неправдами груз переправляли через границу в ЛНР. Несколько раз я встречал эту «ГАЗель» и доставлял все частями, на своей восьмерке, в Луганск. Затем развозил по адресатам.

Чаще всего это были ополченцы. Так я познакомился с экипажем танка, который прикрывал город со стороны Краснодона. Их посылка состояла из медикаментов, спальников, средств личной гигиены и консервов. Мне объяснили, как и где найти этот экипаж, поэтому труда это не составило. Я познакомился с экипажем и, через 15 минут общения мне казалось, что знаю я этих ребят не один год. Они помогли выгрузить груз из машины и, разложив картонные ящики на броне, по одному их вскрывали.

Груз оказался долгожданным и необходимым. Один из членов экипажа теперь мог сменить пляжные тапочки на новые берцы. Теперь у каждого был спальный мешок и каримат. Это было очень актуально, так как спать им приходилось на полу в подвале автошколы. Их машина – Т-72 – была спрятана за зданием автошколы на Острой Могиле. В случае необходимости могла выйти из укрытия, нанести удар и обратно уйти в укрытие. Как предполагалось, машина должна была держать две дороги – одну из Краснодона, другую – из аэропорта. ВСУ до этих рубежей не дошли где-то километр, однако экипажу довелось принимать участие в боях за Хрящеватое.

В одном из этих боев в машину почти одновременно прилетело три выстрела из РПГ-7. Командир танка, парень лет 35-ти, среднего роста, наш, местный, из Луганска. До войны работал в милиции. Без видимых эмоций показал пробоины в броне от попаданий гранат и рассказал о событиях того боя. Из десятка почти одновременно выпущенных реактивных гранат в танк попали три. Попадание одной обычно уничтожает танк, зачастую вызывая подрыв боекомплекта. Пехотинцы, наблюдавшие за происходящим, были уверены, что машина была уничтожена, но когда дым рассеялся, они увидели, что машина не только движется, но и ведет огонь. То, что машина в норме, удивило всех, экипаж в том числе.

Подробности боя в его рассказе незаметно уходили на второй план, я трогал пальцами оплавленные отверстия в броне, и ко мне приходило понимание того, что этот человек хорошо знает, что чувствовал пилот камикадзе перед вылетом. В скором будущем я на себе испытал эти ощущения. Но об этом, скорее всего, будет написано в следующий раз.

По работе я часто ездил в областную больницу и на обратном пути заезжал к этим парням. Привозил им воду, сигареты, то, что приходило по гуманитарке на «Скорую» и чем я мог безболезненно с ними поделиться. Они тоже старались помочь, чем могли, если это было возможным.

Я не представлял, как можно жить в таких условиях, как они. Неделями спать на бетоне, питаться редко и чем попало, душ и стиральная машинка – это вообще из другой галактики. Но на самом деле все было гораздо проще – все эти проблемы просто меркли на фоне огромной вероятности сгореть в этом танке заживо.

Однажды я вез своим танкистам очередной гостинец, но в привычном месте их не оказалось. Я проехал к ближайшему блокпосту за областной больницей, чтоб узнать, где они. Оказалось, что все, кто мог держать оружие, готовились сегодня к штурму аэропорта. Мне сказали, где их можно найти, и я поехал.

Проехав с километр в сторону аэропорта, я увидел это «страшное войско». Их внешний вид вызывал что-то среднее между истерическим смехом и паникой. 15 человек с разношерстным вооружением, почти все в гражданке, большинство в пляжных тапочках, у некоторых была разгрузка, остальные рассовывали магазины по карманам. Да и сама публика была еще более разношерстна, чем их оружие. Один парень был лет двадцати с длинным хвостом волос, как у девушки, и в очках с толстыми линзами. Я еще подумал, что автомат ему, скорее всего, не пригодится, ну разве что пошуметь. Много было мужиков почтенного возраста, кому давно уже за 60. В общем, армию эта толпа не напоминала даже приблизительно.

Как оказалось, мои танкисты и еще один экипаж были уже на позициях и ждали пехоту. Ехать к ним было опасно, и я не поехал. Из закопченного чайника мне налили чаю, я сидел среди этой толпы и думал о том, что шансов у них нет не то, что аэропорт отбить, а просто выжить. Я только догадывался, что каждый из них чувствовал, уходя на эту задачу. Подошло время, чихая под загрузку подъехал БТР, за ними пару уазиков и несколько легковушек. Народ не спеша стал карабкаться на броню, помогая друг другу залазить и грузить оружие. Командир, жадно затягиваясь коротким окурком, покрикивал на людей, пытаясь ускорить процесс, но это не помогало. В конце концов, БТР стал вытягивать колонну, парни стали прощаться со мной, поднимая руку, я отвечал тем же, еще через полминуты я остался один. Все стихло, только кипящий на костре чайник говорил о происходящем.

Насколько я знаю, потери после этого боя действительно были существенными, но аэропорт был отбит. Возможно потому, что артподготовка оказалась эффективна. Тактических подробностей этого боя я так и не узнал. Но танкисты мои и в этом бою уцелели, они снова вернулись в точку постоянного дежурства к автошколе, и какое-то время находились именно там. Немного позже одного члена экипажа я встретил в областной больнице. Он лежал там с ранением в живот. Оказалось, это была случайная мина, которая упала недалеко от машины. Кроме него никто не пострадал, он сам не сразу понял, что произошло. Танкисты находились возле машины, минометная атака, как всегда, была внезапна и потому оказалась результативной.

Вскоре тактическая обстановка поменялась, угрозы со стороны Краснодона не стало, танк с Острой Могилы перевели куда-то под Смелое. С тех пор нам так и не удалось встретиться. В одном из многочисленных боев весь экипаж сгорел в своей машине…

Жизнь в Кружиловке существенно отличалась от жизни в городе. Особенно в комплексе с фактором отсутствия зарплаты. Поначалу очень аккуратно тратили последнюю зарплату и отпускные, но было ясно, что надолго их не хватит, вырисовывалась крайне неприглядная перспектива голода. Стали экономить еще больше. Ходили в лес, собирали землянику, яблоки, ежевику, в поле обрывали колхозную кукурузу. Несколько раз ходили за грибами, но то ли погода была не грибная, то ли мы такие грибники, так ни одного грибочка мы и не нашли.

Также большой проблемой было добраться в город на работу. Бензин для машины ушел в страну утерянных вещей. Ни в Луганске, ни тем более в Кружиловке, его не было. Автобус еще ходил, но поездка на автобусе в обе стороны стоила около 50-ти украинских гривен. Ездить на работу становилось невозможным. Нужно было что-то делать, ибо этот расклад меня в корне не устраивал.

Но вскоре жизнь сама расставила все по местам. Каждый раз, когда нужно было в город, я выезжал из Кружи-ловки на машине за 5 минут до того, как выходит автобус, забирал четырех его пассажиров и вез их по цене автобуса. Что-то заработать таким способом было нереально, но купить в Станице Митякинской бензин, чтоб ездить было вполне возможно. За бензином нужно было идти пешком километра три-четыре, после того, как на лодке переплывешь Донец, ну и назад столько же. Это довольно тяжело мне давалось, но я ходил. Немного позже я привез из города велосипед и стал ездить на нем. В свою очередь множество людей из Луганска стали массово бежать из города, что сделало меня крайне востребованным перевозчиком и проводником одновременно.

Каждый раз после смены я уезжал из Луганска с набитой беженцами машиной. Незнакомые люди приходили прямо на подстанцию и просили меня вывезти их на границу с РФ. Как эти люди меня находили, я знал далеко не всегда. Слухи распространялись очень быстро, и потом многие беженцы были наши, работники «скорой помощи».

Но однажды я ехал один. Дорога в Кружиловку лежит через Острую Могилу в Краснодонском направлении. Остановка на выезде из города, как обычно, была заполнена людьми с большими дорожными сумками. Я подъехал и спросил: «Есть ли кто на Кружиловку?» Вероятно, из-за большого количества сумок, потенциальные пассажиры какое-то время соображали, что лучше – вазовская восьмерка или рейсовый автобус. Пока они соображали, на противоположную сторону дороги прилетела мина, она вошла в рыхлую обочину и взорвалась на какой-то глубине. Дорожное полотно от взрыва приподнялось наверно на полметра. Почти все осколки ушли под землю.

Разрыв напугал людей, но никто не был даже ранен. Я спросил у скованной ступором толпы: «Ну что, едем?» Ответа не услышал, пять человек без слов кинулись к машине и на удивление поместились вместе со своими баулами. Я успешно их вывез. Впечатлений было много. Каждый из нас понимал, что упади эта мина на полметра ближе к остановке, скорее всего, что поражение было бы стопроцентным, ибо дистанция была не больше двадцати метров.

В связи с военными действиями в Кружиловку перестали возить хлеб. Это была одна из немногих зависимостей от города. Ближайший хлебозавод находился в Луганске. Он не прекращал работу даже в самые тяжелые для города времена. Несколько раз туда прилетали мины и не только они. Кто-то из наших со «скорой» договорился с заводом о поставках хлеба для «Скорой помощи». Любой, кто работал, с утра мог заказать любое количество хлеба по цене 6 украинских гривен за буханку. К обеду его уже привозили. Цена не изменилась с момента начала войны.

Каждый раз, перед тем как ехать в Кружиловку, я покупал по 10 буханок хлеба и вез в деревню. Хлеб расходился до того, как я доезжал до своего дома, причем почти всегда бесплатно, потому что денег в деревне почти ни у кого не было. Еще довоенный уровень жизни тут был крайне низок. Деревня разрушалась в Украине на протяжении всех 25 лет. И достигла, как мне казалось, своего апогея в этой части. Все, что можно было украсть, – украли. Все, что можно было разорить – разорили и разрушили. Было больно смотреть на некогда цветущую деревню, превратившуюся в полную развалину.

Местные жители выживали за счет немногочисленного хозяйства и рыбалки. Видя наше нелегкое положение, нашей семье часто помогали, так как огородом мы не занимались и хозяйства не имели. Все понимали, что приезд сюда – это попытка спасти семью.

Активные боевые действия проходили в Станице Луганской и прилежащих к ней селах Макарово, Балатеново, Ольховая. Некоторые из них находятся на расстоянии менее 10 км от Кружиловки. На таком расстоянии грохот разрывов был вполне отчетливо слышен. Окна и стены домов постоянно дрожали. Также хорошо были слышны разрывы в районе Изварино. Это около 40 км по птичьему полету. Интенсивность обстрелов была чудовищна, несколько суток грохот не прекращался. Но кроме грохота ничего в Кружиловке не напоминало о войне.

Деревня жила привычной неторопливой жизнью. Мы быстро привыкли к отсутствию электроэнергии. Где-то был перебит кабель, приблизительно пару месяцев деревня была без света. Спать ложились с наступлением темноты, вместо холодильника стали использовать старый, построенный в ХІХ веке, подвал. Купались в реке либо прямо во дворе, поливая друг друга слегка подогретой колодезной водой. Жена сильно переживала об отсутствии поликлиники и вообще какой-либо медицинской помощи. Но за все время, проведенное там, медицинская помощь нам так и не понадобилась. Чистый воздух и молоко соседской коровы исключало возможность болезней как таковых.

Однажды в селе произошел печальный случай. Один из местных парней, во время купания в реке, получил травму. Это был перелом шейных позвонков. На самом деле травмы подобного характера, к сожалению, не являются редкостью. Звали его Сергей. Был поврежден спинной мозг, что привело к полному параличу всего тела. Хирурги Луганской областной больницы взялись его оперировать. Район больницы в то время часто подвергался обстрелу с аэропорта. Операция шла под разрывы мин и рокот дизельгенератора. Но, как ни старались врачи, Сергей умер. Смерть в то время не от пули или осколка вызывала недоумение. Казалось, что естественной смерти нет вообще, и если удастся пережить обстрел, то жить будешь вечно.

Зная, что у меня есть машина и прицеп, родные Сергея пришли ко мне просить помощи в доставке тела из морга домой, в Кружиловку. Я и до их визита понимал, что эта миссия, так или иначе, будет лежать на моих плечах, и был готов. Я, моя жена Люба и родная сестра Сергея отправились в Луганск. Люба решила воспользоваться возможностью попасть в городскую квартиру, чтоб забрать необходимые вещи и поехала с нами. Неспеша, мы подъезжали к Луганску. Многочисленные окопы и укрепления были по обеим сторонам дороги. Давно привыкший к таким особенностям местного пейзажа, я не обращал на это никакого внимания. Мое внимание было сосредоточено на дороге, опасность наехать на осколок мины и лишиться колеса была очень существенна. Любу же такие виды шокировали. Но это было лишь начало.

Луганск уже традиционно встречал канонадой. Мы приехали к областной больнице, въезд был свободен, никакой охраны не было. По мере приближения к моргу, все заметнее становился запах. Осколками мин в здании были выбиты практически все стекла. Неожиданно я встретил, уже знакомого читателю, своего товарища по «скорой помощи» – Костю. Он жил в общежитии в ста метрах от морга. Я вкратце объяснил цель своего визита, на что Костя сказал – идем со мной. Я сразу понял, что мой крайне коммуникабельный собеседник не мог не иметь знакомых среди работников морга.

Мы зашли через парадный ход. Я был готов видеть там все что угодно, но не то, что увидел. В фойе сидел санитар и играл на каком-то духовом инструменте. Причем, делал это достаточно профессионально. Увидев Костю, он мгновенно расплылся в улыбке. Они обнялись, невзирая на многочисленные пятна на его рабочей одежде, и санитар торжественно заиграл «прощание славянки».

Я пришел в себя только после того, как санитар спросил, чем он может быть полезен. Я протянул ему паспорт умершего, он глянул и сказал, что нет проблем. После того как покойника оденут – его можно будет забрать, но предупредил, что гробов нет. Те, кто ранее занимался гробами, пополнили ряды беженцев, да и лес возить было неоткуда, так как Станица Луганская была под контролем ВСУ. Видимо, заметив на моем лице крайнюю обеспокоенность этим обстоятельством, санитар понял, что вопрос с гробом придется как-то решать. Почесав затылок, он предложил нам с Костей пройти за ним. Цепляясь за конечности лежащих на носилках трупов, мы прошли по коридору вдоль всего здания. Один гроб все же у него был, правда, не Бог весть какого качества. Но вариантов не было, мы и этому были рады. Денег взамен он не взял, но попросил съездить в центр города за гитарой.

Я оставил прицеп, Костя с санитаром шумно и весело сели в машину, мы поехали. За время моего суточного отсутствия в городе заметно прибавилось новых воронок, висящих, оборванных траллей и иных разрушений. Мы ехали к центру, не встречая ни людей, ни машин. На Острой Могиле, за зданием автошколы стоял танк, который прикрывал въезд со стороны аэропорта и Краснодона. Прямо на клумбе посреди перекрестка были вырыты окопы. Тут же, вверх колесами лежал какой-то автомобиль. Из его открытых дверей свисали обрывки подушек безопасности.

Мы ехали дальше, по улице Оборонной. За окном мелькали разбитые витрины автосалонов, еще один перевернутый автомобиль лежал на автовокзале, напротив супермаркета «Лелеки», прямо посреди дороги. По городу было много битой и брошенной техники. Сам магазин «Лелека» получил несколько попаданий мин в крышу и был сильно поврежден. Автовокзал тоже был поврежден. Куски кирпича, стекло и всякий другой мусор были рассыпаны кругом и хрустели под колесами. Тут же лежал, скорее всего, случайно сбитый броней столб ЛЭП. Такие случай были не редки. Магазин «Фуршет» был частично разрушен, на здании имелись следы пожара.

Район автовокзала подвергался особенно жестким обстрелам, я думаю, из-за близкого соседства с военкоматом, в котором находилось одно из подразделений ополчения.

Но по иронии судьбы, в сам военкомат, насколько я знаю, было лишь одно серьезное попадание. Как результат – око ло 20 раненых. Сколько было убитых – не знаю. Мертвые – специфика не наша. Бригады вывозили их оттуда прямо под обстрелом.

В радиусе 1–2 км от военкомата было разрушено множество зданий и объектов инфраструктуры. Тут же было много раненых и убитых. Частный сектор от квартала Пролетариата Донбасса до ВАУШа (высшее авиационное училище штурманов) обстреливался систематически и страдали от этого исключительно мирные жители. Впрочем, это было визитной карточкой всей войны, всегда в качестве цели оказывались мирные.

Видавший виды санитар тоже не понимал происходящего. Понятно, что война, понятно, что убитые, но когда привозят куски детей, было дико и непостижимо даже для него. Это выходило далеко за рамки его профессионального цинизма и вызывало в нем бурю ненависти к ВСУ и Украине в целом. Я нарочно не разделяю ВСУ, добровольческие карательные подразделения и нац. гвардию. Для меня это все слилось в одном слове, в слове – Украина. Может, это не совсем объективно и корректно, но это так.

Люба молча сидела на переднем сиденьи, уставившись в боковое стекло, не обращая никакого внимания на наш разговор. Я не видел ее лица, но понимал ее моральное состояние. Точнее, думал, что понимаю. Всю дорогу она плакала, стараясь не поворачиваться к нам лицом. Я даже не думал, что психологическая травма будет столь серьезной. Еще несколько дней после этой поездки она не могла прийти в себя.

Мы забрали гитару и вернулись к моргу. Я прицепил прицеп и подогнал машину к пандусу.

Запах просто валил с ног.

В связи с отсутствием электроэнергии холодильники морга не работали, да и при всем желании такое количество трупов поместить в них не представлялось возможным. Несколько тел лежали прямо на улице. Заносить их было некуда. По асфальту кругом ползали опарыши, их было столько, что ходить приходилось, наступая прямо на них. Мне казалось, я слышал, как они хрустят под ногами. На одном дыхании мы погрузились и уехали. Как это часто бывало, ехали молча, каждый думал о своем. Машина пересекла железнодорожное полотно в Новосветловке, мы были в безопасности. Все прошло удачно.

В Кружиловке мы приехали сразу на кладбище, несмотря на то, что уже почти стемнело. Люди быстро собрались, чтоб проститься с Сергеем. В Кружиловке хорошо к нему относились. Он был из тех, кто обязательно поможет любому, кто нуждается в помощи.

Вскоре рейсовый автобус попал под минометный обстрел. Взрывной волной ему вынесло лобовое стекло и раздуло изнутри бока. Водитель не пострадал, но ездить больше не стал и ушел в запой. Пассажиры автобуса перестали выходить утром на автобус, и я лишился тех небольших денег, которые обеспечивали меня топливом. И Новосветловка, лежащая на пути в Луганск, вскоре была занята ВСУ после чего и стали ездить по полям. Хрящеватое также было занято ВСУ и находилось на той же дороге.

Украинская армия продержала Новосветловку и Хрящеватое около двух недель. Жители этих сел в полной мере ощутили крайне враждебное к себе отношение бойцов «Айдара». Мирного населения для них в Донбассе вообще не существовало, отношение к мирным было приблизительно таким же, как к военнопленным – из ряда вон варварским. Местные, кто пережил этот кошмар, по сей день, спустя полтора года, вспоминают с неподдельным ужасом. Часть населения ВСУ посадили в автобусы и отправили в Украину, остальные, кто не поехал, считались сепаратистами и не могли рассчитывать ни на какое снисхождение.

На переправе мне довелось общаться с беженцами из Хрящеватого. Их было пять или шесть человек, три женщины лет 50-ти, мужчина лет наверно под шестьдесят и двое подростков, если мне не изменяет память. Они проехали от Хрящеватого на велосипедах около 40 км. К велосипедам были прикреплены листы бумаги с надписью – «Мы погорельцы, помилуй господи!» Ополченцы налили им чая и накормили. Из вещей у этих людей была одна икона и то, что на них надето. Кто-то взял в руки камеру и стал снимать то, что они рассказывали об этих страшных днях. Это видео есть в Сети.

Ополченцы оставили село после ожесточенного боя, вернее, они просто погибли. В результате этого боя было уничтожено множество домов. Население пряталось по подвалам, некоторые погибли, попав под огонь артиллерии.

Одна из этих женщин рассказала, что ее соседка бежала в подвал, но мина упала буквально ей под ноги. Соседка погибла. Когда обстрел прекратился, женщина вышла из подвала и увидела части тела соседки. Ничего не оставалось делать, все, кто был в подвале, собрали останки и захоронили их в воронке из-под той самой мины, которая ее и убила. Они несколько дней провели, не выходя из этого подвала, опасаясь оказаться на месте соседки. Но потом, по каким-то причинам покинули подвал и пешком по степи пошли в Новосветловку. Вероятно, не зная, что там тоже закрепились ВСУ. «Айдаровцы» приняли их и поместили в новосветловской церкви, вместе с жителями самой Новосветловки. Никто так и не понял, для чего их там собрали. Но начался бой, церковь оказалась в эпицентре обстрела, ее древние, мергельные стены выдержали несколько попаданий снарядов.

Когда бой притих, айдаровцы стали по два-три человека выпускать людей на все четыре стороны. Наши беженцы тоже покинули церковь и побрели обратно в Хрящеватое. Когда пришли, увидели, что от села почти ничего не осталось. Воронку, в которой похоронили соседку, разрыли то ли собаки, то ли свиньи, которые контуженные бегали кругом вместе с недоенными коровами и прочей домашней живностью. Останки снова валялись по всему двору. Они опять все собрали, зарыли в ту же яму и положили сверху какой-то тяжелый бетонный обломок. Остановиться было просто негде. «Айдаровцы» безнаказанно выносили из дворов все, что могли вынести, грузили в грузовики и вывозили на свою территорию, одним словом – были сильно заняты и поэтому никакого внимания на этих людей не обратили. Пользуясь этим, они прошли по улице, собрали уцелевшие велосипеды и отправились на переправу.

Мне довелось проехать по дороге Луганск-Краснодон в первый же день после того, как ее разминировали. До этого выезд из города был закрыт. Сама дорога была усеяна осколками. Я ехал на первой передаче, со скоростью пешехода до самой Новосветловки, то и дело выходя из машины и выбрасывая в кювет остроугольные осколки всевозможных мин, снарядов всех мастей и частей ракет. Щиты дорожных указателей были как решето. Некоторые их части были разбросаны на дороге. Дорожные отбойники во многих местах имели повреждения, вероятно, в результате переезда их танками. Помимо сгоревшей и изуродованной военной техники, на дороге можно было наблюдать скелеты сгоревших легковых машин. По обеим сторонам дороги было множество воронок, сгоревшие поля пшеницы и обугленные деревья лесополос.

В течение двух недель знакомая с детства местность была изменена до полной неузнаваемости. Существенные повреждения были в самих поселках. Разрушенные дома, поваленные опоры ЛЭП и водонапорные башни говорили о силе противостояния в Хрящеватом. Некогда цветущее село практически прекратило свое существование. Новосветловка поражала еще больше. Кругом черные от сажи развалины. Обломки танков, разбросанные в радиусе сотни метров. Глядя на рваную на куски многотонную броню и висевшие на деревьях гусеницы, прилетевшие сюда за несколько десятков метров от самого танка, теряешься в догадках – какая сила могла такое сделать?

Новосветловская церковь со всех сторон имела повреждения – купол отсутствовал, вокруг лежали горы кирпича и штукатурки. Конечно же, отсутствовал памятник Ленину. «Айдаровцы» привязали его к машине и таскали по селу. В конце концов, с криками «слава Украине», взорвали. Тут же стоит венок погибшему ополченцу. «Айдаровцы» привязали его к дереву, к машине и разорвали пополам. Венок и цветы лежат там по сей день. Так же, как и на разбитом танке ополченцев в Хрящеватом.

Взорванную машину специально не стали убирать. Лежащую рядом башню поставили на место, рядом с трассой сделали бетонную площадку и поместили на нее остатки машины, ставшей братской могилой для трех человек. Проезжая мимо, часто можно наблюдать возле этого танка людей. Вокруг машины полно цветов и венков. Один из членов экипажа был наш – луганский, точнее, камбродский парень. Если я не ошибаюсь, осталась его жена и двое детей. Откуда были остальные члены экипажа – не знаю.

Таких машин на этой войне были сотни.

При подрыве танка, попадания в него реактивных противотанковых средств или артиллерии, шансов выжить у танкистов практически нет. Очень часто в результате попадания в машину детонирует боекомплект самой машины, сила взрыва способна подбросить башню танка на несколько десятков метров в небо.

Вся Новосветловка усеяна воронками, глубина которых иногда достигает двух-трех метров. Новосветловский Дворец культуры представляет собой несколько стен, покрытых сажей. Спустя почти два года, там так ничего и не изменилось. Люди, конечно, стараются привести в порядок свое село, остатки разбросанной брони и сгоревшие машины убрали, строительный мусор собрали в кучи и вывезли, но убрать все напоминания тех жутких дней не получится еще долго. Село обстреливали запрещенным фосфорным боеприпасом. Потушить фосфор практически невозможно. Земля, на которую он попадал, по сей день белая, в радиусе нескольких сотен метров нет никакой растительности. Я думаю, что в ближайшие лет 20–30 и не появится.

В одну из смен в сентябре ко мне подошел начальник и попросил меня об одной услуге. Сразу сказал, что приказать не может, но просит. Суть вопроса заключалась в том, что нужно было поехать в Хрящеватое и привезти несколько трупов, которые пролежали под открытым небом уже около месяца. Вывезти их не удавалось потому, что айдаровцы их заминировали. Наконец, у саперов дошли руки и до них. После разминирования их нужно доставит в морг.

Мне дали старую потрепанную «ГАЗель», заправили ее и послали к пожарным для получения ОЗК (общевойсковой защитный костюм). Кто служил в армии, хорошо знаком с этим аксессуаром. В комплект входит противогаз, плащ, чулки и перчатки. Когда все это надеваешь на себя, никакие внешние факторы типа дождя, пыли и химического оружия на тебя не действуют никак. Ехать я должен был в этом костюме.

Я приехал в пожарную часть возле центрального рынка, долго ждал, но получить его так и не сложилось. Оказалось, что перед тем, как забрать трупы, нужно было сначала их описать. Сделать это должны были какие-то представители милиции. И, как оказалось, сегодня они сделать этого не могут, так что меня отпустили на подстанцию. Но сам факт того, что после «Айдара» остались такие сюрпризы, заставляет лишний раз задуматься. Хотя и так все более чем понятно.

По воле судьбы мне довелось быть в гуще событий гражданской войны 2014 года в Донбассе. Я не был беженцем. И с первых дней войны понял, что являюсь свидетелем неординарных событий, которые не часто происходят на нашей земле.

Активное переписывание истории Украиной и ее заокеанскими партнерами заставили меня запечатлеть увиденное. Я не хотел бы, чтобы спустя много лет кто-то мог переворачивать историю с ног на голову. Хотя украинским СМИ это удается делать прямо сейчас, когда война еще не окончена.

События, происходившие в Луганске летом 2014-го года, коренным образом повлияли на сознание населения. После обстрелов практически не осталось сторонников единой Украины. Поведение ВСУ в Новосветловке, Хрящеватом, Станице Луганской не оставляло иллюзий. Медленно и уверенно все становились сепаратистами. Авторитет России в глазах населения неуклонно рос, в то время как Украина все больше подвергалась отторжению из-за неадекватных и преступных действий ВСУ. Не считая постоянного минометного террора, по городу работала артиллерия из Станицы Луганской, Металлиста, аэропорта и Большой Вергунки – это практически восточная часть города.

Несколько раз для обстрела города ВСУ применяли системы залпового огня. Эти системы не предназначены для прицельного огня, они накрывают значительные площади за счет большого количества ракет и обладают огромной разрушающей силой.

Одна из таких ракет РСЗО «Ураган» прилетела в квартал Гаевого, повредив детский сад. Детей в нем не было, так как время было позднее – около 23 часов. Одна из кассет разорвалась в частном секторе, при этом погиб молодой мужчина. Поражающий элемент весом в 1–2 грамма, внешне напоминающий отрезок алюминиевой проволоки длиной 1 см и диаметром 5, пробил железные ворота, дверь в дом, прошел сквозь тело этого парня и застрял в стене. Вызвали «Скорую», но прибывшая на место бригада констатировала смерть до приезда. Насколько мне известно, никакого отношения к ополчению он не имел. Не исключено, что был сторонником единой Украины. Но тех, кто нажал кнопку «Пуск», не очень беспокоили эти обстоятельства, равно как и то, что жертвой мог стать кто угодно.

Такая тактика ведения войны Украиной и приводила к существенным и ужасающим потерям среди мирного населения.

Для тех, кто все еще считает, что жертвы среди мирных на территории республик лежат на совести ополчения, со всей ответственностью заявляю, что лично являюсь свидетелем как минимум четырех обстрелов городов области и самого Луганска, которые привели к значительным разрушениям и жертвам. Сначала я видел откуда и из чего вели огонь, затем видел последствия. Все увиденное готов подтвердить в любом суде.

Применяемая ВСУ тактика, прежде всего, решала задачи новых украинских властей по удалению враждебно настроенного населения Донбасса. Таким образом, перепуганное обстрелами население было вынуждено бежать. Приверженцы Украины бежали в Украину, сепаратисты – в Россию. Те, кто остался с оружием в руках или без такового, подлежали уничтожению. В случае успешного военного возвращения свободной от населения территории Донбасса, враждебное население осталось бы в России, дружественное вернулось, свободное жилье и землю раздали бы участникам АТО. При таком раскладе Донбасс стал бы действительно украинским.

Летом 2014-го года все так и вышло. Большинство жителей покинули свои дома. Первая часть поставленной задачи была выполнена, но оставшиеся в практически окруженном городе люди и его защитники не сдавались. На примере Новосветловки все понимали, чем грозит сдача города Украине.

Поддержка России была неоценима. Те, кто не сбежал из города, питались и одевались из гуманитарных конвоев. Из России возили даже воду. Работая на «Скорой», я трижды получал комплекты продовольствия.

Помогало не только государство Россия. Помогали отдельные граждане РФ. Выстаивая огромные очереди на таможне, сюда ехали частные машины, грузовики и микроавтобусы, везя сюда все – от военной снаряги до «памперсов». На разнокалиберных коробках часто писали слова поддержки и пожелания. Читая их, понимаешь, что ты не один, что русский ты не только по паспорту – ты часть большого Русского мира.