Глава 8

Как я и предполагал, встретив на моем участке серьезное сопротивление, немцы больше не стали испытывать здесь удачу и отправились на поиски брода. По крайней мере вражеские танки двинулись вдоль западного берега реки в сторону расположений капитана Ларина, за которого я был пока полностью спокоен: там у наших была очень выгодная позиция, до батальона курсантов и призывников с пушками, минометами и пулеметами.

По всему выходило, что следующих «гостей» нужно было ждать только утром, поэтому я отправился спать на восточный берег, приказав Андрею почистить и зарядить мою винтовку, а часовым будить меня при любой опасности.

Примерно около 8 часов утра, я проснулся от звуков близких взрывов. Выскочив из палатки, я поспешил вернуться на западные позиции. Немецкие снаряды дальнобойных орудий основательно перепахивали нашу свалку. Мои бойцы из своих окопов на безопасном расстоянии с интересом следили за вражеским артобстрелом, комментируя особо точные попадания. Немецкие наводчики видимо ставили целью прежде всего вывести из строя артиллерию, поэтому остовы наших и так поломанных орудий вскоре взлетели на воздух и перестали выполнять какую-либо функцию. Мои бойцы теперь понимали ценность ложной позиции, на создание которой они потратили столько времени. Как оказалось, моя рота уже позавтракала и веселые лица солдат говорили об их хорошем боевом настрое.

Вдалеке на всем нашем западном берегу, то слева, то справа слышались выстрелы и разрывы, в воздухе кружилась немецкая авиация. Атакующая волна танковых колонн группы армий «Центр» подкатилась к Березине. Я приказал Чопорцу организовать завтрак и чай и спокойно уселся под звуки артобстрела за импровизированный стол из ящиков, даже заботливо накрытый Андреем трофейной скатертью, обнаруженной у мотоциклистов. Я где-то читал, что перед боем командир должен всем своим видом показывать солдатам свое спокойствие. Тот же Наполеон демонстративно ложился спать часто в разгар какого-либо сражения.

Из обрывков разговоров курсантов в окопах, я понял, ночью мой адъютант рассказал всем свою версию вчерашнего боя, по его словам выходило, что я перестрелял практически всю роту фрицев. Чопорец, видимо, это сделал, чтобы поднять мой авторитет и порадовать бойцов. Поэтому сейчас, когда я спокойно сел пить чай во время обстрела, бойцы не видели в этом ничего удивительного. В их глазах я был уже не просто бойцом особого назначения, а главным секретным оружием Красной Армии. Для полноты картины мне не хватало только утренних газет, поэтому мне в голову пришла хорошая идея. Я приказал позвать ротного политрука Сергея Сенцова, с которым мы успели вчера перекинуться всего парой слов, и изложил ему, что неплохо было бы разжиться прессой, а также провести вечером собрание бойцов, рассказав им историю этого славного места и про нашу победу 1812 года. Сенцов с восторгом поддержал мое предложение, сказав также, что совместит это мероприятие с собранием комсомольского актива роты, а также выпустит стенгазету.

В это время в небе раздался гул приближающихся немецких самолётов.

— Воздух! — крикнул Дуболомов, и бойцы поспешили надеть каски и укрыться в окопах. Вчера я предупредил, что фрицы обязательно будут нас бомбить, а при отсутствии средств ПВО это может быть очень опасно.

Над лесом появилась тройка немецких Юнкерс Ju-87, прозванных «лаптежнтками» за большие неубираемые во время полета шасси. Его вообще было трудно спутать с каким-то другим самолетом. Этот одномоторный двухместный пикирующий бомбардировщик и штурмовик Второй мировой войны выделялся также крылом типа «перевёрнутая чайка». С характерным пугающим рёвом сирены, которая, кроме устрашения, позволяла лётчику определять на слух скорость пикирования, немецкие «штуки» устремились на наши позиции. Я понял, что мой план сработал: немцы были уверены в силе наших позиций и намеревались окончательно сравнять их с землей. Зениток у нас не было, поэтому враг мог действовать безнаказанно. Своими очертаниями самолеты напоминали хищных птиц, в их угловатых контурах просматривалось что-то дьявольское — радиаторы пикировщиков напоминали широко разинутые пасти, а стойки шасси с объемными обтекателями выглядели как выпущенные когти. Все это должно было произвести огромный психологический эффект на тех, на кого пикирующие бомбардировщики с неумолимой точностью сбрасывали свои бомбы. В данную минуту я очень рассчитывал на их хваленую точность, так как от свалки наши позиции были всего в двухстах метрах.

Немецкие асы снизились до высоты 500 метров и сбросили первые бомбы, которые точно накрыли свалку. Я уже было взялся за винтовку, намереваясь попробовать пострелять по этим небесным хищникам, но видимо, пилоты не увидели на земле больше никаких подходящих целей и набрав высоту полетели вдоль реки на юг. Теперь дело было за наземной операцией, однако в этот раз немцы не торопились. Вся моя рота застыла в напряженном ожидании на в своих окопах, даже разговоры смолкли.

Уже после обеда из-за леса лениво выползли немецкие танки: это было 6 легких Pz.II, за ними на значительном удалении растянулась цепь немецкой пехоты, в количестве примерно 2-х рот. Фрицы стали неспешно подползать к позициям нашей обороны, подставляя нам фланги, так как свалка была чуть в стороне. Я отправился на позиции нашей артиллерии, приказав Дуболомову открывать огонь по пехоте противника только по моей команде. Нужно было максимально близко подпустить противника и полностью расправиться с панцерами, для этого я хотел проверить свою меткость на наших орудиях. Мы располагали двумя стандартными 45-мм противотанковыми пушками 53-К образца 1937 года. «Сорокапятки» были основным орудием противотанковой артиллерии Красной Армии в начальный период Великой Отечественной войны, боевой расчет пушки составлял 5 человек. Наибольшая дальность стрельбы нашей арты составляла чуть более четырех километров, прямой наводкой можно было эффективно стрелять по танкам до километра. Бронепробиваемость пушки 53-К была вполне приемлемой — по нормали на 500 м она пробивала 43 мм броню, а на — 1000 м — броню толщиной 28 мм. Этого было вполне достаточно для борьбы с бронетехникой врага на первых этапах войны. Но дуэль артиллериста и танка была все-таки неравной. Расчет защищал только лишь броневой лист толщиной около четырех миллиметров, при этом орудие стояло неподвижно, а танк двигался и просто в лоб его пробить было тяжело. Снаряды у нас были бронебойные, и подкалиберные, и совсем немного осколочных для пехоты. Командовал батареей из двух расчетов — младший лейтенант Спиридонов. В данный момент наша арта сиротливо стояла в укрытии и ждала своего часа.

— Товарищ комроты, расчеты к бою готовы! — отрапортовал мне командир батареи.

— Ну, здравствуйте, товарищи артиллеристы! — сказал я, осматривая позицию.

Артиллеристы готовились к своему первому бою и возможно они были даже неплохими бойцами. Если бы я не располагал своими сверхспособностями, то конечно дал бы им предварительно хорошо пристреляться. Однако, каждый снаряд у меня был сейчас на счету, пополнение боезапаса было под большим вопросом, поэтому я заранее принял решение стрелять из пушек самостоятельно. О чем собственно и сказал командиру расчетов.

Младший лейтенант Спиридонов с большим непониманием и недоверием подпустил меня к своему орудию, оно было и понятно, артиллеристом в его понимании, я не был. Система оперативно произвела мое обучение. У пушки была достаточно простая система наведения при помощи двух рукояток и нехитрый прицел, чем-то напоминающий оптический. Посмотрев в окуляр на медленно ползущие панцеры, я решил, что мне хватит и одной пушки, поэтому, чтобы бойцы не теряли времени даром я дал им команду переместить другое орудие на заранее подготовленную вторую позицию. Играючи я взял бронебойный снаряд и зарядил пушку. Моя система быстро рассчитала лучшие цели, показывая мне наиболее уязвимые места на вражеской технике. Я очень хотел, чтобы мои первые выстрелы были не только эффективными, но и особо-эффектными, поэтому остановил выбор на местах, попадая в которые, снаряд сразу мог бы вызвать детонацию немецких боеприпасов или гарантированно уничтожить экипаж танка. Например, в правой створке люка танка имелся плохо защищенный маленький прямоугольный лючок для флажковой сигнализации, куда обычно было очень трудно попасть. Я решил, что открывать стрельбу стоит на расстоянии километра. В этом случае у меня будет небольшое преимущество. Процесс прицеливания происходил максимально быстро, я просто должен был совместить перекрестия своей системы и пушки. Скорость ветра моя система также учитывалась, как и вес каждого снаряда, который по факту немного отличался. Танки уже прилично подползли к свалке, очень удачно поворачиваясь к нам правыми бортами.

Я решил сначала расправиться с самыми дальними танками, опасаясь, что они смогут покинуть поле боя, если захотят уйти на полной скорости. Первым выстрелом я промазал, — вернее просто снес гусеницу самому дальнему панцеру. Сказывалось приличное расстояние, чуть более километра. Артиллеристы радостно загалдели, для них это был феноменальный успех. Я наоборот немного расстроился, но успокоив себя мыслью, что теперь этот танк точно не сбежит, я перенес огонь на самый ближний танк. Второй мой выстрел словно распустил на поле красивый огненный цветок: огромная башня танка подлетела метров на 20 и красиво вращаясь в воздухе, упала. Охота на немецких железных зверей была объявлена.

Собственно, все оказалось достаточно легко у меня и с пушкой. Следующие четыре выстрела, которые я проделал примерно минут за пять произвели примерно такой же эффект — все танки загорались, но башни правда больше не отлетали. Каждый раз при моем удачном выстреле наши окопы на западном берегу оглашались громогласными криками «ура». Я даже испугался, что немцы смогут по этим крикам установить раньше времени нашу настоящую позицию. Несмотря на потерю танков, наступление продолжалось. Немецкая пехота была уже в пятистах метрах от наших передовых окопов, когда с танками было покончено.

Я достал ракетницу и дал сигнал к бою, в ту же секунду 9 пулеметов, четыре из которых были трофейными, практически во фланг ударили по наступающим фрицам. Пристрелку пулеметов мы провели, поэтому первые же выстрелы скосили десятки солдат. Остальные тут же залегли, и я стал добавлять по ним осколочными, которых у меня правда было всего 4. Но не успел я расстрелять эти снаряды, как снова раздалось громогласное «ура» и я увидел, как из наших окопов без всякого приказа выскочил политрук Сенцов и повел за собой в атаку роту курсантов. Видимо, понимая, что наши сейчас окажутся не в очень выгодной ситуации, свой взвод разведчиков поднял и Дуболомов.

— Твою же богу душу мать! — выругался я на чрезмерно патриотически настроенного политрука и схватив винтовку побежал на западные позиции.

Наши пулеметы первое время еще помогали против вскакивающих и отстреливающихся фрицев, потом, когда пехота сблизилась, их огонь остановился. Дальше свою роль сыграли автоматчики, которые смогли немного вырваться вперед и стрельба которых на близком расстоянии, была гораздо эффективней немецких винтовок. Меня не удивлял тот факт, что, видя гибель танков, потеряв офицеров и попав под перекрестный пулеметный огонь, немцы не отступали, видимо они были под действием своего «первинтина» и им еще редко пока приходилось терпеть поражение, поэтому немецкая пехота даже решила вступить в рукопашную.

Но в атаку на них шли не простые автоматчики, а элита фронтовой разведки. Через минуту завязалась рукопашная схватка, немцев было чуть больше, и видимо это вначале придало им уверенности, но взвод во главе с Дуболомовым смело врезался в их ряды, сразу же перехватывая инициативу. Я понимал, что теперь с нашей стороны потерь конечно не избежать, но фрицы были обречены. У каждого моего разведчика был нож, и он хорошо был обучен приемам рукопашного боя. Один мой боец стоил трех фрицев, а Дуболомов, пожалуй, и всех десяти.

Рукопашная схватка продолжалась всего несколько минут. Надо отдать им должное, подопечные Гёпнера сражались до конца. Только три десятка фашистов из трехсот в конце концов подняли руки, остальные были или ранены, или убиты. Но какие-то фрицы все-же смогли убежать и скрыться в лесу. Из двух рот их спаслось не более 2 отделений.

Поле боя осталось за нами. Это была полная победа, но к сожалению, не бескровная: 8 курсантов и 3 разведчика были убиты, еще 12 бойцов получили легкие ранения, в том числе и Сенцов, которому пуля попала в руку. Четверть моих бойцов выбыла из строя полностью или частично.

Быстро подведя итоги нашей победы и сдержанно похвалив при всех радостного Сенцова, которого мне на самом деле хотелось расстрелять за самовольную атаку, я приказал собрать трофеи. С убитых немецких офицеров я попросил еще снять форму. В нашем распоряжении оказался еще практически целый танк, в который я попал первым, его экипаж удрал. Я не знал, что с ним делать, теоретически можно было починить гусеницу и ввести его в строй, но набрать толковый экипаж в данных условиях не представлялось возможным, поэтому я приказал Дуболомову подорвать его. Поле боя было завалено немецкими трупами и телами раненных солдат. Я решил не играть в благородство и приказал всех раненых фрицев добить, а сдавшихся в плен допросить и также расстрелять. Среди пленных не было офицеров, и они сейчас не представляли никакой ценности. Некоторые бойцы, услышав мой жестокий приказ посмотрели на меня с осуждением, но это были еще первые дни войны, и они еще не знали, что эти фрицы будут вытворять на нашей территории.

Наконец очередь дошла до Сенцова. Я подождал пока ему сделают перевязку и отозвал его в сторону.

— Товарищ ротный политрук, что за самоуправство? Вы почему не выполнили мой приказ?

— Я вас не понимаю, товарищ Василий, — попытался сначала хорохориться Сенцов.

— Ты все прекрасно понимаешь, наши убитые ребята на твоей совести! Мы по твоей вине потеряли сейчас целое отделение! Мы могли бы перестрелять фрицев на расстоянии, при нашем количестве пулеметов это было бы делом пары минут. Зачем?

— Я выполнял устав и действовал в соответствии с боевой обстановкой.

— Какой нахрен обстановкой? В чем был резон поднимать людей в эту бессмысленную атаку? У нас что, патроны закончились? Если бы не мои разведчики, ты бы потерял всю роту. Да тебя расстрелять нужно за такие дела! Я отстраняю тебя от командования. Занимайся только своими собраниями, а при первой же возможности отправлю тебя в тыл! — кричал я Сенцову, видя, как он бледнеет. Меня поддержал и подошедший к нам Дуболомов:

— Сергей, комроты прав, хороших ребят мы потеряли, не зря они погибли конечно, но у нас каждый человек на счету сейчас, а немцы снова полезут вот-вот.

Словно в подтверждении слов Дуболомова, я увидел, как от леса бегут наши бойцы.

— Танки, танки! — кричали курсанты.

«Ну вот накаркал, третья волна пошла», — подумал я. «А вдруг это сам товарищ Гёпнер пожаловал?»