Глава пятая
«Она умирала, но мы принесли ее на берег. Свет растянулся, словно кожей укрывая ее боль, но он истончался и быстро таял. Никому и в голову не пришло бы хоть шепотом пошутить, что та, кого звали Пробуждающая Заря, теперь угасает с наступлением утра.
Ее слабые жесты привели ее сюда, где серебряные волны падали дождем, а пена у сломанной ступни искрилась алым. Раздутые бледные тела шевелили руками и ногами на мелководье, и мы поражались, как точна была ее последняя команда.
Стоит ли смотреть в лицо своему убийце? Очень скоро я узнаю ответ для себя. Мы слышим, как за текучей стеной снова собираются легионы, а другие отходят, чтобы построиться в неровные шеренги. Выжило так мало. Может, это она и хотела увидеть здесь, прежде чем убийственный свет осушит ее глаза».
Фрагмент «Шайхов», «Харканас»
Автор неизвестен
Покрытая черным лаком амфора не выкатилась, а скользнула из боковой двери по коридору наискосок. Она ткнулась в мраморные перила на верхней площадке лестницы; треск, словно от расколотого черепа, разнесся эхом, прежде чем громадный сосуд наклонился и покатился по ступенькам. Осколки разлетались брызгами по каменному пролету до самого нижнего этажа. Блестящая пыль покружилась и осела инеем.
Вифал подошел к ступенькам и посмотрел вниз.
– Это было, – сказал он еле слышно, – весьма эффектно, – и обернулся, услышав звук за спиной.
Капитан Коротышка высунулась из двери, огляделась и заметила Вифала.
– Вам лучше зайти внутрь, – сказала она.
– Я ровно так и делал, – ответил он. – Еще пять шагов, и она осталась бы вдовой.
Коротышка изобразила гримасу, которую он не понял, и посторонилась, пропуская его.
Тронный зал оставался палатой привидений. Черный камень и черное дерево, ониксово-алая мозаика на полу, покрытая пылью и сухими листьями, залетевшими в какое-то высокое окно. Казалось, тут не осталось ничего от силы Терондераи, святой гробницы Матери Тьмы, однако Вифал чувствовал себя униженным, пройдя через боковой вход к центру зала.
Трон стоял справа, на помосте высотой по колено – Вифал понял, что помост – громадный пень черного дерева. Корни впивались в пол. Сам трон, вырезанный прямо из ствола, был простым, аскетичным, как обыкновенный стул. Возможно, когда-то он был обит мягким плюшем и богато отделан, но теперь не осталось даже гвоздей.
Жена Вифала стояла за троном, сложив руки, и перевела взгляд с Йан Товис, стоявшей перед троном с видом просительницы, на Вифала.
– Наконец-то, – отрезала Сандалат, – мой эскорт. Забери меня отсюда, муж.
Йан Товис, королева шайхов, кашлянула.
– Бегство ничего не решает…
– Неправда. Оно решает все.
Женщина, стоявшая перед Сандалат, вздохнула.
– Это трон тисте анди, а Харканас – столица Обители Тьмы. Вы дома, ваше величество…
– Хватит меня так называть!
– Я обязана: в вас течет королевская кровь…
– В нас всех текла королевская кровь в этом проклятом городе! – Сандалат Друкорлат ткнула пальцем в сторону Йан Товис. – Как и в шайхах!
– Но нашим царством был и остается берег, ваше величество, а Харканас ваш. Но если необходимо, чтобы оставалась только одна королева, я охотно отрекусь…
– Нет, не отречешься. Это твой народ! Ты привела их сюда, Йан Товис. Ты – их королева.
– На этот трон, ваше величество, может претендовать только одна особа королевской крови. И как мы обе знаем, в этом царстве есть только одна тисте анди. Вы.
– Прекрасно, и кем мне править? Горстками пыли? Сгнившими костями? Пятнами крови на полу? И где моя Высшая жрица, в чьих глазах сияет Мать Тьма? Где мой Слепой Галлан – блестящий, замученный придворный шут? Где мои соперницы, мои заложницы, слуги и солдаты? Служанки и… А, неважно. Это бессмысленно. Мне не нужен этот трон.
– И тем не менее, – сказала Йан Товис.
– Очень хорошо, я принимаю сан, и первым же актом отрекаюсь и уступаю трон и весь Мудрый Харканас вам, королева Йан Товис. Капитан Коротышка, найдите нам королевскую печать – она где-то тут валяется, – пергамент, чернила и воск.
Королева шайхов улыбнулась, но невеселой улыбкой.
– «Мудрый Харканас». Я уж и забыла это почетное имя. Королева Сандалат Друкорлат, я со всем уважением отклоняю ваше предложение. Мой долг – на Берегу. – Она кивнула на Коротышку. – До тех пор пока в Харканасе не появятся другие тисте анди, я смиренно предлагаю: пусть капитан Коротышка действует в качестве вашего канцлера, командира дворцовой стражи и выполняет остальные обязанности, необходимые для того, чтобы вернуть дворцу былой блеск.
Сандалат фыркнула.
– О, разумно. И, полагаю, сотни ваших шайхов ожидают снаружи с ведрами и швабрами.
– Вообще-то, летерийцев. Островитяне и прочие беженцы. Они познали большую нужду, ваше величество, и примут честь работать во дворце со смирением и благодарностью.
– А если я их прогоню? Вижу, вижу, какие ловушки вы расставили вокруг меня, Йан Товис. Собрались приковать меня к этому проклятому трону. Но вдруг я крепче вас?
– Бремя правления закаляет нас обеих, ваше величество.
Сандалат бросила на Вифала умоляющий взгляд.
– Отговори ее, муж мой.
– Попробовал бы, если б думал, что могу хоть чуть поколебать ее, милая. – Вифал подошел к помосту, разглядывая трон. – Нужно, пожалуй, пару подушечек положить, чтобы можно было просидеть какое-то время.
– А ты будешь моим консортом? Боги, ты не думаешь, что я могла бы придумать и получше?
– Несомненно, – ответил Вифал. – Однако сейчас ты привязана ко мне и, – добавил он, махнув рукой на трон, – вот к нему. Так что усаживайся и посолиднее, чтобы Йан Товис могла преклонить колено или сделать реверанс – что там ей положено, – а Коротышка начала скрести полы и выбивать гобелены.
Женщина тисте анди огляделась, словно ища еще одну амфору; ближайшая стояла на каменной круглой чаше у боковой двери – стояла сиротливо, как заметил Вифал, бросив взгляд на пустую каменную подставку с другой стороны двери. Он подождал, не зашагает ли жена в ярости, чтобы повторить свой гневный жест, но она разом как будто сдулась. Слава Маэлю. Она бы выглядела смешно. Этикет, любимая, как подобает Королеве Тьмы. Да, есть что-то, от чего не убежишь.
– В этом царстве будут две королевы, – сказала Сандалат, усаживаясь на трон. – И чтобы никаких реверансов, Товис. – Она смотрела на женщину из шайхов почти сердито. – Говоришь, другие тисте анди.
– Они несомненно ощутили возвращение Матери Тьмы, – ответила Йан Товис. – И наверняка понимают, что рассеянию пришел конец.
– И сколько, по-твоему, осталось тисте анди?
– Не знаю. Знаю одно: те, кто жив, вернутся сюда. Как вернулись шайхи. Как и вы.
– Хорошо. Первый, кто появится, получит трон и все, что прилагается. Муж мой, начинай строить домик в лесу. Где-нибудь подальше. Совершенно недосягаемый. И никому, кроме меня, не говори, где он.
– Домик.
– Да. С подъемным мостом и рвом, с ловушками и капканами.
– Начну чертить планы.
Йан Товис сказала:
– Королева Сандалат, прошу разрешения удалиться.
– Да, и чем скорее, тем лучше.
Йан Товис, бывший летерийский офицер, поклонилась, повернулась и зашагала прочь из зала.
Капитан Коротышка подошла к трону и опустилась на одно колено.
– Ваше величество, мне собрать дворцовый персонал?
– Здесь? Бездна меня забери, нет. Начни с остальных комнат. Ступай. Ты… э… свободна. Муж мой! А ты даже не думай уходить.
– Даже в голову не пришло. – Ему удалось сохранить серьезное выражение лица под ее строгим скептическим взглядом.
Когда они остались одни, Сандалат соскочила с трона, как будто наткнулась на оставшийся древний гвоздь.
– Ах, эта сучка!
Вифал вздрогнул.
– Йан?..
– Да не она… она-то, конечно, корова. Я просто оторопела на мгновение. И потом, с чего ей одной страдать от бремени правления, как она изящно выразилась?
– Если так выражаться, то легко понять, как она нуждается в друге.
– В ком-то равном, да. Беда в том, что я не подхожу. Я ей неровня. Я не приводила десять тысяч сородичей в это царство. А только тебя.
Он пожал плечами.
– Но все же мы здесь.
– А она знала.
– Кто?
– Эта сучка Тавор. Она каким-то образом знала, что так и будет…
– Ты не можешь этого доказать, Санд, – возразил Вифал. – Чтение проводил Скрипач, а не она.
Сандалат нетерпеливо махнула рукой.
– Это мелочи, Вифал. Она поймала меня, вот в чем дело. Меня там и быть не должно было. Нет, она знала, что для меня заготовлена карта. Другого объяснения нет.
– Да это вообще не объяснение, Санд.
Она посмотрела на него несчастными глазами.
– Думаешь, я не знаю?
Вифал помедлил.
– Слушай, – сказал он, – идут твои сородичи. Ты уверена, что хочешь, чтобы я стоял здесь рядом с тобой, когда они придут?
Сандалат прищурилась.
– На самом деле ты думаешь: хочу ли я стоять рядом с ней, когда они появятся? Просто человек, временная игрушка для Королевы Тьмы. Ты ведь думаешь, они так посмотрят на тебя?
– Ну…
– Ты ошибаешься. Может быть совсем наоборот – но все равно недобро. Они увидят в тебе того, кто ты и есть: угрозу.
– Кого?
Она лукаво посмотрела на него.
– Ваш вид унаследует – все. И вот ты тут, как и летерийцы, и шайхи с их жидкой кровью, осевшие в Харканасе. Осталось ли место, где вы, проклятые ублюдки, рано или поздно не окажетесь? Вот что они подумают.
– Видит Маэль, у них есть основания, – ответил он, глядя в сторону и представляя в тронном зале десятка два величавых тисте анди, стоящих с суровыми глазами на каменных лицах. – Лучше я пойду.
– Нет, не пойдешь. Мать Тьма… – Она внезапно захлопнула рот.
Повернув голову, он изучал жену.
– Твоя богиня что-то нашептывает тебе на ухо, Санд? Обо мне?
– Ты будешь нужен, – сказала она, снова взглянув на одинокую амфору. – Все вы. Летерийские беженцы. Шайхи. И это несправедливо. Это несправедливо!
Он взял ее за руку, не позволив бить посуду. И развернул, так что она оказалась в его объятиях. Удивленный, перепуганный, он обнимал ее, рыдающую. Маэль! Что ждет нас здесь?
Но ответа не было, а его бог казался бесконечно далеким.
Йедан Дерриг острием Хустова меча прочертил линию на осыпавшихся костях Берега. Текущая стена света отражалась на древнем клинке молочными слезами.
– Мы здесь просто дети, – пробормотал Йедан.
Капитан Умница отхаркнула мокроту, шагнула вперед и плюнула на стену; потом повернулась к Йедану.
– Что-то подсказывает мне, что нам лучше быстро повзрослеть, Дозорный.
Йедан стиснул зубы, попытался найти ответ на ее жестокое замечание и сказал только:
– Да.
– Умываются, – сказала Умница, кивнув на стену нескончаемого потока света. – И лиц все больше. И как будто приближаются, словно прогрызают себе дорогу. Так и жду, что вот-вот оттуда высунется рука. – Умница запихнула большие пальцы за оружейный ремень. – Ну так, сэр, что дальше?
Йедан посмотрел на Светопад. Попытался вызвать воспоминания – не свои, чужие. Скрежет зубов звучал в голове как отдаленный гром.
– Будем сражаться.
– И потому вы набрали в свою армию всех, у кого остались руки-ноги.
– Не всех. Летерийские островитяне…
– Чуют неприятности получше прочих. Почти все – приговоренные. Тут вопрос мужества, сэр, – как только разберутся, сразу начнут действовать.
Йедан посмотрел на женщину.
– Откуда такая уверенность, капитан?
– Я ж сказала: как только разберутся.
– В чем?
– В том, что бежать некуда, это первое, – ответила она. – И в том, что никто не сможет остаться в стороне, не будет… как их? Гражданских. Сражаться мы будем за свою жизнь. Спорить не будете?
Он покачал головой, продолжая изучать игру света на клинке.
– Мы будем стоять на костях наших предков. – Он взглянул на Умницу. У нас есть королева, которую мы будем защищать.
– А вы не думаете, что ваша сестра будет прямо здесь, в первых рядах?
– Моя сестра? Я не про нее. Про королеву Харканаса.
– И мы будем умирать, защищая ее? Не понимаю, сэр. Почему ее?
Он поморщился, поднял меч и медленно убрал в ножны.
– Мы с Берега. Кости у нас под ногами – наши. Это наша история. Наш смысл. Здесь мы будем стоять. В этом наше предназначение. – Воспоминания, хоть и чужие, все еще будоражили. – Наше предназначение.
– Ваше – может быть. А нам, остальным, хочется просто пожить еще. Заниматься делами. Рожать детей, пахать землю, богатеть – и прочее.
Он пожал плечами, глядя на стену.
– Такого, капитан, мы пока себе позволить не можем.
– Не радует меня мысль умирать за королеву тисте анди, – сказала Умница, – и вряд ли я тут одинока. Так что, пожалуй, заберу назад свои слова. Наверное, неприятности будут.
– Нет. Не будет.
– Собираетесь срубить несколько голов?
– Если придется.
Она вполголоса выругалась.
– Надеюсь, что нет. Как я уже говорила, пока им нужно осознать, что деваться некуда. Думаю, для начала хватит? – Не дождавшись ответа, она кашлянула и добавила: – Да, достаточно сказать нужные слова в нужное время. Может быть, Дозорный Дерриг, вы и Странником меченый боец и достойный солдат, но вы не улавливаете тонкостей командования…
– В командовании нет тонкостей, капитан. Ни моя сестра, ни я не любим вдохновляющих речей. Мы просто объясняем свои требования и ждем, что их выполнят. Без жалоб. Без промедления. Чтобы выжить, недостаточно сражаться. Мы должны нацелиться на победу.
– Люди не дураки… э, забудьте, что я это сказала. Очень многие. Но что-то подсказывает мне, что есть разница – сражаться за свою жизнь или сражаться за что-то гораздо большее, чем твоя жизнь или даже жизнь любимых и товарищей. Разница есть, но про себя не могу сказать, в чем она.
– Ты всегда была солдатом, капитан?
Умница фыркнула.
– Ну уж нет. Я была воровкой, которая считала себя умнее, чем была на самом деле.
Йедан поразмыслил. Перед ним размытые лица, разинув рты, проталкивались через свет, словно гневные маски. Руки тянулись к его горлу и хватали пустоту. Он мог бы дотронуться до стены, если б захотел. Но он только разглядывал врага перед собой.
– И за какое дело, капитан, ты стала бы сражаться? С учетом того, что ты описала – превыше собственной жизни или жизни любимых?
– Вот в том-то и вопросик, да? Для нас, летерийцев, это не дом. Может быть, мы и захотели бы жить на этой земле, со временем, если бы несколько поколений пропитывали бы ее своей кровью. Но времени на это нет. Не хватит.
– Если это и есть твой ответ…
– Да нет. Я просто решаю. Это называется обдумывать. Значит, за какое дело. Точно не за королеву тисте анди, и не за ее проклятый трон, и даже не за ее проклятый город. Не за Йан Товис, хоть она и привела всех сюда, спасая им жизнь. Память умирает, как вытащенная на берег рыба, и очень скоро их от одного запаха будет воротить. Да и не за вас.
– Капитан, – сказал Йедан Дерриг, – если враги уничтожат нас, они пойдут по Дороге Галлана. Они беспрепятственно пробьют врата в ваш мир и будут уничтожать любую человеческую цивилизацию, пока не останется ничего, только пепел. А затем убьют богов. Ваших богов.
Йедан кивнул на Светопад.
– Если они такие ужасные, как мы можем надеяться удержать их тут? Дело в том, капитан, что это единственный путь. Вот эта полоска берега. Шириной в тысячу шагов. Только здесь стена процарапана и ослабела от прошлых ран. Мы удерживаем дверь, капитан, и спасаем ваш мир.
– И сколько мы сможем их сдерживать?
Он мгновение помедлил и сказал:
– Столько, сколько понадобится, капитан.
Она почесала затылок, какое-то время смотрела на Йедана, потом отвела взгляд.
– Как вы можете, сэр?
– Могу что?
– Стоять тут, совсем рядом, просто смотреть на них – вы что, не видите их лица, не чувствуете их ненависти? И того, что они хотят с вами сделать?
– Конечно, вижу.
– И все равно стоите.
– Они служат мне напоминанием, капитан.
– О чем?
– О том, ради чего я живу.
Она с шипением выдохнула сквозь зубы.
– От вас у меня мороз по коже.
– Я спрашивал о достойном деле.
– Ну да, спасти мир. Может сработать.
Он бросил на нее взгляд.
– Может?
– Ну конечно, вы думаете, спасать мир – хорошая причина делать что-то… делать хоть что-нибудь, да?
– А разве нет?
– Люди такие, какие есть… поглядим.
– Тебе не хватает веры, капитан.
– Мне не хватает доказательств обратного, сэр. Никогда не видела, за всю жизнь. Что делает человека преступником, по-вашему?
– Тупость и жадность.
– А помимо того? Я скажу вам. Смотришь вокруг, очень внимательно. Видишь все, что вокруг, видишь, кто всегда побеждает, и решаешь, что отчаяние – вонючее дерьмо. Решаешь любым путем пролезть, чтобы урвать для себя что сможешь. И осуждаешь других за все беды, которые на них свалились – даже если эти беды – твоих рук дело. Причиняя боль другому, ты объявляешь о своей ненависти к человечеству; но главное – возненавидеть то, что уже ненавидит тебя. Воровка крадет и уверяет себя, что просто выравнивает перекошенные весы. Вот так-то мы спим по ночам.
– Прекрасная речь, капитан.
– Я старалась сделать ее как можно короче, сэр.
– Значит, у тебя действительно не хватает веры.
– Я верю: нетрудно определить, что в человечестве самое худшее – оно вокруг нас, кислое, как протекающий день за днем мочевой пузырь. И к вони мы уже привыкли. А лучшее… может быть, что-то и есть, но я не поставлю на это все свое состояние. – Она помолчала и добавила: – Если подумать, у вас только один способ купить их души.
– И какой же?
– Выгребите все из дворцовой казны и закопайте в десяти шагах от берега. Причем прилюдно. Можно даже назвать это, скажем, «Награда Золотого Меча». И ее поделят в конце дня.
– А они будут сражаться за жизнь бойца, который рядом? Сомневаюсь.
– Хм, верное замечание. Тогда объявите долю каждому – а то, что не будет востребовано из-за гибели солдата, вернется в казну.
– Что ж, капитан, можно обращаться с петицией к Королеве Тьмы.
– Да я могу проще. Сестра Коротышка сейчас казначей.
– А ты циничная женщина, капитан Умница.
– Это ж только если спасение мира не сработает. Назначьте награду, и они сожрут собственных детей, прежде чем отступят на шаг.
– А за какую из этих двух причин ты готова отдать жизнь, капитан?
– Ни за какую, сэр.
Йедан задрал брови.
Она снова плюнула.
– Прежде я была воровкой. А значит, море ненависти, и от меня, и ко мне. Но потом я шла в шаге позади вашей сестры и смотрела, как она истекает кровью ради всех нас. Да еще и вы. Все, что случилось в арьергарде, спасло нашу шкуру. Так вот, – она хмуро взглянула на Светопад, – да, я буду стоять здесь и буду сражаться, пока дух не покинет их или не покинет меня.
Йедан уже откровенно разглядывал ее.
– И почему ты поступишь так, островитянка Умница?
– Потому что так поступать правильно, Йедан Дерриг.
Праведность. Это слово застряло в горле Йан Товис, как осколки стекла. Она словно чувствовала во рту вкус крови, а все, что стекало в желудок, будто густело и затвердевало, превращаясь в камень размером с кулак.
Берег звал ее, тянулся и впивался в нее своими нуждами. Эти нужды он хотел разделить с ней. Ты останешься со мной, королева. Как ты сделала однажды, ты сделаешь вновь. Ты из шайхов, а шайхи принадлежат Берегу, и я чувствовал вкус твоей крови всегда.
Королева, я снова чувствую жажду. Против этого врага на Берегу встанет Праведность и встанешь ты – и не отступишь ни на шаг.
Но ведь давным-давно случилось предательство. Как лиосан могли забыть? Как могли все оставить? Наказание, грубые, шипастые колючки возмездия могли унести целый народ, и пока струилась кровь, каждое тело поднималось все выше, оторвавшись от земли. Злая ловушка унесла их в праведное небо.
Разум не достигнет таких высот, и в небесах бушевало неукротимое безумие.
Праведность ярится по обе стороны стены. Кто сможет остановить грядущее? Ни Королева Тьмы, ни королева шайхов. И не Йедан Дерриг… нет, мой брат с нетерпением ждет. Он то и дело обнажает свой жалкий меч. Улыбается, глядя на отражение Светопада на лезвии. Стоит перед безмолвно кричащей безумной ненавистью, не дрогнув.
И все же – невероятное противоречие – ее брат ни разу в жизни не испытывал ни малейшего приступа ненависти; его душа совершенно не способна на такие чувства. Он может стоять в огне – и не сгорит. Может стоять перед этими искаженными лицами, тянущимися руками – и… и… ничего.
Ах, Йедан, что таится внутри тебя? Ты окончательно сдался нуждам Берега? Целиком? Есть ли у тебя хоть тень сомнения? А у него?
Она могла понять соблазнительную привлекательность этого зова. Отпущение грехов через полное самоотречение. Могла понять, но не доверяла ему.
Когда кто-то предлагает благословение в обмен на полное подчинение… требует, по сути, добровольного рабства души… нет, как может такая сила обладать высокой моралью?
Берег требует от нас подчиниться ему. Требует стать рабами его славной любви, сладкой чистоты его вечного благословения.
Здесь что-то не так. Что-то… чудовищное. Ты предлагаешь нам свободу выбора, но предупреждаешь, что отказаться – значит потерять любую надежду на славу, на спасение. Что же это за свобода?
Она считала, что ее вера в Берег ставит ее выше остальных поклонников, дрожащих смертных, преклоняющих колени перед капризными богами из плоти. У Берега нет лица. Берег – не бог, а только идея, вечный разговор стихий. Меняющийся, но остающийся неизменным, связующий жизнь и смерть. С ним невозможно торговаться, у него нет личности – переменчивой и склонной к злобе. Берег, считала она, не выдвигает требований.
Но вот она здесь, чувствует сухой ветер с костяного берега, смотрит, как ее брат говорит с Умницей, стоя всего в шаге от дикой ярости Светопада, то и дело доставая меч. А Первый Берег воет в ее душе.
Послушай! Благословенная Дочь, я здесь, а ты принадлежишь мне! Взгляни на эту рану. Мы с тобой исцелим ее. Моими костями, твоей кровью. Смерть под ногами, жизнь с мечом в руке. Ты будешь моей плотью. Я стану твоей костью. Вместе мы выстоим. Меняющиеся и неизменные.
Свободные и порабощенные.
Справа от нее появилась фигура, слева – еще одна. Она не взглянула на них.
Та, что справа, мурлыкала что-то мелодичное без слов, а потом сказала:
– Порешали мы, королева. Сквиш остается с Дозорным, ну а я – с вами.
– Да, с Берегом и с днем, – добавила Сквиш. – Слышьте, как он поет!
Пулли снова замурлыкала.
– Вы не преклонили колени пред Берегом, ваше величие. По сю пору. А это нужно, чтоб не появился разрыв.
– Даж королева должна подчиниться, – сказала Сквиш. – Берегу.
Раскрошенные кости – в цепи. Свободу – в рабство. Да как мы вообще согласились на эту сделку? Она изначально несправедлива. Кровь наша, а не Берега. Странник спаси, ведь даже кости остались от нас!
Во имя Пустого Трона, моя уверенность… пропала. Моя вера… крошится.
– Разве мой народ не заслужил лучшей доли?
Пулли хмыкнула.
– У кого есть хоть капелюшечка шайхской крови, тот слышит эту песню. Тот придет, тот встанет…
– И бороться будет, – закончила Сквиш.
– Но… – Они заслуживают лучшего.
– Ступайте на Берег, ваше величие. Даж вы не выше Первого Берега.
Йан Товис поморщилась.
– Думаешь заставить меня, Пулли? Сквиш?
– Коли бы ваш брат…
– Не убил всех ваших союзников, – кивнула Йан Товис. – Да. Как ни странно, не думаю, что он полностью понимал последствия. Так ведь? Сто с лишним ведьм и колдунов… да, возможно, им удалось бы меня заставить. Но вы две? Нет.
– Ошибаетесь, величие.
– Это ведь не помешало вам напиться моей крови? Снова помолодеть; и теперь суетесь, как шлюхи, в палатку ко всем мужикам.
– Даже ведьмоубивец говорит…
– Да, вы все говорите. «Преклони колени, королева». «Подчинись Берегу, сестра». Знаете, та единственная, кто почти поняла меня, даже не человек. А я что сделала? Оттолкнула возможного друга, привязав ее к Престолу Тьмы. Боюсь, она никогда мне не простит.
Йан Товис вдруг махнула рукой.
– Обе, оставьте меня.
– Мы, как есть ведьмы, должны были предупредить…
– Предупредили, Пулли. А теперь убирайтесь, пока я не позвала Йедана закончить то, что он начал месяцы назад.
Она услышала, как их шаги протопали по песку, затем по траве.
Внизу, на берегу, капитан Умница пошла влево, видимо направляясь в летерийский лагерь. Йедан остался, только теперь принялся расхаживать по полоске берега. Как дикий кот в клетке.
Но помни, милый братец. Хустов меч был сломан.
Она подняла взгляд на шипящую бурю света, выше размытых фигур воинов лиосан. Она не была уверена, но в последнее время ей то и дело казалось, что она видит над их головами громадные кружащиеся пятна.
Тучи. Грозовые тучи.
Праведность – порочное слово. Правильно ли требовать ее от нас? Правильно ли призывать нас и тут же угрожать? Разве я не королева шайхов? Разве они не мои подданные? Хочешь, чтобы я вот так запросто отдала их тебе? Их кровь, их жизнь?
Подталкивание Странника, как же я завидую Сандалат Друкорлат, королеве без подданных.
Жидкое небо Светопада закручивалось плотным водоворотом. Сегодня никаких грозовых туч. Это должно было радовать Йан Товис, но не радовало.
На Великом Шпиле, возносящемся над заливом Коланса, пять Чистых поднимались по крутым ступенькам, вырезанным в склоне разрушенного кратера. Они шли к Судному Алтарю; справа от них склон обрывался отвесно, а внизу бурлящее море покрылось пеной цвета кобыльего молока. За долгие века яростные волны прогрызли Шпиль до самых корней – за исключением узкого, предательского перешейка со стороны суши.
Сверху к волнам тянулись бесконечные зловонные ветры. Они то и дело отравляли Покаянных паломников на этих потрепанных ступеньках из пемзы, но Чистые, не обращая на ветры внимания, просто перешагивали через сморщенные трупы на ступеньках.
Чистая по имени Преподобная шла впереди. Она была старшей среди тех, кто остался поблизости от Великого Шпиля. Высокая даже по меркам форкрул ассейлов, очень худая – почти скелет. Тысячи лет в этом мире превратили когда-то белую кожу в грязно-серую, с синяками вокруг суставов, включая складную челюсть и вертикальный сустав, разделяющий пополам лицо от подбородка до лба. Один глаз она потеряла сотни лет назад в схватке с яггутом; яростный удар клыка, когда они пытались перегрызть друг другу горло, повредил глазницу, пробив надбровную дугу.
Она берегла правую ногу: каждый шаг при подъеме пронзал болью левое бедро. Однажды меч т’лан имасса чуть не выпотрошил ее – на других ступеньках, на другом континенте, давным-давно. Когда кремневое лезвие ткнулось в нее, она уже сорвала голову с плеч воина. «Свершение – не для слабых», – повторяла она время от времени, шептала, словно мантру, закаляя сталь своей воли.
Да, подъем был долгим – для всех, – но уже скоро покажется вершина, чистая и ощетинившаяся, и будут нанесены последние смертельные удары. Суд над человечеством. Суд над этим разбитым, израненным миром. Мы очистимся. Не такого мы хотели для себя. Это не наше бремя, но кто станет на защиту этого мира? Кто, кроме форкрул ассейлов, может уничтожить всех людей в этом владении? Кто, кроме форкрул ассейлов, может убить их продажных богов?
Древнейшая справедливость – справедливость возможного. Охотник и жертва, смерть или спасение, есть или голодать. Каждый играет в возможное, и жертвы пытаются удовлетворить свои нужды. Вот и все. И так всегда должно быть.
Я помню траву под ветром. Я помню небеса, полные птиц – от горизонта до горизонта. Я помню плач в тишине в последующие годы – когда тайные убийцы, явившиеся в этот мир, убивали все, что могли. Когда шли по древним берегам и вонзали свою жадность, словно костяные ножи, в эти земли.
Мы наблюдали. Мы горевали. Мы превратились в сталь гнева, а потом и ярости. И вот теперь мы холодны и уверены: грядет смерть.
Ровное дыхание за спиной придавало ей сил, помогало совершить восхождение, забыть о боли, о мучениях тела, истерзанного, как сама земля. Она помнила день, когда мир был объявлен мертвым. День, когда форкрул ассейлы встали в полный рост в первый раз и увидели свое будущее, увидели то, что обязаны сделать.
С тех пор… появилось так много неожиданных союзников.
На вершине, в семи шагах от них, поблескивает край алтаря – кварцитовая платформа. Набравшись сил для последних шагов, Преподобная двинулась вверх. И вот наконец она вышла на расчищенную ветром площадку. Судный Алтарь, белый, как свежевыпавший снег, поблескивающие на солнце, глубоко прорезанные кровостоки, уходящие от центра в густую тень.
Преподобная шагнула вперед, расстегивая плотный плащ, – из жерла кратера, окружающего шпиль, поднимался горячий воздух с запахом серы. Остальные четверо Чистых разошлись, подходя каждый со своей стороны к центральному камню.
Одинокий глаз уставился на почерневшую мерзость, булыжник, который был – или, возможно, содержал – сердце чуждого бога. Пятнистый булыжник был неподвижен, но, положив ладонь на него, можно было ощутить его упорную жизнь. Небо разорвало его на части. Разлетевшись на полмира, куски его тела падали и падали на все континенты. В потрясенные моря. Ах, если бы их было больше! Столько, чтобы хватило уничтожить каждого человека в этом мире, а не только тех, чье высокомерие достигло предела, перешагнув Бездну, и кто вознамерился забрать его.
Скоро они пронзят центральный камень, Сердце, и кровь этого чуждого бога потечет, и сила… накормит нас. С этой силой они смогут полностью открыть врата Акраст Корвалейн; смогут развязать очищающую бурю, которая сметет мир. Захлебнитесь своим высокомерием, людишки. Это все, чего вы заслуживаете. В самом деле, только так завершится то, что начали в своем безумии Призыватели.
Вы заковываете то, что может оказаться полезным. Так и боги поступили с ним. Но когда польза кончится… что тогда? Просто убьете? Или выжмете из трупа все до последней капельки крови? Чтобы набить себе брюхо?
Может ли принести пользу бесконечная боль? Посмотрим?
– Сестра Преподобная…
Она повернулась и посмотрела на младшую сестру. Несколько шагов между ними являли пропасть, безнадежно непреодолимую.
– Сестра Тишь?
– Если мы хотим всего лишь услышать доклады о состоянии наших армий, сестра, была ли нужда в этом восхождении?
– «Нужда». Какое интересное слово, правда?
Тишь не поднимала глаз.
– Осада истощает нас, сестра. Водянистые, которые осуществляют командование, не справляются.
– И кого вы предлагаете послать, сестра Тишь?
– Брата Усерда.
Да, второй по старшинству после меня. Мой ближайший соратник. Разумеется. Она повернулась к стоящему ближе всех к Сердцу.
– Брат Усерд?
Он взглянул на нее глазами, холодными, как море внизу.
– Я разобью защитников, сестра Преподобная. Никто не сможет устоять передо мной.
– Это возможный вариант, – пробормотала Преподобная.
Тишь снова не отреагировала.
Преподобная обратилась к остальным.
– Брат Покорный?
– Известно, что там, где песок пропитан кровью, – сказал мистик, – другие силы собираются против нас. За Стеклянной пустыней.
– У нас есть другие армии, – сказала Тишь. – Хватит, чтобы встретить и уничтожить всех.
– Сестра Тишь права, – добавила сестра Доля. – Брат Усерд может уничтожить людишек, предательски завладевших Северной Крепостью, и вернется к нам вовремя, чтобы встретить новую угрозу с запада.
– Но только если мы не затянем надолго принятие решения, – сказала Тишь.
И вот он – раскол.
– Брат Усерд?
– Остается риск, – ответил воин, – что мы недооцениваем командира захватчиков. В конце концов, они появились, словно ниоткуда, и их успехи… впечатляют.
– Словно ниоткуда, да, – пробормотал брат Покорный. – Повод для беспокойства. Пути? Весьма вероятно. Но провести целую армию? Сестра Тишь и сестра Доля, нельзя сбрасывать со счетов и возможность того, что сидящие в крепости могут просто исчезнуть тем же путем, что пришли, если их прижмет. И тогда – где и когда они появятся вновь?
– Верное замечание, – сказал Усерд. – Ведь пока они сидят на месте, они не представляют для нас угрозы.
– Тем не менее, – возразила Тишь, – ваше присутствие и командование нашей осаждающей армией дает уверенность, что вы сможете ответить на любую неожиданность. Настанет время – оно обязательно настанет, – когда будет необходимо выбить их из крепости и, если получится, уничтожить.
– Обязательно настанет, – согласилась Преподобная. – Но как уже заметил брат Покорный, у нас нет уверенности, что мы учитываем все возможные угрозы. – Она повела рукой. – Великий Шпиль, Судный Алтарь – именно здесь мы наиболее уязвимы. Командуя армией Шпиля, Усерд обеспечит безопасность Шпиля и Сердца. – Она помолчала, уставившись единственным глазом на сестру Тишь. – Наши остальные Чистые командуют армиями на равнинах. Вы полагаете, что они могут не справиться? Сестра Скрытница? Сестра Воля? Братья Серьез, Безмятежный и Небесный? Кто, по-вашему, лишен уверенности?
Тишь отвела взгляд.
– Я считаю, лучше всего справляться с угрозами по мере их появления, сестра Преподобная.
Преподобная нахмурилась.
– А если враг в крепости исчезнет так же таинственно, как и появился? Возможно, только для того, чтобы оказаться прямо здесь, у подножия Великого Шпиля? А брат Усерд будет в дальнем конце долины Эстобанс? Что тогда? – спросила она. Да, лучше спорить здесь, вдали от ушей слуг – Водянистых и Покаянных. Она продолжила, обращаясь ко всем: – Весь Коланс очищен; мы не могли поступить иначе, когда, достигнув этих берегов, обнаружили ужасный урон, нанесенный этой земле. Остался Эстобанс – мы были вынуждены так поступить. Чтобы кормить Покаянных и Водянистых. Когда Сердце будет принесено в жертву на этом алтаре, братья и сестры, отпадет даже необходимость в людских армиях. Конец мира людей начнется здесь; и мы должны защищать это место пуще прочих, даже Эстобанса. Кто-то хочет возразить?
Молчание.
Преподобная встретилась взглядом с Тишью.
– Сестра Тишь, во имя ваших предков, терпение. – И наконец получила ответ. Тишь с напряженным лицом покачнулась, как от удара. Преподобная удовлетворенно продолжила: – Все необходимое уже делается, пока мы здесь разговариваем. Перед бурей будет дождь. Должен быть. Прошу вас снова отправиться на эти мертвые земли; вы будете нашими глазами и предупредите о неожиданной угрозе с любой стороны. – Она повела рукой. – И возьмите с собой сестру Долю.
– Разумная тактика, – сказал брат Усерд с ухмылкой.
Тишь скованно поклонилась.
– Как пожелаете, сестра Преподобная.
Уловив алчную искорку в глазах молодой женщины, Преподобная нахмурилась – что-то не так. Она ждала этого? Я не глядя наступила в ловушку? Ты хочешь, чтобы тебя послали на Пустошь, Тишь. Зачем? Что я выпускаю на волю?
– В каком направлении, сестра Преподобная?
Она озадаченно кивнула.
– Как пожелаете.
– Сестра Доля возьмет южные земли, а я отправлюсь на запад.
Снова? И что ты делала там в первый раз? Что нашла там?
– Очень хорошо, – сказала Преподобная вслух. – Что ж, мы стоим у Судного Алтаря, и мы едины в своих устремлениях. Смиренно…
– Благословенные Чистые!
Крик раздался от ступенек, и Чистые, повернувшись, увидели Водянистого Амисса, раскрасневшегося от напряжения. Его оставили ожидать на третьей площадке, с восточной стороны Шпиля.
Преподобная подошла к нему.
– Брат, какое сообщение вы доставили нам столь торопливо?
Он неровным шагом приблизился к алтарю и показал на восток.
– Благословенные Чистые! В гавани – корабли! Множество, множество кораблей!
Преподобная заметила тревогу и испуг на лицах сородичей и почувствовала прилив удовлетворения. Да, невидимая угроза прижала вас всех.
– Брат Усерд, собирайте защитников и пробудите наш Путь в командирах Водянистых. Акраст Корвалейн станет сегодня нашей неприступной стеной.
А сестра Преподобная? Ну ладно, возможно, будет Вратами.
Тишь и Доля торопливо подошли к восточному краю алтаря. Какое-то время всматривались, затем Доля обернулась.
– Боевые корабли, братья и сестры. Серые, как волки над водой.
– Спустимся и поприветствуем их? – спросила Преподобная.
Брат Усерд улыбнулся жесткой и злой улыбкой.
Он стоял на коленях посреди хаоса. Что-то давило на него, словно пытаясь переломать кости. Обжигающие ветры терзали его, пытаясь вырвать душу. Но он пришел сюда по своей воле. Он был готов заглянуть в саму Бездну.
Не может быть все предначертано. Не должно.
И не вырезано в камне, скрытом далеко от взглядов смертных.
Есть еще что-то. Во всех мирах непреложные законы – это тюрьма; и я освобожу нас!
Он встретил хаос всей яростью своего существа, ощетинившись броней гнева, защищавшей от любых атак. Он пришел в бурные моря безумия, крепко держась за свой разум. И вот он наконец стоит один, непокорный, и спорит с самим мирозданием. Законы лгут, доказательства фальшивы. Камень, через который проходит рука. Вода, в которой можно дышать. Воздух, непробиваемый как стена. Огонь, утоляющий смертельную жажду. Свет, который не дает видеть, темнота, которая освещает. Зверь внутри – сердце достоинства. Разумное «я» – средоточие дикости. Жизнь содержит коды смерти. В смерти – семена жизни.
Он говорил с первичными стихиями природы. Спорил непоколебимо. Защищал свое право на существование без этих грозных, непостижимых ужасов.
За это его поглотила слепая неопределенность Хаоса. Надолго? На века? Тысячелетия? Теперь он стоял на коленях, раздавленный, с разбитыми доспехами, покрытый кровоточащими ранами. И Хаос все еще не отпускал его, стараясь разорвать на части.
Трещина возникла в голове вспышкой серебристого огня, в которой ему слышался маниакальный смех. С ужасным рвущимся звуком дыра пронзала его тело, разрывала горло. Грудина треснула надвое, ребра свободно разлетелись. Из разорванного живота полилась горькая жидкость.
Потом наступило Ничто. Сколько времени прошло, он не знал. Когда сознание вернулось к нему, он был на том же месте, а перед ним стояли на коленях, склонив головы, две обнаженные фигуры – мужчина и женщина.
Дети мои, рожденные в муках и нужде. Мои вечно легкомысленные близнецы. Мои несчастные лица свободы. Хаос отвечает своей самой очаровательной шуткой. Тяните и толкайте, божки, вы ни за что не узнаете, что я потерял, создавая вас, в этой злобной сделке с неопределенностью.
Я подарю вам миры. Но ни один не станет для вас домом. Вы прокляты пронзать их насквозь, обречены на свои вечные игры. Господин и Госпожа Удачи. На языке Азатов – Опонны.
Дети мои, вы никогда не простите меня. Да я и не заслужил прощения. Законы не такие, какими кажутся. Порядок – лишь иллюзия. И скрывает свою ложь прямо в ваших глазах, искажая все, что они видят. Потому что видеть – значит изменять увиденное.
Нет, никто из нас никогда не увидит правды. Мы не сможем. Это просто невозможно. Я даю вам жизнь без ответов, дети мои. Ступайте в миры, несите слово, как умеете, Опонны. Кто-то примет вас. Другие нет. И в этом, дорогие мои, насмешка над ними. И над нами.
У меня была мысль.
И поглядите, к чему она привела.
– Это уже старость?
В сырой пещере было слышно, как текут струйки и падают капли. Пахло болью.
Сечул Лат поднял взгляд.
– Ты что-то сказал, Эстранн?
– Ты был далеко. Воспоминания преследуют тебя, Сеш?
Они оба сидели на валунах, пар от дыхания вился как дымок. Откуда-то из глубин пещеры доносился звук текущей воды.
– Да вряд ли. В конце концов, ты всегда любишь называть меня человеком скромных достижений.
– Не человеком. Богом. Что делает твои жалкие деяния еще более постыдными.
– Да, – согласно кивнул Сечул Лат. – Мне есть о чем сожалеть.
– Сожалеют только дураки, – сказал Эстранн и тут же, опровергая собственные слова, непроизвольно потянулся к зияющей глазнице; пальцы скользнули, щека дернулась.
Сечул Лат, пряча улыбку, отвернулся.
Кильмандарос по-прежнему сидела нахохлившись, почти сложившись пополам, под каплями крови отатаралового дракона. Когда она доходила до изнеможения, то восстанавливалась долго – бесконечно долго, по мнению Странника. Хуже того, она ведь не довела дело до конца. Подняв взгляд, Сечул Лат изучал дракона, Корабас. Она – единственный закон среди хаоса Элейнтов. Она отрицает их власть. Она – воля, ставшая свободной. Недостаточно пустить ей кровь. Она должна умереть.
И даже Кильмандарос не может этого сделать. С Корабас не сможет. По крайней мере сейчас, пока врата еще запечатаны. Корабас должна умереть, но сначала ее нужно освободить.
Против безумия таких противоречий я поставил на кон свою жизнь. Я пришел в сердце Хаоса, чтобы бросить вызов абсурдности существования. И для этого разорвался пополам.
Мое скромное достижение.
– Форкрул ассейлы, – пробормотал он, снова посмотрев на Эстранна. – Им нельзя позволить свершить то, что они задумали. Ты же и сам понимаешь. Ассейлы не преклоняют колени перед богами, даже перед Старшими.
– Их высокомерие безгранично, – сказал, оскалившись, Странник. – И мы этим воспользуемся, дорогой Кастет. Даже если они перережут глотки богам. Мы-то – другое дело.
– Думаю, чтобы положить этому конец, нам понадобится К’рул.
– Из нас всех он лучше понимает целесообразность, – согласился Эстранн.
Целесообразность?
– И Маэль. И Олар…
– У ведьмы свои планы, но у нее ничего не получится.
– Из-за подталкивания?
– Это будет несложно, – ответил Странник. – Подталкивание? Скорее легчайшее нажатие.
– Но не торопись с этим. Пусть она отвлекает внимание на себя – сколько возможно.
Странник снова коснулся глазницы. Ищет благословения? Вряд ли.
– А вот с Азатами, – сказал Сечул Лат, – вышло неожиданно. Ты сильно пострадал, Эстранн?
– Потерял больше достоинства, чем крови, – поморщился Странник. – Меня жестоко использовали.
– Похититель Жизни?
– Ах, Кастет, считаешь меня дураком? Бросить вызов ему? Нет. Кроме того, там были дети. Человеческие дети.
– Значит, легкая мишень.
Эстранн, видимо, уловил что-то в тоне Сечула, и его лицо потемнело.
– Даже не смей считать их невинными!
– Я и не считаю, – ответил Сечул, думая о собственном нечестивом отродье. – Но ведь это Пернатая Ведьма проглотила твой глаз, разве нет? И ты говоришь, что убил ее собственными руками. Тогда как же…
– Все из-за тупой игры Икария в Летерасе. Вот из-за чего я так и не нашел ее душу. Нет, грязная сучка отнесла мой глаз прямо ему. А он выплюнул оперяющиеся Пути и сделал из моего глаза финнэст для Азатов. Икарий остается единственной действительно непредсказуемой силой в этой схеме.
– А Тишь уверяет нас в обратном.
– Я ей не доверяю.
Наконец-то, друг, ты начинаешь мыслить здраво.
– Понятно, – сказал Сечул Лат.
Эстранн взглянул на Кильмандарос.
– Может, ее не кормить, например? Так выздоровление не пойдет быстрее?
– Нет. Рейк и остальные установили серьезные заклятия. Срывая их, она сама очень пострадала, и колдовством ее не вылечить. Оставь ее в покое.
Эстранн зашипел.
– И потом, – продолжил Сечул Лат, – еще не все на месте. Ты знаешь.
– Я слишком долго ждал. Я хочу, чтобы мы были готовы, когда настанет пора.
– Мы все хотим, Эстранн.
Единственный глаз Странника уставился на Сечула Лата.
– Тишь не единственная, кому я не доверяю.
– Будут прах и смерть, но останутся выжившие. Так всегда. Они поймут необходимость крови. Нам никто не бросит вызов, Эстранн.
– И все же вы хотели предать меня. Ты и Кильмандарос.
– Предать? Нет.
Мы тебя отпустили.
– А на мой взгляд, да. Как еще понимать?
– Ты не хочешь понять одного, старый друг, – сказал Сечул Лат. – Меня не волнуют чьи-то вызовы. Не волнует новый мир, возникающий на обломках старого. Мне нравится бродить по развалинам. Путать смертных, которые пытаются начать заново. – Он махнул рукой. – Пусть мир прозябает в своем диком невежестве – по крайней мере, прежде жизнь была проста. Я отвернулся от своих почитателей, потому что они мне надоели. Стали отвратительны. Я не хочу того, что было, Эстранн.
– А я хочу, Сеш.
– Ну и на здоровье.
– А что насчет твоих детей?
– А что с ними?
– Где ты видишь Опоннов в новом мире?
– Я их вообще нигде не вижу, – сказал Сечул Лат.
Эстранн резко вздохнул.
– Ты убьешь их?
– Сделанного не воротишь.
– Мне нравятся твои слова, Кастет. Даже полегчало.
Разве это была жизнь, дети мои? Вряд ли вы станете спорить. Тянуть и толкать – да, но в конце – после тысяч и тысяч лет этой жалкой игры – чего достигли? Чему научились? Хоть кто-нибудь?
Удача – жалкая сука, жестокий зверь. Она улыбается, но улыбка волчья. Чему научились? Только тому, что любые замыслы склоняются перед тем, чего никто не мог ожидать. Можно уклоняться и уворачиваться, но не вечно. В конце концов тебя ждет погибель.
Человек выскальзывает из петли. Цивилизация сходит с пути собственного высокомерия. Раз. Второй. Даже третий. Но если двадцатый? Пятидесятый? Триумфы недолговечны. Равновесия не было никогда.
В конце концов здравый смысл подсказывает, что толкать гораздо легче, чем тянуть.
– А что чувствует Кильмандарос, – спросил Эстранн, – по поводу убийства своих детей?
Сечул Лат посмотрел на мать, а потом снова взглянул на спутника.
– Ты совсем ничего не понимаешь, Эстранн? Она вообще ничего не чувствует.
Через мгновение одинокий глаз потупился.
Теперь, думаю, ты понял.
Что хочет ребенок, чего у тебя нет? Что есть у тебя, чего ребенок не хочет? Когда Бадаль утром проснулась, эти вопросы эхом носились у нее в голове. Голос был женский, а потом мужской. И в обоих звучало отчаяние.
Бадаль грелась в солнечном свете, сочившемся из окна, изгоняя из ее костей холод, словно ящерицу или змею, и пыталась разобраться в ночных видениях, в странных тревожных голосах, произносящих такие странные вещи.
Видимо, это заразно. Похоже на то.
Она взглянула туда, где на полу сидел Сэддик, разложив свою коллекцию бесполезных предметов; на его странно морщинистом лице застыла потерянность. Как старик над скопленным за всю жизнь сокровищем. Вот только считать разучился.
Но то, что у них есть, чем они владеют, не обязательно хорошо и ценно. Порой им предлагают яд, а детский голод не разбирает. Да и с чего бы? Так что порой передаются и преступления – из поколения к поколению. Пока не уничтожат нас. Да, теперь я понимаю. Мои сны мудры. Мудрее меня. Мои сны поют песню Визитеров, умных в спорах, тонких в убеждениях.
Сны предупреждают меня.
Она отвернулась от солнечного света и оглядела палату.
– Все готовы?
Сэддик с виноватым видом кивнул.
Бадаль повернулась, оперлась о подоконник и оглядела западный край площади. Там стоял Рутт, держа на руках Ношу. Остальные ждали в тени окружающих зданий, как фигуры, сошедшие с каменных фризов.
Все понятно. Они съели все плоды с деревьев города.
А хрусталь пожирал наши души.
– Пора. Оставь все эти штуки, Сэддик.
Однако он принялся собирать свои сокровища.
Бадаль накрыла волна гнева, а потом страха. Она не поняла ни того ни другого.
– Будут осколки. Брильянты, рубины и опалы. Мы вновь начнем умирать.
Мальчик посмотрел на нее понимающим взглядом.
Она снова вздохнула.
– Среди нас теперь есть отцы. Нужно внимательно следить за ними, Сэддик, не появятся ли у них отцовские мысли.
В ответ он покачал головой, словно не соглашаясь с ее словами.
– Нет, Бадаль, – сказал он надтреснутым голосом. – Они просто заботятся о младших.
Немного же слов от тебя, Сэддик. Я уж думала, ты немой. Что еще проснулось внутри тебя, за глазами и лицом старика?
Бадаль вышла из комнаты. Сэддик пошел за ней, держа на руках мешочек с бесполезными предметами как новорожденного. Вниз по ровным ступенькам, через прохладу из скрытых коридоров и наружу, в ослепляющую жару. Бадаль немедленно пошла туда, где стоял Рутт, который поджидал ее, полуприкрыв глаза. Пока она подходила, остальные дети начали выходить на солнечный свет, держась своих новообретенных семей. Держались за руки, сжимали тряпки, цеплялись за ноги. Бадаль остановилась. Она и забыла, сколько их еще живы.
Заставив себя идти дальше, она дошла до Рутта, повернулась и раскинула руки в стороны.
– Город нас выплевывает —
Мы кислые и горькие
На вкус.
Наши слепые кормильцы отворачиваются,
Пожирая
И поглощая все, что предназначалось нам.
Все, что мы думали унаследовать,
Потому что хотели то, что было у них,
Потому что думали, это принадлежит нам,
Как принадлежало им.
Они отворачивались, поедая наше будущее,
А теперь городские стены
Похищают наши желания
И выплевывают, что осталось.
Это немного —
Оно кислое и горькое
На вкус.
И этот вкус вы ощущаете
На языке.
Что-то кислое, что-то горькое.
Рутт долго смотрел на нее, потом кивнул и пошел по широкому центральному проспекту. На запад, в Стеклянную пустыню. За его спиной Змейка разворачивалась после месяца спячки.
Змейка что-то поняла, Бадаль ясно это видела. Видела по ровным, неторопливым шагам проходящих детей, по их застывшим лицам, по мрачности в знакомых бледных чертах. Мы знаем. Мы научились это любить.
Шагать. Ускользать от кулаков мира.
Мы – Змейка возрожденная.
Со временем они достигли границы города и взглянули на сверкающую пустыню.
Страдания утешают. Как объятия мертвой матери.
