Тысяча за тысячей подбитых гвоздями сапог вытоптали жидкую траву и подняли в воздух огромные тучи пыли. Ветерок переменил направление, теперь он дул с севера, следуя за колонной практически с той же утомленной скоростью, так что окружающего мира было не разглядеть.

Лошади отощали, уныло свесили головы, глаза их сделались мутными. Когда Араникт развернула свою, чтобы следовать за Брисом, движения лошади показались ей замедленными, на рысь она тоже перешла неохотно. Они отъехали от марширующих войск чуть западней, а потом двинулись назад вдоль неровной цепи до самого ее конца. Время от времени навстречу им подымались покрытые пылью лица, но большинство солдат глядело лишь себе под ноги, сил для любопытства у них уже не осталось.

Она понимала, что они сейчас чувствуют. Поскольку сама часть пути прошагала пешком, пусть даже и без дополнительного груза в виде ранца, набитого оружием и доспехами. Шли быстрым шагом, пытаясь нагнать Эвертинский легион болкандцев, которые в свою очередь успели отстать от изморцев на треть дневного перехода. Кованый щит Танакалиан, похоже, показал себя даже более жестким командиром Серых шлемов, чем Кругава. Те маршировали с изматывающей скоростью, совершенно не задумываясь о тех, кого вроде бы числили в союзниках.

Бриса это беспокоило, как и королеву Абрастал. Что гонит их вперед – всего лишь жажда славы, яростный фанатизм? Или происходит нечто куда менее приятное? У Араникт имелись на этот счет свои подозрения, но озвучивать их, пусть даже Брису, ей пока не хотелось. Танакалиан недоволен упорством адъюнкта, возложившей общее командование на Геслера. Вероятно, он хочет устроить все так, чтобы это решение все равно ничего не значило, по крайней мере в отношении изморцев. Вот только почему?

Они миновали последнюю группу фургонов и уже могли видеть сквозь плывущую по воздуху пыль арьергард, десяток синецветских копейщиков, сближающихся сейчас с тремя пешими фигурками. Араникт привстала в седле и поглядела на запад – она знала, что к’чейн че’малли где-то там. За пределами видимости, но тоже движутся параллельно летерийцам. Когда-то еще Геслер, Ураган и Калит снова к ним заявятся? И – снова споры, снова непонимание, такое же непроглядное, как эти тучи пыли.

Она потрясла головой. Сейчас важно не это. С самого утра за ними следовали неизвестные. И вот уже наступают нам на пятки. Внимание Араникт вернулось к троим новоприбывшим. Оборванные, двое женщин и мужчина. Особого снаряжения или припасов при них заметно не было, а подъехав поближе, Араникт поняла, что состояние у всей троицы весьма прискорбное.

Но униформы на них нет. Следовательно, это не малазанские дезертиры. Или того хуже – последние из выживших.

Брис замедлил коня, кинул на нее взгляд через плечо, она прочитала на его лице облегчение и кивнула. Он опасался того же, что и она. Потом Араникт сообразила, что в известном смысле это даже более тревожные новости – Охотники за костями словно бы и в самом деле исчезли, их судьба неизвестна и, может статься, никогда известной не станет. Словно призраки.

Она с трудом заставляла себя не думать о них как об уже мертвых. В воображении ей мерещились пустые глазницы, сухая полопавшаяся кожа, из-под которой торчат кости, – жуткая картина, но отделаться от нее никак не удавалось. Далеко на востоке виднелся край Стеклянной пустыни, посверкивающая стена горячего воздуха, словно барьер, за которым местность окончательно утрачивает признаки жизни.

Они остановили лошадей. Брис вгляделся в незнакомцев, потом сказал им:

– Добро пожаловать.

Стоявшая немного впереди женщина развернулась к спутникам и произнесла:

Вторая женщина, низенькая и пухлая, но с обвисшими, покрытыми пятнами щеками, что свидетельствовало об обезвоживании, нахмурилась и спросила:

– Ур хедон ап, – ответила первая. Повыше ростом, с темно-каштановыми волосами до плеч. Глаза как у того, кто привык к боли. Снова повернувшись к Брису, она произнесла:

– Латери эрли? Говорите на эрли? Говорите на латери?

– По-летерийски, – поправил ее Брис. – На языке Первой империи.

– Первой империи, – повторила за Брисом женщина, с точностью воспроизведя его интонацию. – Диалект трущоб, э-э… низкорожденных. Эрлитанский.

– Турул берис? Турул берис? – вклинилась пухлая.

Первая женщина вздохнула:

– Вода, пожалуйста?

Брис сделал знак преде во главе копейщиков:

– Дайте им пить. Они на грани.

– Командующий, наши собственные запасы…

– Дайте им, преда. Лишние трое ртов для целой армии погоды не сделают. И найдите лекаря – они сильно обгорели на солнце. – Он кивнул первой женщине. – Я – командующий Брис Беддикт. К сожалению, мы маршируем на войну. Вы можете двигаться вместе с нами так долго, как сочтете удобным, однако, если решите отделиться уже после того, как мы вступим на вражескую территорию, вашей безопасности я гарантировать не смогу.

Женщина несколько раз кивнула.

– Вы идете на юг.

– В настоящее время – да.

– А потом?

– На восток.

Она обернулась ко второй женщине:

Вторая женщина обратилась к Брису:

– Я звать Фейнт. Мы идти с вами, ту… пожалуйста. Илит. Восток.

Араникт прокашлялась. Рот у нее жгло изнутри, причем уже не первый день. Кожа под грязной одеждой чесалась. Она раскурила палочку растабака, зная, что Брис развернулся в седле и смотрит сейчас на нее. Встретившись наконец с ним глазами сквозь дымную вуаль, которую тут же отнесло прочь, она сказала:

– Та, что моложе, – маг. Мужчина… с ним что-то странное, будто человеческое в нем лишь обличье, причем уже наполовину слезшее. А под ним… – Она пожала плечами, затянулась. – Словно волк, притворившийся спящим. И железо в руках.

Брис нахмурился и бросил в сторону мужчины быстрый взгляд.

– В костях, – поправилась она. – Он, наверное, крепостную стену кулаками способен пробить.

– Железо, атри-седа? Вы уверены? Разве такое возможно?

– Не знаю. Может даже статься, что я ошибаюсь. Но вы и сами видите – оружия у него никакого нет, а костяшки на пальцах все в шрамах. Я чувствую в нем примесь чего-то демонического…

Она осеклась, поскольку Фейнт вдруг затараторила, обращаясь к молодой волшебнице:

Глаза обеих вперились в Араникт, повисло молчание. Потом молодая волшебница сощурилась и сказала Фейнт:

Что бы эти слова ни значили, Фейнт явно не собиралась на них отвечать, но вместо этого обратилась к Араникт:

– Мы потеряться. Искать Обители. Путь домой. Даруджистан. Вы кералл… вы э-э… обладать магией? Келлан варад? Высший маг?

Араникт бросила взгляд на Бриса, но теперь настала его очередь пожимать плечами. Она помолчала, обдумывая ответ, потом сказала:

– Да, Фейнт. Атри-седа. Высший маг. Мое имя Араникт. – Потом склонила голову набок и поинтересовалась: – Ваш летерийский акцент, он ведь благородный, верно? Где вы учили язык?

Фейнт лишь покачала головой.

– Город. Семь Городов. Эрлитан. Так низкорожденные говорить, в трущобах. Ваша речь… как у шлюхи.

Араникт поспешно сделала еще затяжку, но потом улыбнулась:

– Забавная мысль.

Призрак Сладчайшей Маеты поднес глиняную трубку к глазам и стал, прищурясь, разглядывать дымную струйку.

– Молящихся? – фыркнула Фейнт. – Говори уж прямо – наркоманов.

Фейнт снова откинулась на груду одеял.

– Слыхала, что Наперсточек говорит? Эта Араникт способна зачерпывать Старшую магию…

– Да мне наплевать. Я только знаю, что раньше у меня все болело, а теперь прошло.

Сладкая некоторое время с довольным видом попыхтела трубкой, потом сказала:

– А вот из-за Амбы они понервничали, верно? – Она кинула взгляд туда, где тот молча сидел у входа в палатку. – Можно подумать, они никогда раньше Валуна не встречали, так ведь, Амба?

Тот и виду не подал, будто ее услышал, отчего Фейнт вроде как полегчало. Думает, наверное, я с ума сошла, сама с собой разговариваю. Хотя, может, так и есть. Что-то во мне сломалось, похоже на то.

Сладчайшая Маета наградила Фейнт шокированным взглядом.

– Ты обратила внимание на упряжь лошади командующего? – негромко спросила ее Фейнт. – Совсем не та, что у копейщиков. Ну, то есть стиль не такой. Подпруга дополнительная, стремена под другим углом…

– О лошади принца, дуреха! У него упряжь в малазанском стиле.

Сладчайшая Маета нахмурилась.

– Может, случайно совпало? – Она тут же замахала рукой. – Извини, будем считать, я этого не говорила. Тогда странно выходит, правда? Никогда бы не подумала, что малазанцы так далеко забрались. Хотя все может быть. Или, вернее, так оно и есть, раз уж ты видела то, что видела…

– Что, головушка закружилась?

– Похоже, скоро надо будет наружу, проблеваться хорошенько, – согласилась она. – Амба, будь так добр, не загораживай выход, ладно? Так, говоришь, малазанская упряжь. И что это, по-твоему, означает?

– Если Наперсточек и Араникт найдут способ разговаривать между собой, может статься, и узнаем.

– Так, чтобы специально, – нет. Никогда. Но мастер Квелл кое-что рассказывал. Про старые времена, когда все было куда беспорядочней, чем уже при нас, – они тогда не очень-то могли управлять вратами да и выбирать их толком не умели. Так иной раз фургоны проваливались в такие миры, про которые никто и не знал, что они существуют. И неприятностей из-за этого тоже было – не оберешься. Квелл как-то рассказал мне про одну такую область, где и магии никакой, по сути, не было. У пайщиков, которых туда занесло, Худова задница времени ушла, чтобы выбраться.

– Верно, Сладкая, – покуда нашему навигатору кишки не выпустили.

– Это еще почему?

Сладкая пожала плечами.

– Что значит – нечего? Они нас домой отправят, а Тригалльская гильдия им за это бесплатную доставку будет должна. Чего угодно и куда угодно.

– Ты, похоже, договор так до конца и не прочитала, верно? Если нам грозит опасность, мы имеем право заключать сделки от имени гильдии, а она эти сделки неукоснительно исполнит.

– Заслуживает всяческой похвалы, – согласилась Фейнт. – Это если забыть про исключения – например, когда ты на ходу свалишься с фургона и тебя разорвут на части, чтобы сожрать. Или клиент тебя прирежет, чтобы денег не платить. Пропьешься напрочь в придорожном кабаке. Заразу неизвестную подхватишь. Потеряешь конечность или сразу несколько, по башке как следует получишь, или там…

– Что я сейчас на самом-то деле делаю, – сказала Фейнт, закрывая глаза, – так это пытаюсь не думать о малышне и о карге, которая их забрала.

– Совершенно верно. И все-таки. Нас всех в тот день все равно что на дыбе растянули, и винты до сих пор закручивают, во всяком случае у меня в башке. Хреново вышло, вот и все.

Призраку, как в этом убедилась Фейнт, проскользнуть мимо Амбы особого труда не составило.

Наперсточек потерла слегка занемевшее лицо.

– Как вы это делаете? – спросила она. – Прямо мне в голову слова засовываете.

– Пустая Обитель вновь пробудилась, – ответила ей Араникт. – Это – обитель Невидимого, областей нашего сознания. Восприятие, знание, иллюзии, заблуждения. Вера, отчаяние, любопытство, страх. Ее оружие – ложная надежда на удачу, на случайное везение.

Наперсточек покачала головой.

– Послушайте. Удача существует на самом деле. Вы не можете этого отрицать. Как и неудача. Вы сами сказали, что ваша армия внезапно оказалась втянута в никому не нужное сражение – это, по-вашему, что?

– Я и подумать боюсь, – сказала Араникт. – Но, уверяю, слепое невезение тут ни при чем. Так или иначе, ваш словарный запас резко возрос. Вы все вполне уверенно понимаете…

– Так что вы можете больше ничего в меня не запихивать, верно?

Араникт кивнула.

– Попейте. И передохните.

– Для этого, атри-седа, у меня слишком уж много вопросов. Почему Обитель пуста?

– Потому что она – дом для того, чем нельзя обладать, что невозможно присвоить. Поэтому и трон внутри Обители тоже пуст, навеки незанят. Ведь власть по самой своей природе – иллюзия, выдумка, результат обширного заговора. Чтобы иметь над собой правителя, нужно принять, что тобою должны управлять, и это выдвигает на первый план понятие неравенства – пока оно наконец в некотором смысле не формализуется. Не станет краеугольным камнем в школьном образовании, не сделается необходимой связующей силой для всего общества – в конце концов все оказывается лишь подпоркой для власть имущих. Именно об этом Пустой Трон нам и напоминает. Во всяком случае, некоторым из нас.

Наперсточек наморщила лоб.

– А что вы тогда имели в виду, говоря, что Обитель вновь пробудилась?

– Пустошь зовется так, поскольку эти земли повреждены…

– Я знаю – поскольку ничегошеньки здесь и сделать-то не могу.

– Как не могла и я до недавнего времени. – Атри-седа вытащила палочку сушеного растабака и ловко ее разожгла. Воздух в палатке заполнился дымом. – Представьте себе сгоревший дотла дом, – сказала она, – от которого не осталось ничего, лишь куча пепла. Именно это и случилось на Пустоши с магией. Вернется ли она снова? Исцелится ли? Возможно, именно это мы сейчас и наблюдаем, но сила не появится ниоткуда. Она возникает постепенно и, как я сейчас полагаю, приходит в определенной последовательности. Сначала… просто блуждает. Потом, словно пускающие корни растения, появляются Обители. – Араникт повела руками, иллюстрируя мысль. – Блужданий на Пустоши в последнее время было предостаточно, согласитесь? Могущественные силы, в которых столько ярости, столько воли.

– А уже от Обителей – к Путям, – пробормотала Наперсточек и сама себе кивнула.

– Ага, и малазанцы то же самое говорят. О Путях. Но если им и предстоит здесь появиться, Наперсточек, то это еще впереди. И разве не может не беспокоить то, что Пути больны?

– Малазанцы, – прошипела Наперсточек. – По тому, как все происходит, можно подумать, что они эти Пути и изобрели. Это точно, сперва все довольно чахлое было, но потом-то болезни кончились.

– На этом континенте источниками магических сил всегда были Обители, – пожала плечами Араникт. – Мы, летерийцы, во многих отношениях народ довольно консервативный, но я начинаю подозревать, что для отсутствия перемен здесь имелись и иные причины. Здесь сохранились к’чейн че’малли. Земли на востоке порабощены форкрул ассейлами. Теперь среди нас даже появились создания, именуемые т’лан имассами, и Обитель Льда тоже, несомненно, на подъеме, а это означает, что вернулись яггуты. – Она тряхнула головой. – Малазанцы говорят о войне между богами. И я боюсь, что на нас надвигается нечто даже более ужасное, чем мы способны вообразить.

Наперсточек облизнула пересохшие губы и отвела взгляд. Палатка будто бы сомкнулась сейчас вокруг нее, подобно тугому савану. Она содрогнулась.

– Мы всего лишь хотим домой.

– Не знаю, чем именно я тут способна помочь, – сказала Араникт. – Обители – не те миры, через которые хочется путешествовать. Даже если просто черпать из них силу, такое грозит хаосом и безумием. Это предательские области, полные смертельных ловушек и провалов, ведущих неизвестно куда. Самое плохое, те ритуалы, что помогущественней, требуют крови.

Наперсточек сумела взять себя в руки и снова встретилась глазами с атри-седой.

– На востоке, – сказала она. – Там что-то есть, я чувствую. Нечто крайне могучее.

– Да, – кивнула Араникт.

– Вы ведь туда и направляетесь, верно? Вся эта армия, что идет на войну. Вы собираетесь сражаться за эту мощь, чтобы забрать ее себе.

– Не совсем, Наперсточек. Эта мощь – мы намерены ее освободить.

– А если вам удастся, что будет тогда?

– Мы не знаем.

– Вы все время говорите о малазанцах. Они здесь? Это одна из идущих на войну армий?

Араникт, похоже, собиралась сказать что-то, но передумала.

– Да.

Наперсточек уселась на корточки.

– Я – из Одноглазого Кота, это город в Генабакисе. Малазанцы нас завоевали. Для них, атри-седа, победа превыше всего. Они будут вам лгать. Наносить удары в спину. Тому, что на поверхности, верить нельзя. Никогда. С ними все не то, чем кажется.

– Действительно, народ они непростой…

Наперсточек фыркнула.

– Все началось с их первого императора. Все эти их фокусы, смертельные уловки, все то, чем печально знаменита Малазанская империя, – от него. Пусть он теперь и мертв, ничего не изменилось. Передайте это своему командующему, Араникт, обязательно передайте. Малазанцы предадут вас. Предадут.

Когда она вошла в палатку, Брис поднял взгляд:

– Удалось поговорить?

– Да, хотя предварительно пришлось сделать кое-что занятное – как я и говорила, могущество Обителей продолжает расти. Мне еще никогда не доводилось пользоваться Пустой Обителью так, как сегодня вечером. Сказать по правде, – она уселась на тюфяк и принялась стаскивать сапоги, – я не очень-то рада тому, что пришлось сделать. Когда я закончила, мне стали доступны даже самые потаенные ее мысли. Я… словно в грязи вывалялась.

Он шагнул к ней, обнял одной рукой.

– Иначе никак нельзя было?

– Не знаю. Может, и можно. Но так оказалось быстрее всего. У нее довольно интересное мнение насчет малазанцев.

– Вот как?

– Она им не доверяет. Во время малазанского завоевания Генабакиса ее народу нелегко пришлось. И однако, несмотря на все обиды, какой-то своей частью она осознает, что и нечто хорошее они тоже с собой принесли. Законы, правосудие и все такое. Впрочем, ненависть от этого менее острой не сделалась.

– Доверие, – задумчиво протянул Брис. – С ним всегда непросто.

– Что ж, – заметила Араникт, – Тавор и вправду что-то скрывает.

– Думаю, Араникт, она скрывает свое понимание того, какие жалкие у нее шансы.

– В том-то все и дело, – возразила Араникт. – Насколько мне удалось выяснить у Наперсточка, малазанцы никогда не предпринимают ничего, грозящего закончиться неудачей. Если шансы у Тавор действительно столь низкие, как нам кажется, спрашивается, чего же именно мы не видим?

– Вопрос действительно любопытный, – согласился Брис.

– Так или иначе, – сказала Араникт, – они отправляются с нами в Коланс.

– Прекрасно. Можно ли им доверять?

Араникт откинулась на тюфяк и тяжко вздохнула.

– Нет.

– Ага. Это представляет для нас проблему?

– Вряд ли. Если Наперсточек попытается зачерпнуть силу из Обители, ей попросту голову оторвет. Слишком молода еще и мало что понимает.

– Хм. А для окружающих подобная персональная катастрофа опасна?

– Все может быть, Брис. Так что это большая удача, что ты меня с собой взял.

Он прилег рядом.

– И что это, спрашивается, случилось с той нервной и застенчивой женщиной, которую я принял в атри-седы?

– Ты ее соблазнил, дурачок.

– Странник милосердный! – Она осела еще ниже на колени у самой стенки палатки, опустив голову и тяжело дыша.

Спакс подтянул штаны и шагнул в сторону.

– Самое лучшее угощение, – заметил он. – А теперь давай-ка поскорей отсюда. Мне к твоей матери нужно, а если она тебя где-то рядом приметит, сразу сообразит, что к чему.

– И что с того? – огрызнулась Спултата. – Свои-то ноги она перед тобой вроде не раздвигает?

– Блюдет себя, словно королевскую сокровищницу, – хмыкнул он.

– Ты для нее недостаточно красавчик. И пахнет от тебя.

– От меня, женщина, пахнет белолицым баргастом из племени гилков, и ты до сих пор не жаловалась.

Она встала, одернула тунику.

– Теперь вот начинаю.

– Просто твоя мать норовит все больше и больше за дочерьми приглядывать, – сказал он и поскреб бороду обеими руками. – Нижние духи, везде эта пыль.

Спултата, не произнося больше ни слова, скользнула мимо. Он смотрел ей вслед, пока она не растворилась в ночном мраке, потом обошел палатку, в которой хранилось снаряжение королевского обоза, кругом. Палатка королевы поджидала его напротив, у входа стояли двое часовых.

– Что, готова меня принять? – поинтересовался Спакс, приблизившись.

– Припозднились вы для этого, – ответил один из часовых, другой же негромко усмехнулся. Они расступились, освобождая проход. Он шагнул в палатку и прошел коридором во внутреннее помещение.

– Она ходить-то еще может?

– Что, ваше величество?

Абрастал допила вино и показала ему кубок:

– Уже третий. Я и так-то все это не сказать чтобы предвкушаю, а тут еще приходится слушать, как твоя дочь визжит подобно самке мирида, которой пастух в задницу руку засунул. Настроения не прибавляет.

– Она просто с настоящими мужчинами дела до сих пор не имела, – ответил Спакс. – Ну, где мне требуется встать?

Абрастал указала в сторону одной из стен палатки.

– Вон там. С оружием наготове.

Вождь приподнял брови, но ничего не сказал и прошел куда велено.

– Это будет нечто наподобие врат, – сказала Абрастал, снова усаживаясь на стул и скрестив ноги. – Оттуда что-то может явиться, мало того, даже разобрать, что именно мы видим, окажется нелегко – нас будет разделять завеса. Но если все обернется не лучшим образом, завеса прорвется – либо тем, что придет с той стороны, либо когда ты пройдешь сквозь нее.

– Пройду сквозь нее? Ваше величество…

– Замолчи. Ты у меня на службе и будешь делать то, что я скажу.

Дерьмо болотное, мы ей и вправду настроение подпортили. Ну да ладно. Он извлек из ножен оба длинных ножа и присел на корточки.

– Если б знать, я бы топоры захватил.

– Скажи мне, Спакс, что твои шаманы рассказывают тебе про твоих баргастских богов?

Он моргнул.

– Да ничего, Огневолосая. С чего бы им? Я – военный вождь. Мое дело – война. А о прочей ерунде пускай сами беспокоятся.

– И как они?

– Что – они?

– Беспокоятся?

– Это колдуны, они только и делают, что беспокоятся.

– Спакс!

Он скорчил гримасу.

– Баргастские боги – придурки. Словно шестнадцать детишек, которых заперли в маленькой комнате. На несколько дней. Ну, они и начинают жрать друг дружку.

– Значит, их шестнадцать?

– Что? Да нет же. Просто число такое в башку взбрело – нижние духи, Огневолосая, ты меня всякий раз буквально понимаешь – я ж Спакс, не забывай! Придумываю всякое просто развлечения ради. Хочешь со мной про моих богов поговорить? Так они еще хуже меня. Поди, сами себя придумали.

– Что говорят твои шаманы?

Спакс нахмурился.

– Плевать я хотел, что они говорят.

– Все так плохо?

Он пожал плечами.

– Может статься, наши боги внезапно поумнели. Может статься, решили, что их наилучший шанс пережить то, что грядет, – это сидеть тихо и не высовываться. А еще может статься, что они способны излечить все несчастья этого мира одним лишь поцелуем. – Он поднял ножи повыше. – Только я бы на это не рассчитывал.

– Не молись им, Спакс. Сегодня вечером, вот сейчас, не нужно. Ты меня понял?

– Я, ваше величество, и не припоминаю, когда в последний раз им молился.

Абрастал налила себе еще вина.

– Бери вон те меха. Они тебе пригодятся.

– Огневолосая, я…

Посреди комнаты появилось темное пятно, мгновение спустя оттуда хлынул обжигающе холодный воздух, сразу же покрыв инеем все вокруг. Легкие вождя саднило при каждом вдохе. Расставленные вдоль одной из стен горшки потрескались, потом рассыпались вдребезги, их содержимое мерзлыми комками вывалилось наружу.

Превозмогая боль в глазах, Спакс разглядел, как внутри морозного пятна проявляются силуэты. Впереди, напротив Абрастал, оказалась низенькая пухленькая женщина – совсем молодая, решил он, хотя уверенно сказать было трудно. Фелаш? Это она? Само собой, она, кто же еще? Слева от нее стояла женщина повыше, хотя из подробностей он мог видеть лишь сверкающий алмаз в самом центре ее лба, испускавший сейчас волны невиданных цветов.

Затем справа от Четырнадцатой дочери сгустилась еще одна тень. Неестественно высокая, одетая в черное, под прорехами плаща угадывается кольчуга. Капюшон откинут, открывая тощую демоническую физиономию. Из нижней челюсти торчат наружу, словно кривые ножи, два пятнистых клыка. В глазницах – тьма. Яггут, чтоб его. Спрашивается, сколько еще всех тех штук, которыми меня в детстве пугали, существует на самом деле?

Яггут, похоже, некоторое время изучал Абрастал, затем повернул голову, и Спакс обнаружил, что смотрит ему прямо в мертвые дыры. Иссохшие губы раздвинулись, и существо произнесло:

Прозвучало будто оскорбление.

Спакс негромко выругался и ответил:

– Я – гилк. У нас множество врагов, и все они нас боятся. Если хочешь вступить в их ряды, яггут, то добро пожаловать.

– Матушка, – заговорила дочь, – вижу, у тебя все в порядке.

Абрастал наклонила кубок. Оттуда выпал комок вина.

– Иначе никак нельзя? Я, кажется, к стулу примерзла.

– Омтоз Феллак, матушка. Древний король Обители вернулся. И стоит сейчас рядом со мной.

– Он – покойник.

Яггут снова повернулся к королеве.

– Я, смертная, от своих домашних зверушек и не такие оскорбления слыхивал. – Он ткнул рукой в сторону Спакса. – Кстати, насчет зверушек, эта-то здесь зачем?

– Предосторожность, – пожала плечами Абрастал.

Заговорила другая женщина, неизвестная Спаксу:

– Ваше величество, каких-то несколько дней назад этот яггут откусил полголовы форкрул ассейлу. – Она чуть отступила, чтобы лучше видеть баргаста. – Не вздумай ударить этими клинками один о другой, воин, – разобьются.

– Матушка, – сказала Фелаш, – в нашем… предприятии мы нашли нового союзника. С нами теперь король Обители Льда.

– Почему?

– По-моему, ваше величество, они недолюбливают форкрул ассейлов, – ответила вторая женщина.

– Вы, надо полагать, капитан Шурк Элаль, – сказала королева. – Я слышала о вас кое-что интересное, но с этим придется подождать до лучших времен. Четырнадцатая дочь, вы снова вышли в море?

– Да. На Корабле Смерти. И если вы полагаете, что вам сейчас холодно… – Она вытянула дрожащую руку. – До Клыков нам меньше двух недель.

– А изморский флот?

Фелаш покачала головой.

– Ни единого следа. Надо полагать, он уже на месте, а вот установлена ли блокада… – Она пожала плечами. – Матушка, будьте осторожны. Форкрул ассейлы знают, что мы приближаемся – про всех нас. Они знают.

– Мы можем и дальше поддерживать связь подобным образом?

– Не слишком долго, – ответила Фелаш. – Когда мы окажемся ближе к владениям ассейлов, их Обитель начнет преобладать.

– Даже в присутствии короля Обители Льда? – фыркнул Спакс. – Ну разве не позорище?

Яггут опять развернулся к нему.

– Когда Драконус вновь ступил в этот мир, нескольким вроде тебя удалось ускользнуть у него из-под ног. С возрастом он сделался беспечен. Но когда мы с тобой встретимся, баргаст, то обязательно все обсудим.

– У тебя, яггут, имя-то есть? – поинтересовался Спакс. – Надо ж знать, в чей адрес слать проклятия. Пусть мне скажут имя жалкого гнилого трупака, которого я тут вижу.

Губы растянулись еще раз.

– А ты что же, баргаст, и не догадываешься? Сидя вот тут на корточках и ежась от моего дыхания?

– Матушка, – сказала Фелаш, – вы точно уверены, что хотите продолжать? Против сил, которые сейчас собираются, мы – никто.

– Полагаю, – произнесла Абрастал, – настало время для большей откровенности относительно наших союзников здесь, на Пустоши. Похоже, мы обрели армию, скажем так, ящериц. Крупных, могучих и хорошо вооруженных. Себя они называют к’чейн че’маллями, а командуют ими двое малазанцев…

Она прервалась – поскольку яггут расхохотался.

Звук проник Спаксу прямо в кости, ему показалось, что они задребезжали, словно насквозь промерзшие палки. Он не отводил глаз от яггута – и вдруг их вытаращил. Его дыхание? Дух? Но как… хотя нет, то есть да, смотри, вот и плащ, и капюшон. Он выпрямился, расправил плечи.

– Я никогда тебя не боялся!

Худ прекратил хохотать и смерил баргаста взглядом.

– Разумеется, нет, вождь гилков Спакс. Но теперь, когда ты меня узнал, твой страх ведь вообще не имеет значения, верно?

– Тем более что ты и так покойник!

В поле зрения вплыл длинный костлявый палец и погрозил вождю.

– Тебе-то откуда понимать? Попробуй вообразить – вот ты умер и сам себя спрашиваешь: «А теперь что?» Когда, Спакс, сам окажешься по ту сторону смерти, отыщи меня. Тогда, объединенные горечью тех истин, которые дает равенство, мы с тобой и обсудим, что такое настоящий страх. – И Худ снова расхохотался.

Через несколько мгновений все три призрака растворились. Жгучий холод остался, по палатке клубился туман. Королева Абрастал смерила Спакса суровым взглядом:

– Что это сейчас было, вождь?

Он нахмурился.

– Я нисколько не сомневаюсь в словах капитана. Значит, ассейлу полголовы откусил? Странно только, что не всю. – Спакс с трудом удержался, чтобы не содрогнуться. – В этом огне, ваше величество, калится слишком много мечей. Все вот-вот начнет рушиться. Самым дурным образом.

– Другие соображения будут?

– Больше, чем я могу по пальцам пересчитать. – Дыхание вырывалось паром у него из ноздрей. – Кажется, настало время давать советы, хочешь ты этого или нет. Я знаю, что ты приняла решение относительно этого похода и что мне тебя не отговорить – мы вот-вот вступим в войну с форкрул ассейлами. – Он внимательно, с прищуром смотрел на нее. – И решение принято не вчера. Я ясно вижу, что это так. Но послушай, бывают времена, когда однажды избранный путь обретает над нами власть. И уже сам несет нас вперед. Огневолосая, сейчас река, по которой мы плывем, кажется спокойной. Но течение все усиливается и усиливается, уже скоро, даже реши мы искать безопасности на берегу, окажется слишком поздно.

– Великолепная речь, Спакс. Вождь гилков призывает к осторожности. Так и запишем. – Она резко встала. – Моя Четырнадцатая дочь не из тех, кого ты можешь трахать за палаткой со снаряжением. Тем не менее я не думаю, что это она пригласила мертвого яггута в наш альянс – подозреваю скорее, что у нее просто не было выбора.

– А течение все усиливается.

Она смерила его взглядом.

– Отправляйся в летерийский лагерь. И проинформируй принца Бриса о нынешнем повороте событий.

– Прямо сейчас?

– Прямо сейчас.

– А изморцы?

Королева наморщила лоб, потом покачала головой.

– Не хочу загнать одну из немногих оставшихся у нас здоровых лошадей до смерти просто ради весточки Серым шлемам. Не знаю, что и кому они хотят доказать своей лихорадочной гонкой…

– Я знаю.

– В самом деле? Хорошо, Спакс, давай послушаем.

– Они хотят, Огневолосая, сделать так, чтобы мы уже не понадобились. И ты, и Брис, и в первую очередь к’чейн че’малли.

– Изморцы хотят забрать всю славу себе?

– Кованый щит Танакалиан, – уточнил он, презрительно хмыкнув. – Он молод, ему еще столько всего нужно доказывать. Но беспокоит меня, ваше величество, не это. Я больше не доверяю его мотивам – и не могу с уверенностью сказать, что его цели хоть как-то соотносятся с целями адъюнкта. Серые шлемы являют собой воплощение войны – вот только служат они не войне между людьми, но войне природы против людей.

– Тогда он даже глупей, чем мы в состоянии вообразить, – удивилась Абрастал. – Эту войну ему не выиграть. Природа не может победить, ей это никогда не удавалось.

Спакс помолчал, потом негромко произнес:

– Полагаю, ваше величество, что как раз наоборот. Это нам не выиграть эту войну. Любые наши победы – временные, или нет, вообще иллюзорные. В конце концов мы все равно проиграем – поскольку мы проиграем, даже победив.

Абрастал вышла прочь из комнаты. Спакс, удивленно подняв брови, последовал за ней.

Наружу, под залитое зеленым ночное небо, мимо двух часовых.

Она шагала сквозь лагерь вдоль главного прохода – мимо офицерских палаток, потом за пределы лагеря, минуя кухни, ямы с отбросами, отхожие рвы. Словно отдирая прочь респектабельный фасад, сюда, к мерзкому мусору, что мы за собой оставим. Ох, Огневолосая, я не настолько слеп, чтобы не понять смысла твоей прогулки.

Когда она наконец остановилась, они уже успели миновать северо-восточные дозоры. Чтобы попасть в летерийский лагерь, Спаксу оставалось просто направиться отсюда к северу, забирая чуть западней. Он уже мог видеть мигающий свет костров в расположении принца. Как и нам, им скоро станет нечего жечь.

Абрастал повернулась на восток, туда, где сразу за полосой белых костей простерлась Стеклянная пустыня – море резко сверкающих звезд, раскинувшихся, словно мертвые, посреди изумрудного сияния.

– Пустошь, – пробормотала она.

– Ваше величество?

– И кто здесь победил, Спакс?

– Сами видите. Никто.

– А в Стеклянной пустыне?

Он сощурился.

– Глаза режет, Огневолосая. Думается, там пролилась кровь. Бессмертная кровь.

– И ты полагаешь, что виновны в том люди?

Он хмыкнул.

– Это, ваше величество, уже тонкости. Врагом природы является уже само по себе самоуверенное сознание, ведь самоуверенность порождает наглость…

– И презрение. В таком случае, вождь, все мы, похоже, стоим перед ужасным выбором. Стоит ли вообще нас спасать? Тебя? Меня? Моих детей? Мой народ?

– Твоя решимость поколебалась?

Она обернулась к нему.

– А твоя?

Спакс поскреб бороду обеими руками.

– Все то, что сказала Кругава, когда ее сместили. Я об этом думал, и не один раз. – Он скривился. – Похоже, даже гилк Спакс способен переменить свои взгляды. Воистину, чудесные времена настали. И я, кажется, предпочел бы смотреть на все вот каким образом: если уж природе все равно в конце концов суждено победить, пусть мы и нам подобные умрут медленной и ласковой смертью. Такой медленной и такой ласковой, что мы ничего и не заметим. Будем угасать и вырождаться под своей собственной тиранией, от всего мира до каждого континента, от континента до страны, от страны до города, до квартала, дома, почвы у нас под ногами и, наконец, до каждого бессмысленного триумфа у каждого из нас в черепушке.

– Воину такие слова не подобают.

Он услышал ее резкий тон и кивнул в темноте.

– Если все так и есть и Серые шлемы желают стать клинками, которыми природа свершит отмщение, значит, Кованый щит ничего не понял. С каких это пор природу интересует отмщение? Оглянись. – Он махнул рукой. – Трава вырастает заново – там, где может. Птицы вьют гнезда – там, где могут. Почва дышит – когда может. Все продолжается, ваше величество, тем единственным способом, который знает, – пользуясь тем, что еще осталось.

– Совсем как мы, – проговорила она.

– Может статься, Кругава все это отлично понимала – в отличие от Танакалиана. Сражаясь против природы, мы сражаемся против себя самих. Нет ни различия, ни границы, ни даже врага. Мы пожираем все, одержимые страстью саморазрушения. Словно это единственный дар разума.

– Ты хочешь сказать, единственное проклятие?

Он пожал плечами.

– Наверное, это все-таки дар – способность видеть, что ты делаешь, пусть даже не прекращая делать. А с видением приходит и понимание.

– Но мы, Спакс, этим знанием предпочитаем не пользоваться.

– Тут, ваше величество, мне возразить нечего. Перед лицом этого бездействия я столь же беспомощен, как и любой другой. Но, быть может, каждый из нас именно это и чувствует? Поодиночке мы разумны, вместе же становимся глупыми, тупыми до отвращения. – Он снова пожал плечами. – Тут и сами боги не знали бы, что делать. Даже и знай они, мы бы не прислушались, верно?

– Спакс, я вижу ее лицо.

– Ничего ведь особенного, верно? Такое простое, такое… лишенное жизни.

Абрастал дернулась.

– Прошу тебя, выбери другое слово.

– Хорошо, пускай скучное. Так она ведь и не пытается, верно? В одежде – ничего царственного. Ювелирных украшений никаких. Лицо не красит, даже губы, и волосы тоже – такие короткие, такие… да ну, ваше величество, с чего бы мне вообще об этом беспокоиться? Только я вот беспокоюсь, и сам не знаю почему.

– Ничего… царственного, – задумчиво проговорила Абрастал. – Если ты прав – и да, мне самой представляется то же самое, – то почему, когда я смотрю на нее, я вижу… что-то такое…

– Благородное, – сказал он.

– Верно, – выдохнула она.

– Она не сражается против природы, разве не так?

– И все? И больше ничего не нужно?

Спакс покачал головой.

– Ты говоришь, что все время видишь ее лицо. Я тоже, ваше величество. Оно меня преследует, сам не знаю почему. Плавает у меня перед глазами, а я раз за разом вглядываюсь в него, словно жду. Жду, когда увижу на нем выражение, то единственное выражение истины. Уже скоро. Я знаю, что этот миг все ближе, и потому смотрю на нее и никак не могу перестать.

– С ней мы все чувствуем себя заблудшими, – сказала Абрастал. – Я, Спакс, не предвидела, что стану так беспокоиться. Это не в моей натуре. Но она и вправду, словно какая-то древняя пророчица, завела нас куда-то в непроходимую глушь.

– А потом выведет нас к дому.

Абрастал повернулась и шагнула ближе, глаза ее заблестели.

– А она выведет?

– В том благородстве, Огневолосая, – ответил он шепотом, – я нахожу для себя веру. – Против отчаяния. Как нашла и Кругава. А в своей маленькой ладони адъюнкт, словно пушистое семечко, держит сострадание.

Он увидел, как ее глаза распахиваются шире, потом ее ладонь оказалась у него на затылке, подтянула ближе. Один крепкий поцелуй – и она отпихнула его прочь.

– Холодает, – сказала она и двинулась обратно. И уже через плечо добавила: – Ты должен бы поспеть в летерийский лагерь еще до рассвета.

Спакс смотрел ей вслед. Что ж, похоже, у нас все-таки до этого дойдет. Но передо мной стоял Худ, Владыка Смерти, и говорил про страх. Страх мертвых. Но если мертвым ведом страх, нам-то на что надеяться?

Но лицо, стоящее перед глазами, было сейчас не ближе, чем луна. И даже если боги в конце концов и столпятся вокруг нее, они ведь тоже с опаской и изумлением уставятся на хрупкую магию у нее в ладони? Испугаются ли они?

Он перевел взгляд на Стеклянную пустыню и ее россыпь мертвых звезд. Тавор, неужели и ты сейчас сверкаешь среди них, еще одна из павших? Наступит ли тот день, когда и ее кости выползут на берег, чтобы присоединиться к остальным? Спакс, вождь баргастов клана гилк, содрогнулся, словно ребенок, которого выставили голышом ночью на улицу, и направился к летерийскому лагерю, а вопрос неотступно следовал за ним.

Сама идея покаяния всегда казалась ей не более чем постыдным самоутешением, а те, кто выбирал для себя подобный путь, удаляясь от всех и всего в пещеру или полуразрушенную хибарку, – почти что трусами. Этические вопросы принадлежали обществу, неуклюжему вихрю взаимоотношений, где вели между собой бесконечную войну разум и самые яростные эмоции.

И однако сейчас она сидела здесь, под небесами, расцвеченными зеленым, в компании одной лишь спящей лошади, а все ее внутренние дискуссии с самой собой постепенно уплывали прочь, как если бы она шагала через анфиладу комнат, все дальше и дальше от некой царственной палаты, в стенах которой кипел шумный спор. Раздражение, на деле бывшее безнадежностью, наконец ушло, а тишина впереди обещала благословенный покой.

Кругава хмыкнула. Возможно, отшельники и эстеты были куда мудрей, чем ей могло показаться. Ее место во главе Серых шлемов теперь занял Танакалиан, и он поведет их туда, куда сочтет нужным. Логика его аргументов застала ее врасплох, и она, подобно окруженному собаками волку, обнаружила себя загнанной в угол.

Противоречие. В том, что касалось рассудка, это слово звучало словно окончательный приговор. Свидетельство ущербной логики. Выявить его в позиции соперника было сродни смертельному удару, и она хорошо запомнила, как сверкнули его глаза, когда он тот удар нанес. Но сейчас она не могла понять, что преступного в этом совершенно человеческом свойстве: в способности хранить противоречие в собственном сердце, не пытаясь его разрешить, не добиваясь примирения; фактически в том, чтобы одновременно быть двумя разными людьми, каждый из которых верен себе, но не отрицает присутствия другого. Какие священные законы космологии нарушает подобный талант? Что, Вселенная теперь рассыплется на части? Мироздание свернет с пути?

Нет. Более того, похоже, рациональный диспут и есть единственный способ решать проблемы, где противоречие хоть что-то значит. И Кругава не могла не признать, что уже начала сомневаться в самопровозглашенных достоинствах этого способа. Конечно же, Танакалиан стал бы утверждать, что ее ужасное преступление завело Серых шлемов Измора в глубокий кризис. Чью сторону им занять? Как можно служить более чем одному господину? «Разве не станем мы воевать за Волков? Разве не станем воевать за Природу? Или все же дойдем до святотатства, преклонив колени перед обычной смертной? Кругава, ты сама создала этот кризис!» Или что-то в том же духе.

Может, тут он и прав – она все создала сама. И все же… Внутри нее самой не было никакого конфликта, не назревало неизбежной бури. Она избрала сторону Тавор Паран. Вместе они прошли полмира. И, в чем Кругава была уверена, так и остались бы рядом до самого конца, две женщины против моря бушующего огня. В такие моменты победа или поражение ничего не значат. Триумф уже в самой позе. В брошенном вызове. Поскольку в этом и заключается сама жизнь. Человек и природа, в такие моменты мы единое целое. Противоречие, Танакалиан? Отнюдь нет. Я покажу тебе этот последний дар. Человек и природа – одно и то же. Я показала бы эту истину и богам-волкам. Понравилась бы она им или нет.

Однако адъюнкт ее отвергла. Согласно старинной изморской поговорке, для торговца ножами рай – это полная женщин комната. «Будет предательство». Ну еще бы. Предательство. Столь внезапное, столь болезненное, что Тавор с тем же успехом могла перерезать Кругаве глотку и смотреть, как та истекает кровью посреди командного шатра.

И вот Смертного меча больше нет.

Противоречие. Ты, Кованый щит, принимаешь в свои объятия лишь достойных? В таком случае это, сэр, не объятия. Это награда. И если ты станешь обонять лишь ароматы добродетельных душ, то где возьмешь силы, чтобы одолеть изъяны собственной души? Кованый щит Танакалиан, впереди у тебя трудные времена.

Она сидела в одиночестве, опустив голову и поплотней закутавшись в меховой плащ. Оружие лежит рядом, стреноженная лошадь за спиной. Ран’Турвиан, старый друг, ты здесь? Ты отверг его объятия. Твоя душа вольна бродить, где захочет. Шел ли ты со мной рядом? Мог ли не слышать моих молитв?

У нее перехватило дыхание. Лед на поверхности озера представляется твердым, и по нему можно очень быстро скользить. Но лед тонок, в этом заключается опасность, цена, которую платишь за беззаботность. Разве не следовало мне спросить, в чем преступность противоречия?

Кругава встала и повернулась к Стеклянной пустыне.

– Адъюнкт Тавор, – прошептала она, – не чересчур ли уверенно я скольжу по льду? Если мои собственные противоречия меня не беспокоят, почему в ваших я решила видеть преступление? Предательство?

– Дестриант, старый друг. Это моему собственному народу предстоит сделаться предателями? Это мы будем тем ножом, что нанесет смертельный удар в спину Тавор Паран и ее малазанцев? Ран’Турвиан, что мне делать?

Она покачала головой. Серые шлемы подчинялись строгим законам и не позволили бы убийце руководить собой. Нет, они бы ее казнили. Но, во всяком случае, и Танакалиана больше не будет. Кто примет командование? Хевет? Ламбат? Но разве не будут они чувствовать себя обязанными исполнить волю своего последнего командира?

Нет, это неверное направление, неверный путь. Ей придется предоставить изморцев той судьбе, которую предназначил им Танакалиан. Но предательство – что ж, обвинить себя в нем она не позволит.

Кругава смотрела на Стеклянную пустыню. Я поскачу к ней. Я ее предупрежу.

Ее покинули последние сомнения. Она подобрала оружие. Гляди, Ран’Турвиан, каким прозрачным сделался лед. Я вижу, насколько он толст. По такому без опаски пройдет целая армия.

Кругава полной грудью вдохнула холодный ночной воздух и повернулась к лошади.

– Подруга, у меня к тебе еще одна просьба…

Ве’гат стояли, низко склонив головы, словно изучали безжизненную почву у себя под ногами, но Геслер знал, что это просто они так спят – вернее, отдыхают, поскольку глаз, насколько он мог судить, огромные воины-ящеры никогда не смыкали. Руководство такой армией его нервировало. Все равно что десятью тысячами псов командовать. Только они разумней собак, а это еще хуже. Фланговые подразделения Охотников К’елль оставались далеко за пределами лагеря, наличие или отсутствие пищи, воды и отдыха их, похоже, совершенно не беспокоило – подобная выносливость заставляла его чувствовать себя слабаком. Пусть и не настолько слабаком, как Ураган. Послушать только, как сукин сын храпит – его, поди, в летерийском лагере слышно.

Он знал, что и ему следует вздремнуть, но его преследовали сны. Малоприятные. Тревожные настолько, что выгнали его из меховой постели за два колокола до рассвета. Теперь он стоял здесь, глядя на могучие легионы Ве’гат. Они остановились прямо в походном строю, словно огромные упорядоченные коллекции задумчивых статуй под неестественно сияющим ночным небом, и кожа их тускло отсвечивала серым железом.

Во сне Геслер стоял на коленях, как если бы лишился сил, а вокруг простиралось во все стороны месиво изуродованных тел. Штаны его насквозь пропитались кровью, которая загустевала теперь на коже ног от колена и ниже. Где-то рядом прямо сквозь скальное основание вырывалось пламя, в небеса по спирали подымались бурлящие клубы ядовитого газа – и там, в небесах, он, подняв голову, увидел… нечто. Тучи? Трудно сказать, и однако в них было что-то чудовищное, впивающееся в сердце, точно когтями. Он заметил движение, будто бы колебалось само небо. Врата? Возможно. Вот только таких огромных врат не бывает. Они все небо заняли. И почему чувство такое, будто это я во всем виноват?

Наверное, в тот миг у Геслера вырвался крик. И его хватило, чтобы проснуться. Он лежал под меховыми одеялами весь в поту и дрожал от холода. По ближним рядам Ве’гат прошло какое-то движение, очевидно, ароматы его беспокойства потревожили спящих к’чейн че’маллей. Тогда он что-то негромко пробормотал и поднялся на ноги.

Войсковой лагерь – без костров, без палаток, без огороженных канатами загонов, без тянущейся за армией толпы оборванцев. Все это казалось неестественным. Более того, ненастоящим.

Здесь его и нашел виканский пастуший пес, Кривой. Искалеченная морда, один глаз не видит, из поблескивающих в пасти клыков многие обломаны – он в жизни не видел животного с таким количеством шрамов. Но когда пес приблизился, Геслеру вспомнился вечер на Арэнском тракте.

Он глянул вниз, на Кривого:

– Ты-то хоть тот день помнишь, страшилище?

Большая собачья голова поднялась ему навстречу, драные губы от этого движения оттянулись назад, обнажив кривые зубы. Скошенная набок челюсть могла бы сообщить псу комичный вид, но нет. От него лишь сердце больней сжималось. Только вспомнить все, что ты для нас сделал. Такой верный, что забываешь о себе. Такой храбрый, что не знаешь страха. Но все же прежних хозяев защитить не смог. Был бы ты счастливей, если бы мы дали тебе умереть? Освободили твою душу, чтобы она могла остаться рядом с теми, кого ты любил?

– Я тебя понимаю, Кривой, – прошептал он. – Когда ты морщишься, в очередной раз поднимаясь поутру с холодной земли. Я вижу, как ты начинаешь хромать ближе к вечеру.

– Когда настанет тот миг, я буду рядом, – сказал он. – Да что там, я жизнь за тебя отдам, псина. А что я еще могу?

Обещание прозвучало как-то по-дурацки, и он повертел головой, надеясь, что рядом никого не окажется. Выяснилось, что единственным их компаньоном был лишь другой пес, Таракан, увлеченно раскапывающий неподалеку мышиную нору. Геслер вздохнул. Вот только кто сказал, что моя жизнь значит больше, чем жизнь этого пса? Или что его жизнь значит меньше, чем моя? Кто отвечает за то, чтобы это измерить? Боги? Ха! Отличная шутка! Нет, конечно. Мы же сами и измеряем, более грустной шутки и не придумать.

Он понял, что замерз, и встряхнулся. Кривой уселся на землю слева от него и зевнул – хрипло, скрежещуще. Геслер хмыкнул:

– Пришлось нам кой-чего пережить, а? Смотри, щетина на морде у обоих седая.

Он услышал негромкие шаги и, обернувшись, увидел Дестрианта Калит. Когда та присела на корточки по другую сторону от Кривого и положила ладонь псу на голову, Геслер инстинктивно дернулся. Однако собака не шелохнулась.

– Не припомню, Дестриант, чтобы Кривой терпел такое от кого-то еще, – проворчал он.

– Мы к югу от Стеклянной пустыни, – сказала она. – И скоро окажемся на землях моих сородичей. Моего народа, не племени. Эланы жили на равнинах, окружающих Стеклянную пустыню с трех сторон. Мой клан – северный.

– Тогда ты не можешь быть уверена, что все они мертвы – здесь, на юге.

Она лишь покачала головой.

– Могу. Те, из Коланса, кто убивает голосом, выслеживали всех до единого. То есть из тех, кто сумел пережить засуху.

– Калит, тебе удалось бежать, могло получиться и у других.

– Надеюсь, что нет, – прошептала она и принялась массировать пса между лопаток, потом вдоль спины и до самых бедер, негромко напевая при этом что-то на своем языке. Кривой медленно закрыл глаза.

Геслер наблюдал за ней, пытаясь понять, что означает ее последняя реплика. Произнесенная шепотом, словно молитва.

– Похоже, – пробормотал он наконец, – все мы, выжившие, подвержены одной и той же муке.

Она подняла на него взгляд.

– Оттого-то вы с Кованым щитом и препираетесь постоянно. Это ж все равно, что видеть, как твои дети умирают, верно?

Его скрутило изнутри такой болью, что он отвернулся.

– Не знаю, почему адъюнкт хочет, чтобы события развивались именно так, но прекрасно понимаю, отчего она все внутри себя держит. У нее выбора нет. Может статься, ни у кого из нас нет – мы те, кто мы есть, и никакие разговоры и объяснения ничего в том не изменят.

Кривой уже вытянулся на земле и мерно дышал во сне. Калит осторожно убрала руки.

– Ты у него что, боль сейчас забрала?

Она пожала плечами.

– Мой народ держал таких же собак. Мы еще с детства заучили песни умиротворения.

– Песни умиротворения, – задумчиво протянул Геслер. – Этому миру не помешало бы, чтобы такие песни вокруг почаще звучали, а?

– Боюсь, не скоро такое наступит.

– Они просто нашли тебя, верно? Когда искали людей, что поведут их за собой.

Она кивнула и встала.

– Несправедливо вышло. Но я все равно рада, Смертный меч. – Она повернулась к нему. – Рада. И тебе тоже рада. И Урагану, и этим двум псам. Даже Свищу.

– Синн потеряла брата, – сказал он. – Но она, вероятно, уже задолго до того была не в себе. Ей не посчастливилось угодить под восстание. – Он скосил глаза на Хромого. – Без шрамов оттуда никто не выбрался.

– Как ты и сам говоришь, проклятие выживших.

– В чем мы не отличаемся от к’чейн че’маллей, – заметил он. – Удивительно, как много им потребовалось времени, чтобы это осознать.

– Мать Гунт Мах осознала, и ее из-за этого посчитали безумной. Если мы не сражаемся бок о бок, то начинаемся сражаться между собой. Она не дожила до того, чтобы увидеть плоды своего предвидения. Она умерла, думая, что ей ничего не удалось.

– Скажи, Калит, тот крылатый убийца, Гу’Рулл, нас все еще охраняет?

Она подняла глаза к небу, сощурилась на Нефритовых Странников:

– Я отправила Ши’гала вперед, на разведку.

– В Коланс? Не слишком ли рискованно?

Она пожала плечами.

– В действительности Гу’Рулл служит Гунт Мах – а нам подчиняется, лишь следуя ее распоряжению. Однако в этот раз я и матрона полностью согласны. Смертный меч, исходя из тех видений, которые мне присылает Гу’Рулл, я не думаю, что Серые шлемы принимают твое командование.

Геслер хмыкнул.

– Вот ведь зануды благочестивые – но, если честно, я даже рад. Нет, Кругава-то выглядела вполне достойно и все такое, но, знаешь, это их поклонение Волкам мне не слишком по душе. – Увидев, что она удивленно вздернула брови, он пожал плечами: – Ну да, я вот тоже выбрал для себя бога войны, так что какие, казалось бы, к изморцам-то претензии? Но дело в том, Калит, что когда солдат выбирает себе бога войны, это понятно. А вот когда бог войны выбирает себе в солдаты целый народ, такое понять трудней. Вроде как с ног на голову получается. В любом случае что-то в этом не так, хотя я и не готов сразу объяснить, что именно.

– То есть они могут поступать как им заблагорассудится?

– Вроде того. Я про этого Танакалиана мало что знаю, не считая того, что при малазанском дворе его бы за своего почли, если в рассказах о том, как он сверг Кругаву, есть хоть доля правды. Таким людям, Калит, я не доверяю. Мне самому от них много лет назад ох как досталось. Короче, если Танакалиан хочет влезть со своими Серыми шлемами форкрул ассейлам без смазки прямиком в задницу, то и факел ему в руки.

– А о летерийском принце, Смертный меч, ты что думаешь?

– Вот он мне нравится. Как и Араникт. На обоих можно положиться. Судя по тому, что я слышал еще в Летере, прежде чем брат Бриса занял трон, сам он был кем-то вроде личного телохранителя у летерийского императора. И с мечом ему равных не было. А это говорит мне о нем больше, чем ты можешь подумать.

– В каком смысле?

– Любой, кто достиг совершенства во владении оружием – истинного совершенства, – человек очень скромный. Кроме того, я понимаю, как он думает и отчасти даже что видит. Понимаю, как у него мозги устроены. И похоже, что титул принца его совсем не изменил. Так что, Калит, за летерийцев не беспокойся. Когда настанет день, они будут с нами.

– Остались еще болкандцы…

– Думаю, она предоставит все решать Брису. Не то чтобы охотно, но дела обстоят именно так. И потом, – добавил Геслер, – она ведь рыжая.

Калит наморщила лоб.

– Не понимаю.

– Мы с Ураганом – фаларийцы. У нас на Фаларе рыжих хоть отбавляй. Так что я легко могу объяснить, какая она, эта Абрастал. Темперамент горячий, словно раскаленное железо, но она – мать и таким образом успела обрести достаточно мудрости, чтобы знать, что она способна контролировать, а что – нет. Может, оно ей и не особо нравится, но она привыкла. Еще трахаться любит, хотя подвержена ревности, – а весь этот ее грозный вид не более чем показуха. Внутренне же она просто мужика настоящего ищет, такого примерно, как я.

Калит изумленно вздохнула:

– Но она же замужем! За королем!

– Просто хотел проверить, Дестриант, слушаешь ли ты меня, – ухмыльнулся Геслер. – Мне показалось, ты отвлеклась на что-то.

– Меня Охотник нашел – а то ты закрылся, Ураган спит. Они заметили всадника, скачет откуда-то из окрестностей лагеря изморцев к Стеклянной пустыне.

– Еще подробности есть?

– Ты и сам, Смертный меч, можешь увидеть все, что видел Охотник.

– Ага, тоже правда. – Он сосредоточился на мгновение, потом негромко выругался. – Кругава.

– Но куда?..

– Бьюсь об заклад, что к адъюнкту. Только ей не доехать!

– Что же делать?

Геслер поскреб подбородок и резко развернулся:

– Ураган! Поднимай бородатую башку, бычара ты жирный!

КОНЕЦ ПЕРВОГО ТОМА