Глава двадцать седьмая

– Давно это случилось, нет сведений, – честно ответил Кузя, – только информация: задерживался по подозрению в совершении убийств. Потом краткая справка, и… все. Пропал Вениамин Петрович.

– Заболел он, – отрезала Рыжова. – Вот все радовались: прогресс, у нас прогресс: вместо свечей – лампы; прогресс: на кухнях не примус, а плита газовая. Прогресс это, конечно, хорошо. Но что с людьми стало? Сидят, глаз не поднимают, тык-тык в свои телефоны, чтоб им сгореть. Друг с другом разговаривать не умеют и не хотят. Ну, нет Вени в твоем экране. И что? По-твоему, фразы «в интернете не нашел» и «он умер» одного значения? Мальчик, встрепенись! Слава богу, живы пока те, кому твой компьютер безразличен. Заболел Веня! Тяжело.

Кузя, которого впервые сурово отчитали за его горячо любимую работу, попытался оправдаться:

– Нет сведений о госпитализации Салкина. Я залез в архив, в котором истории много лет хранят.

– Похоже, железка с экраном у тебя вместо Бога, – не сдалась Галина Петровна, – уверен ты: все, что пожелаешь, тебе устройство даст. Не ложился Веня в клинику.

– Почему? – спросил Сеня.

– Отпустили брата из каталажки, – начала рассказывать Рыжова, – он зашел в магазин и сознание потерял. Очнулся в приемном покое. Лежит на каталке, ничего не соображает. Где находится? Что с ним? Долго так валялся. В конце концов пришел парень в халате, вроде врач, с ним девушка, на двоих им и пятидесяти лет не наберется. Мальчишка у девчонки осведомился:

– С этим что?

Та зачирикала:

– Привезли из магазина на «Скорой», продавец сказала: «Он напился и упал».

Паренек к Вене обратился:

– Болит что?

Брат ответил:

– Вроде нет.

– Вставайте, – приказал горе-доктор.

Веня поднялся.

– Протрезвел, – обрадовался юноша, – ступайте домой, мест у нас для алкоголиков нет.

И вытолкали моего брата. А он спиртное редко пробовал, на Новых год, Пасху, Рождество. Пошарил Венечка по карманам, нет денег. Кто вытащил? То ли в лавке, то ли в «Скорой», то ли в больнице обокрали. И куда Вене деваться? На улице жарко, у него опять голова закружилась. Потом, значит, копаюсь я в своем огороде, осень ранняя, из-за забора голос еле слышный:

– Галя, помоги.

Вышла я на улицу. Ба, Веня! К изгороди привалился, сейчас упадет. Я его в дом кое-как довела, врачу позвонила. К вечеру только «Скорая» приехала, докторица давление померила, заверещала:

– Нельзя его трогать, не довезем до клиники, он в стадии агонии, до утра скончается.

И, шмысь, улетела. Я бегом к бабе Клаве, она народ травами лечила. Знахарка Веню осмотрела.

– Плохо ему совсем, но не вижу смерти рядом. Попробую, может, помогу. Если нет, не обессудь!

Три месяца мы его обихаживали, всякими настоями поили, парили каждый день в бане. На тележке гулять вывозили, развлекали. Дедушка Коля приходил, на аккордеоне играл, песни пел. У Вени никаких изменений, лежит пластом. Потом вдруг сказал:

– Воды!

Баба Клава чуть в пляс не пошла.

– Ликуй, Галька! Надоели мы с тобой Богу, матушке Богородице и всем святым. Каждый день их теребили: «Помогите Вениамину». Вот на небесах и решили: «Не избавиться нам от этих дур, пусть мужик в себя придет, тогда они от нас наконец отстанут».

Через год братик ходить начал. Что за болячка с ним приключилась? А кто ж знает, как она по-научному называется? Баба Клава говорила: «Чирей в мозгу лопнул». Главное, сейчас брат веселый, в уме. Как его из больницы выпнули, помнит. И как Никанор Степанович сказал: «Иди, Веня, ты мужик-дурак. Но я понимаю, женщин ты не трогал». Брат ни одного вопроса ему не задал, испугался до пота, живо утопал. Вот это все у него в голове отпечаталось. Потом черная яма, и он увидел нас с бабой Клавой. Царствие ей Небесное, теперь таких знахарок не найти. Спасла она кактус второй свежести.

Я вздрогнула:

– Вы о ком говорите?

Рыжова улыбнулась:

– Веня, когда совсем на ноги встал, рассказал, что у него была клиентка. С актерской профессией у него дело не пошло, он парикмахером подрабатывал. Хорошая девушка, а вот мать ее почему-то Веню терпеть не могла, прозвала его «Кактус второй свежести». Прямо в лицо говорила ему: «Даже не думай к моей девочке подкатить! Не нужен нам в семье кактус второй свежести». Веня только смеялся, у него и в мыслях не было амурничать! Жила клиентка эта по соседству с домом, откуда Лариса Веню выгнала. Брат несколько раз шел к ней и видел: девушка с его бывшей беседует, так он прятался и ждал, пока бывшая наговорится и уйдет. Я тоже смеялась, когда про кактус услышала. Надо же такое придумать. И баба Клава веселилась, заглянет к нам, говорит: «Эй, Кактус второй свежести, ты весь заколосился, скоро расцветешь!»

Дегтярев потер руки.

– Мариночка, дорогая моя, приготовь нам еще своего фирменного чаю. И к нему что повкусней подай.

Я не поверила своим ушам. «Мариночка, моя дорогая!» Толстяк на самом деле произнес эту фразу или мне почудилось? Полковник тем временем пересел поближе к Галине Петровне.

– Вы любите брата?

– Так он моя родня, – улыбнулась Рыжова. – Вот некоторые люди кричат: «Я всех люблю!» Неправда! Не получится каждого любить. По-другому надо. Если каждый человек будет заботиться и прощать тех, кто рядом: детей, внуков, мать, отца, деда, бабку, тетку, семью, – короче, вот ежели каждый так себя вести начнет, то и детские дома навсегда закроются, и все приюты для инвалидов, стариков, кошек-собак тоже не понадобятся. Не нравится брат? Он твой брат, не скаль зубы, не считай его грехи. За собой глянь, это ты сейчас злобой исходишь, простить родственника не можешь. С себя начни, улыбнись ему. Сначала будет трудно, потом привыкнешь, затем радость придет. Если никого не любишь, то веди себя и поступай так, как будто любишь. И любовь к тебе придет. Любить лучше, чем ненавидеть. Злые долго не живут на земле. А если кто из них до ста годов дожил, значит, он только с виду злобен, про его сердце ты ничего не знаешь. Вот так.

Александр Михайлович взял старушку под локоть.

– Вы обронили фразу, что Вениамин испугался, когда Базыкин его отпустил. Мне это непонятно. Радоваться надо было.

– Ну, я чего-то не так ляпнула, – вздохнула гостья.

– Нет, – возразил полковник, – все верно. Вениамина Петровича охватил страх. Наверное, он знал, кто убивал женщин и забирал у них украшения. Салкин очень не хотел называть имя преступника. Но разговор с Никанором Степановичем шел долго, не один час. Беседа в милиции нервная процедура, человек устает, может сообщить то, что не следовало. Ваш брат, услышав слова: «Ступайте домой», струхнул, потому что подумал, что невольно выдал настоящего преступника. Верно?

Рыжова молчала.

– Нам не хочется дергать Вениамина Петровича, – не умолкал полковник, – а вы определенно тоже знаете всю правду о тех преступлениях. Если сообщите ее нам, я не стану беседовать с вашим братом.

– Вы знаете, что Веня мне все рассказал? – обомлела Галина Петровна.

Полковник отпустил ее руку.

– Кому-то другому я мог соврать не моргнув глазом. Вам лгать не хочу. Я просто догадываюсь кое о чем. И еще. В деле, которым мы сейчас занимаемся, неожиданно появилось украшение. Его нашла на днях у себя в квартире одна дама. Кто-то вошел в ее отсутствие в дом и в спальне на прикроватный столик положил очень дорогую вещь. Полагаю, Никанору Степановичу не удалось узнать о всех жертвах убийцы. Не исключено, что их больше, просто трупов не нашли. Никаких подозреваемых, кроме Салкина, не было. Базыкин принял решение отпустить Вениамина Петровича не только на основании устной беседы с ним.

Александр Михайлович внимательно посмотрел на Галину.

– Сначала по делу серийного маньяка работал Федор Мартынов. Когда он по состоянию здоровья ушел со службы, Салкиным занялся Никанор Степанович. Мы получили копии его записей. И узнали кое-что интересное. У каждого трупа находили скомканный обрывок фантика конфет «Мы в космосе». Их делали из орехов в меде, облитых шоколадом. Лакомство пользовалось популярностью, всегда было дефицитным, производилось не в Москве, а в Екатеринбурге. В столице оно продавалось только в фирменном магазине фабрики, уходило влёт. Родственники убитых утверждали, что ни они, ни жертвы понятия не имели о существовании этих сладостей. В торговой точке не смогли назвать имен и описать внешность постоянных покупателей. Отпечатков пальцев на бумажках не нашли. Когда Вениамин Петрович явился в кабинет Базыкина, Никанор Степанович любезно предложил ему чаю с конфетами. На столе стояла вазочка с конфетами «Мы в космосе». Посетитель отказался: «Вообще-то я сладкое не ем».

– Эти очень вкусные, – сказал следователь, – орехи, мед, шоколад.

– Если я это даже понюхаю, мне сразу поплохеет, – объяснил Салкин, – у меня аллергия на мед и орехи.

Беседа велась в специально оборудованном помещении, ее слышали в соседнем кабинете. Вскоре в комнату, где находились Никанор и Вениамин, вошла девушка и со словами «Срочное сообщение» положила перед следователем бумагу, там был какой-то ненужный текст, а в нем выделены слова: «Мед, орехи – да. Отмечено в медкарте поликлиники очень давно». Понятно, что Вениамин не мог есть эти конфеты. Никанор еще раз попросил Салкина угоститься, тот повторил про свою золотуху, и тогда Базыкин предложил:

– Заберите их с собой, кого-нибудь угостите, лакомство редкое.

– Я с женой в разводе, – буркнул Веня, – некого радовать.

Кроме фантиков на местах преступлений остались следы ботинок. Салкина природа наградила аж сорок шестым размером, а отпечатки соответствовали сорок второму. Если было бы наоборот: у Вениамина размер меньше, а у следов больше, то можно предположить, что он влез в слишком большие штиблеты, чтобы обмануть ментов, натолкал в носок вату, натянул три пары носков… Но как огромную лапу запихнуть в штиблеты намного меньше?

Дегтярев прервал речь.