«Я умирал – и он молился рядом со мной»
Был самый обычный февральский вечер, дул сырой ветер, когда девочки из приюта пришли в собор на вечернюю службу и случилось то, что надолго осталось в памяти Ритки. День был будний, погода плохая, и в огромном соборе, вмещавшем две тысячи человек, народу стояло немного. Девочки внимательно слушали шестопсалмие, которое, как обычно, читал сам владыка, и звуки его голоса разносились по огромному собору, эхом отзывались в притворе.
В этот момент в храм вошел высоченный, просто огромный мужчина в элегантном синем костюме с большим красным цветком в петлице. В Шанхае уже появилось множество советских агентов, и девчонки заволновались: вдруг это большевик? Вдруг он послан, чтобы убить владыку Иоанна?
Ритка прислушалась к себе – но ничего не почувствовала, ничто не предвещало опасности. А вдруг в присутствии владыки ее обычное чувство опасности пропало, вдруг она просто лишилась своей интуиции? Ритка нахмурилась и стала пробираться вперед, ближе к аналою. Если гигант нападет, она не сможет ему помешать, слишком неравны их силы, но если она бросится ему в ноги, он упадет, и это даст отсрочку, даст время на спасение владыки. О самой себе она совершенно не думала: что стоит ее жизнь в сравнении с его жизнью?!
Но гигант не трогался с места и стоял всю вечерню навытяжку – Ритка внимательно следила за ним. По окончании службы все двинулись за обычным благословением владыки, и огромный мужчина в синем костюме тоже пошел к нему. Ритка напряглась, подошла вплотную, изготовилась к прыжку, но мужчина упал перед архиепископом на колени, прося его святого благословения, а затем заговорил громко и взволнованно на французском.
Он говорил, что счастлив, поскольку нашел того, кто чудесным образом спас его от неминуемой смерти во французской католической больнице. Стоя на коленях перед архиепископом Иоанном, гигант коротко поведал следующую историю.
Валентина Козаченко-Харви, рассказавшая историю о рикше и владыке и о том, как владыка вылечил ее от дифтерита. Нью-Джерси, 2016 год
Некоторое время назад, безнадежно больной, он умирал в больнице, и сестры-сиделки поместили его за ширму, чтобы никто не тревожил умирающего в последние минуты его жизни. Началась предсмертная агония, и сестры ждали конца, чтобы вынести тело умершего. Внезапно из его палаты раздался звонок, и удивленная сестра-сиделка поспешила на зов. Ее изумлению не было предела: безнадежный больной не только не умер, но сидел на кровати и выглядел совершенно здоровым человеком.
Он обратился к сестре с вопросами:
– Кто здесь только что был? Что это за священник? Я умирал, а он молился совсем рядом со мной, и я почувствовал, как здоровье возвращается ко мне!
– Простите, но я никого не видела! Никто не смог бы пройти к вам, минуя наш сестринский пост!
Выйдя из больницы, он обошел все католические церкви, надеясь найти своего спасителя, и один из католических священников посоветовал ему зайти в собор Пресвятой Богородицы «Споручница грешных», поскольку там служит необыкновенный, святой человек, православный архиепископ Иоанн.
Гигант растроганно воскликнул:
– Я нашел вас, мой драгоценный молитвенник!
Ритка расслабилась: ее духовному отцу ничего не угрожало. Владыка просветлел лицом, мягко улыбнулся и благословил гиганта.
Когда Ритка подошла за благословением, владыка погладил ее по русой головке и растроганно сказал:
– Милая моя… Да хранит тебя Господь за твою доброту и самоотверженность!
Девушка вспыхнула румянцем: он знал, конечно, он знал о всех ее мыслях и намерениях, ее драгоценный владыка!
Прощай, Шанхай!
Приютская жизнь текла однообразно и быстро, мелькали дни, а месяцы складывались в года. После японской оккупации началась Гражданская война, и шестимиллионный Шанхай, крупнейший город Китая, дававший треть ВВП страны, стал центром противостояния между Гоминьданом – националистами под предводительством Чан Кайши – и коммунистами Мао Цзэдуна. Для Гоминьдана этот город являлся важной производственной базой, для коммунистов – очагом рабочего движения.
В 1947 году коммунисты во главе с Мао Цзэдуном обратились к Советскому Союзу за помощью, и в Китае стали появляться советские военные. В Шанхае ввели комендантский час, начались пропагандистские митинги и массовые демонстрации, публичные покаяния фабрикантов, показательные казни, страшная инфляция. Европейские фирмы отзывали своих служащих, Шанхай постепенно пустел.
Коммунистический парад в Китае
В 1948 году родителям Мишки наконец удалось получить разрешение на въезд в Швейцарию. Ритка приняла решение отпустить Лидочку с ними, обговорив условие: она должна всегда знать, где находится сестра. Мишка смотрел на Ритку почти с отчаянием, но ему приходилось подчиняться родителям. Он подрос и в свои шестнадцать превратился в высокого плечистого юношу, и никто больше не назвал бы его Мальком – никто, кроме Ритки.
После своего обещания жениться на ней, данного в тринадцать лет, никаких других слов о своих чувствах Малек не сказал и даже не пытался ни разу ее поцеловать. Может, он считал, что все уже сказано и добавить ему нечего? А может, ему понравилась другая девушка, та, у которой не имелось рубцов на руках и плечах и ножки были обычного, телесного, а не синего цвета? Ритке оставалось об этом только гадать.
Она все еще считала себя уродливой, хотя давно превратилась в очаровательную девушку – длинноногую, стройную, с толстой косой пшеничного цвета и выразительными серыми глазами. Лидочка тоже вытянулась, но не догнала в росте старшую сестру, и худенькое личико ее по-прежнему было бледным: шанхайский климат не шел ей на пользу.
Трогательным было прощание: Лидочка плакала, по лицу Мишки тоже текли слезы. Ритка держалась, глаза ее оставались сухими – плакало ее сердце. Бедная девочка! Столько скорбей и страданий выпало на ее долю, их хватило бы с лихвой на долгую-долгую жизнь, а ведь ей было всего шестнадцать.
Если бы не владыка Иоанн, кто знает, как вынесла бы она новый удар. Господь послал ей великого молитвенника и утешителя в духовные отцы – это была такая милость Божия, которой сподобились только избранные. По страданиям бедной Ритки было и ее чудесное утешение: молитва святителя исцеляла раненые сердца и давала вкусить Божественной благодати.
Но владыка Иоанн Шанхайский был живым человеком и, как все живые, знал болезни и скорби, брал на себя чужие болезни и скорби, подвергался смертельной опасности. А опасность стояла на пороге: 1949 год знаменовал наступление на Шанхай коммунистов. Вокруг воцарилась тревожная атмосфера, липкий страх паутиной оплел город и окрестности, полицейские обыскивали всех подряд, люди осаждали вокзальные кассы, поезда уходили набитые битком, даже места на крыше стоили денег.
Ритке казалось, что на город надвигается черное облако – смертоносное, огромное, с ним нельзя бороться, можно и нужно только бежать от него, бежать как можно дальше.
А владыка Иоанн Шанхайский (с 1946 года архиепископ) стяжал по благодати Божией дар прозорливости и видел, конечно, гораздо больше. Какие страшные картины рисовались его взору? Знал ли он о бесчисленных жертвах Гражданской войны и «культурной революции»? Об уничтожении в ближайшем будущем тысяч древнекитайских исторических памятников, книг, картин, всех монастырей и храмов в Тибете?
Страшное, смутное время. Волны ярости и нечеловеческой злобы захлестнут китайский народ.
Хунвейбины будут мучить и убивать собственных преподавателей и учителей – всех, кто покажется им недостаточно преданным делу Мао Цзэдуна; начнут изымать из книжных магазинов и сжигать все книги, кроме цитатников Мао, и забивать этими цитатниками насмерть всех, внушающих им подозрение; уничтожат декорации и костюмы спектаклей оперы в Пекине, поскольку в театре должны идти только написанные женой Мао «революционные оперы из современной жизни»; снесут часть Великой Китайской стены для постройки из древних кирпичей современных свинарников. Эти свинарники станут символом «культурной революции».
На всю страну прогремят слова министра общественной безопасности Се Фучжи: «Стоит ли арестовывать хунвейбинов за то, что они убивают? Я думаю так: убил так убил, не наше дело… Мне не нравится, когда люди убивают, но если народные массы так ненавидят кого-то, что их гнев нельзя сдержать, мы не будем им мешать… Народная милиция должна быть на стороне хунвейбинов, объединиться с ними, сочувствовать им, информировать их…»
Кровь ста миллионов пострадавших обагрит китайскую землю. Так чудовище революции сбросит романтический покров, скрывающий свиное рыло, и начнет убивать своих создателей и последователей, как оно всегда это делает.
Приход китайских коммунистов грозил русским в Шанхае депортацией в СССР и сталинскими лагерями или же китайской тюрьмой: китайские коммунисты были очень жестоки к идейным противникам. В конце тридцатых годов двадцатого века русских в городе насчитывалось около сорока тысяч, но большинство из них давно разъехались, кто куда смог, так что теперь в Шанхае оставалось только около пятнадцати тысяч русских эмигрантов.
Демонстрация с портретами Мао
Для них это время стало очень тяжелым, трагичным: распадались семьи, поскольку одни члены семьи решали ехать в Советский Союз, а другие наотрез отказывались это делать.
Десять тысяч из пятнадцати решили вернуться в Россию, где им были обещаны советские паспорта и полная амнистия за белобандитское прошлое, – все они, за небольшим исключением, попали прямиком в сталинские лагеря.
Перед отъездом в СССР многие договаривались о секретных способах передачи информации о том, что на самом деле ждет белоэмигрантов на Родине. Нынешний президент Конгресса русских американцев Наталия Сабельник вспоминала, как ее тетя в те годы решила вернуться в Советский Союз. Тетя поехала с семьей в Красноярск и оттуда написала своей сестре, матери Наталии, следующее письмо: «Тамарочка, все замечательно, советую вам тоже сюда переехать, как только Алечка закончит университет». Алечке, сыну Тамары, в то время было три года. Из письма становилось понятно, что возвращаться в Советскую Россию нельзя.
Другая семья пообещала оставшимся в Китае родственникам, что если все в СССР у них будет хорошо, то они пришлют фотографию стоя, если плохо – сидя. Оставшиеся в Китае получили фото из Советского Союза, где их уехавшие родственники сфотографировались лежа…
Третьи получили письмо из Сибири: в Советском Союзе жизнь прекрасна, мы счастливы, скорее приезжайте и бабушку привозите, ей тут лучше всех будет. Если учесть, что бабушка уже десять лет как покоилась на шанхайском кладбище, можно было делать выводы о жизни уехавших.
Владыка Иоанн никого не благословлял ехать в Советский Союз, но молился даже за тех, кто его ослушался, недаром многие из них вспоминали, что чувствовали молитву святителя в лагерях, гонениях и скитаниях.
Один из таких людей – старший воспитатель мальчиков шанхайского детского приюта граф Борис Григорьевич Уваров, бывший штабс-капитан царской армии. Он всегда был патриотом и в июне сорок первого, после всенощной, сказал своим воспитанникам: «На нашу Родину, Матушку Россию, напал враг. Нам следует молиться о спасении России! Какой бы она ни была!»
После окончания Второй мировой войны граф Уваров, возглавлявший русскую диаспору, встречал Советскую армию в Харбине с хлебом-солью. После встречи хлебосольного патриота Уварова арестовали и осудили на десять лет сталинских лагерей, реабилитировали же только сорок лет спустя.
Пять тысяч шанхайцев из пятнадцати отказались ехать в Советский Союз – и сейчас им грозила смертельная опасность.
В Шанхае действовала Ассоциация российской эмиграции во главе с енисейским казаком Григорием Кирилловичем Бологовым – талантливым организатором и самоотверженным храбрым человеком. Храбрость ему была очень даже нужна, поскольку два последних председателя Ассоциации российской эмиграции были убиты.
При избрании в председатели Григорий Кириллович пообещал отстаивать интересы русских эмигрантов и выразил уверенность в том, что они останутся убежденными антикоммунистами и преодолеют все трудности. Свое выступление Бологов закончил словами, которые запали в душу многим: «Нас можно согнуть, но нельзя сломать».
Владыка Иоанн и Бологов долго хлопотали о спасении русских беженцев и детского приюта в Шанхае. Они обратились к ИРО, эмигранты в шутку называли ее «тетя ИРА».
Эта самая «тетя ИРА» заслуживает того, чтобы рассказать о ней поподробней. Организация со штаб-квартирой в Женеве была учреждена ООН двадцатого апреля 1946 года. Сорок процентов годового бюджета «тетя ИРА» получала от американцев. Персонала у них постоянно не хватало, и организация занималась только кризисными ситуациями. Постепенное продвижение китайских коммунистов на юг сначала никому не казалось кризисной ситуацией: может, победят сторонники Чан Кайши? Может, коммунисты годами будут добираться до Шанхая?
Чан Кайши
Но коммунисты продвигались вперед быстро. Они приближались к Тяньцзиню и Пекину. Счет пошел не на годы, а на месяцы, даже недели. В Тяньцзине и Пекине жили семьсот пятьдесят русских. Их нужно было эвакуировать в пока еще свободный от коммунистов Шанхай, и тогда Бологов обратился с просьбой о помощи к Оскару Беджеру – адмиралу Тихоокеанского флота США, стоявшему у берегов Японии. Беджер заявил, что может взять на борт только пятьсот русских – столько, сколько вместит одно десантное судно. Умница Бологов твердо ответил: «Всех или никого!» Адмиралу пришлось согласиться и перевезти всех русских за два рейса.
Каждому разрешалось взять с собой один чемодан – приходилось бросать все имущество: это была последняя возможность уехать до прихода коммунистов.
Одна из этих русских, Евгения Николаевна Казанская (урожденная Каменская), вспоминала: «О возможности отъезда мы узнали утром, а к вечеру мы уже были на корабле. Это был страшный момент в нашей жизни, когда прошлое как бы исчезло бесследно, настоящее казалось нереальным, а будущее было в полной неизвестности. Матросы и офицеры корабля приняли нас радушно. Нас разместили в трюме, нас жалели, угощали кофе в любое время дня и вечерами развлекали. С прибытием в Шанхай нас отвезли в бараки на Рю Фрелюпт. Пребывание там оставило неприятное воспоминание. Спали на нарах, под какими-то серыми армейскими одеялами, а кругом были чужие лица, и мы чувствовали себя как бы “между небом и землей”. В душе все время была тревога: что будет с нами?»
Так в Шанхае добавилось русских беженцев: семьсот пятьдесят горемык разместились в заброшенных французских казармах на Рю Фрелюпт, в больших общих спальнях с двухъярусными нарами. Теперь вместе с шанхайскими русскими их было всего пять тысяч семьсот пятьдесят человек.
Полковник Бологов и владыка Иоанн искали выход из ситуации, обращались к ИРО. ИРО в свою очередь обратилась к США, как к главному спонсору ООН, но Америка отказалась принимать русских беженцев. Тогда ИРО обратилась к европейцам, Гонконгу, Южной Африке – тщетно. Наконец ИРО попросила Филиппины:
– У вас в архипелаге сотни маленьких необитаемых островков. Не могли бы вы предоставить один из этих островков для русских беженцев в количестве примерно шести тысяч?
– Вы, наверное, шутите! Зачем нам нужны русские беженцы?! Мы только что пережили японскую оккупацию и кровавый террор, наш президент Эльпидио Ривера Кирино был брошен в тюрьму за отказ подчиниться японским властям и стать губернатором. Мы понесли многомиллионный материальный ущерб и потеряли сотни тысяч человек!
– Но ведь эти русские беженцы находятся в отчаянном положении: коммунисты убьют их! Примите их хотя бы на несколько месяцев!
– Что ж… Наш народ знает, что такое страдания… Мы их примем. Только кормить русских и строить им жилье мы не сможем!
– Ничего, ИРО построит им временное жилье и заплатит вам за их проживание на острове. Так на какой из ваших необитаемых островков мы можем срочно эвакуировать русских беженцев?
Филиппинцы выбрали остров Тубабао, который находился в собственности друга президента. Во время войны здесь была маленькая база американского флота.
Ни Ритка, ни другие воспитанники шанхайского приюта пока не знали, что их ждет Тубабао – крошечный остров размером три на четыре километра, расположенный у южной оконечности острова Самар и соединенный с ним мостом через узкий пролив.
Филиппинцы заверили ИРО, что Тубабао вполне подходит для жизни беженцев и имеет все необходимое: электричество, воду, дороги, бараки. Вот только никто из ИРО не нашел времени, а может желания, съездить и проверить, так ли это на самом деле.
