Есть судьба – встретишься, нет судьбы – разминешься

Где же искать начало этой повести? Как случилось, что родилась в Урумчи сероглазая и русоволосая Ритка? Нет, не понять ее жизни, если не узнать о ее родных: дедушке и бабушке, матери и отце. Судьбы наши во многом зависят от жизни наших предков, так дерево растет себе ввысь, питаясь от корней, выбрасывая все новые побеги.

Давайте совершим путешествие в прошлое и окунемся в жизнь провинции Синьцзян и ее столицы Урумчи в начале двадцатого века. Вы скажете, что это сложно. Но не сложнее, чем оказалось такое путешествие для доктора Дубровина.

Мог ли предугадать молодой русский дворянин, военный врач Константин Петрович Дубровин, что надолго задержится в Синьцзяне? Когда начальство в 1904 году отправило его потрудиться в первой русской миссии в Урумчи, поездка казалась ему просто небольшим приключением, возможностью увидеть далекий и таинственный Китай – единственное государство древности, дожившее до наших дней. Юная супруга Дубровина, Елизавета Павловна, урожденная Голицына, тоненькая, светловолосая, тоже была настроена на недолгое романтическое путешествие.

Огромная провинция Синьцзян много веков называлась Уйгурстаном. Китайцы, завоевавшие Уйгурстан в восемнадцатом веке, стали называть провинцию Синьцзяном, то есть Новой границей. Приехав в Урумчи, Дубровины обнаружили, что здесь живут не только китайцы, но и уйгуры, дунгане, монголы, казахи, киргизы, татары, узбеки, таджики. Молодой врач начал лечить всех больных с одинаковым усердием, невзирая на национальность и толщину кошелька.

В те годы русского посольства в Урумчи не было, работала только небольшая миссия, и первое время семья врача жила при миссии. Дубровины соорудили в одном из домиков настоящий больничный комплекс: приемное отделение, стационар на пять коек и аптеку. Во дворе выкопали колодец, а на заднем дворе поставили дощатый туалет, приготовили бочку для грязных бинтов, повязок и прочих больничных отходов, которые обычно заливались хлорной известью, а потом вывозились и закапывались или сжигались.

В аптеке главной драгоценностью были аптекарские весы. Здесь же хранился запас медикаментов, регулярно пополняемый из России.

Елизавета Павловна помогала мужу во всех его лечебных делах. В этой очаровательной юной помощнице прекрасно сочетались достоинство и благородство ее знатного дворянского рода, который веками служил царю и Отечеству, и трудолюбие, выносливость и стойкость в тяжелых испытаниях, что свойственны простым русским женщинам. Она записывала пациентов, подавала лекарства, ухаживала за больными, не гнушалась сменить грязное белье страдающим кровавой дизентерией.

Скоро нашлась и помощница-китаянка, которая стала прибирать в стационаре, носить воду, готовить для больных и семьи доктора. На закрытой веранде устроили склад: здесь хранились казенное белье, матрасы, корыта для стирки и стиральные доски.

Елизавета Павловна быстро научилась топить печь. Длинными зимними вечерами при свете керосиновых ламп доктор изучал свои медицинские книги, вел истории болезней, а его супруга шила, штопала или вязала. В юности она брала уроки кройки и шитья для развлечения, а теперь ей это пригодилось в дальних краях: она полностью обшивала свою маленькую пока семью. Время от времени, чтобы отдохнуть от работы, Константин Петрович читал супруге что-нибудь из художественной литературы, и это сильно скрашивало их семейный быт и утешало обоих.

Когда керосин заканчивался, зажигали чирик. Чирик нещадно коптил, жизнь шла своим чередом. Из окон домика видны были захватывающие дух снежные пики Тянь-Шаня. Чистейший воздух пьянил без вина, родниковая сладкая вода дарила здоровье и силы.

Постепенно Дубровины полюбили Синьцзян, а местные полюбили Дубровиных: самоотверженного, благородного врача и его добрую, внимательную к больным супругу. Спустя десятилетия эта искренняя любовь сохранила жизнь Елизавете Павловне и ее внучкам.

Званый обед и бой сверчков

С первых дней своей жизни в Синьцзяне Дубровины познакомились с местной кухней: волей-неволей им приходилось переходить на сложившееся веками меню простых китайских крестьян.

На севере Китая чаще ели пшено, на юге – рис. Еще на севере пекли лепешки и варили на пару́ булочки, на юге же ни лепешек, ни булочек не знали, а вареный рис заворачивали в листья растений. Было и общее: и там и там мясо готовили только по большим праздникам и не употребляли в пищу молочных продуктов. Коров не разводили вследствие отсутствия лугов, в гористых местах иногда, правда, держали коз, искавших себе корм на горных склонах. К этому нужно добавить, что большинство китайцев имели врожденную непереносимость лактозы, поэтому желание русских отведать молочка было им совершенно непонятно.

Пришлось Дубровиным забыть и о сливочном масле, и о молоке, а также о твороге и сметане. Чаще всего рацион русского доктора и его супруги состоял из лапши или риса, пшенной каши, вареных кусочков теста, а также гуамяни.

На базаре в воскресные дни выбор был довольно большой, но не всем по карману. Дубровины ходили на базар как в театр – глаза разбегались, и перед ними оказывались совершенно незнакомые фрукты, неизвестная рыба. Как раз о них Дубровины читали в книге Ивана Александровича Гончарова, прибывшего когда-то в Шанхай на фрегате «Паллада»: «Самый род товаров, развешенных и разложенных в лавках, большею частию заставляет отворачивать глаза и нос. Там видны сырые, печеные и вяленые мяса, рыба, раки, слизняки и тому подобная дрянь. Тут же подвижная лавочка, с жаровней и кастрюлей, с какой-нибудь лапшой или киселем, студенью, в которые пристально не хочется вглядываться. Или сейчас же рядом совсем противное: лавка с фруктами и зеленью так и тянет к себе: ананасы, мангустаны, арбузы, мангу, огурцы, бананы навалены грудами. Среди этого увидишь старого китайца, с седой косой, голого, но в очках; он сидит и торгует…

В лавочках, у открытых дверей, расположены припасы напоказ: рыбы разных сортов и видов – вяленая, соленая, сушеная, свежая, одна в виде сабли, так и называется саблей, другая с раздвоенной головой, там круглая, здесь плоская, далее раки, шримсы, морские плоды… Отдохнешь у лавки с плодами: тут и для глаз, и для носа хорошо. С удивлением взглянете вы на исполинские лимоны – апельсины, которые англичане называют пампль-мусс. Они величиной с голову шести-семилетнего ребенка; кожа в полтора пальца толщины. Их подают к десерту, но не знаю зачем: есть нельзя. Мы попробовали было, да никуда не годится: ни кислоты лимона нет, ни сладости апельсина. Говорят, они теперь неспелые, что, созревши, кожа делается тоньше и плод тогда сладок: разве так…

Тут был и еще плод овальный, похожий на померанец, поменьше грецкого ореха; я забыл его название. Я взял попробовать, раскусил и выбросил: еще хуже пампль-мусса. Китайцы засмеялись вокруг, и недаром, как я узнал после. Были еще так называемые жужубы, мелкие, сухие фиги с одной маленькой косточкой внутри. Они сладки – про них больше нечего сказать; разве еще, что они напоминают собой немного вкус фиников: та же приторная, бесхарактерная сладость, так же вязнет в зубах…»

Но больше всего поразили Дубровиных подвешенные под навесом железные клетки с живыми змеями: их выбирали и покупали для пищи, ведь мясо змеи делает мудрее и хитрее, а мясо, например, собаки исцеляет от болезней. Однако русский врач и его супруга так и не привыкли есть ни змей, ни собак, ни прочей подобной им живности.

Как-то их пригласили на званый обед к богатому китайскому купцу. Началась трапеза неспешно – с чаепития. Чай оказался слабый, без сахара, но душистый и приятный на вкус. После чая на стол поставили закуску: ломтики редьки, пикули, маленькие кусочки холодного мяса с уксусом и красным перцем, вареные на пару булочки и утиные лапки, у которых съедались плавательные перепонки. Все закуски брались палочками из больших общих блюд.

Самыми странными из закусок Дубровиным показались тофу и соленые яйца необычного цвета. Глава русской миссии, немолодой архимандрит Гурий с длинной серебристой бородой, прекрасно владеющий китайским языком и знающий местные обычаи, объяснил, что эти яйца китайцы обычно варят в соленой воде, обмазывают известью, золой и листьями растений, а затем закапывают в землю на два года. Зачем держать их в земле два года и почему бы не съесть свежими – сие Дубровиным было совершенно непонятно.

Елизавета Павловна смотрела на яйцо с опаской: желток у него бурого цвета, а белок синего. Константин Петрович по доброте душевной не мог обидеть радушного хозяина и мужественно отведал яйцо: оно немного пахло аммиаком, но оказалось вполне съедобным.

Затем гостям подали суп из ласточкиных гнезд, по мнению китайцев, крайне полезный для здоровья. К супу принесли маленькие фарфоровые ложечки. Дубровины, привыкшие к наваристым щам и борщам, и тут сконфузились: суп представлял собой бесцветный соленый бульон, в котором плавало несколько волокон (ласточки вили гнезда в основном из водорослей).

В течение обеда гостям несколько раз подавали горячие влажные салфетки, и все принимались дружно обтирать лица и руки. Дубровины присоединились к процедуре и почувствовали, что она действительно прекрасно освежает.

Еще одной особенностью китайского обеда оказалось сбрасывание остатков пищи, косточек, шелухи и кожуры прямо на пол – считалось, что это гораздо аккуратнее, чем оставлять их на столе.

После супа принесли свинину, посыпанную кунжутом, в окружении черных древесных грибов, с кисло-сладким соусом. В центр стола поставили большую тарелку с чем-то совершенно непонятным. Дубровины пригляделись: это были уши! Отец Гурий успокоил Елизавету Павловну:

– Не бойтесь: мясо у китайской черной свиньи вкусное, а ее длинные висячие уши довольно нежные. Я-то сам мяса не ем, а вы попробуйте – очень своеобразное блюдо…

К свинине подали крохотные чашечки – на пару глотков. В них тут же, при гостях, стали наливать из маленьких чайничков горячую жидкость. Елизавета Павловна тихо спросила у мужа:

– Костя, это тоже чай?

– Сомневаюсь, Лизонька. Думаю, это что-то покрепче чая.

Горячая жидкость оказалась китайской водкой из проса – пахла она сивухой и отличалась крепостью. Доктору пришлось выпить, а его супруга лишь пригубила, дабы отказом не обидеть хозяина.

После свинины принесли мелко наструганную соленую рыбу с вареными ростками бамбука, по вкусу похожими на спаржу. Еще на столе красовались какие-то овощи, обваленные в сухарях и поджаренные на масле. Константин Петрович попробовал: вкус знакомый, но что это – непонятно. Разгадку подсказал отец Гурий:

– Понравилась вам, Константин Петрович, сия вареная редиска? У нас в России ее не варят, сырую едят… Попробуйте еще китайскую капусту – она не завивает кочаны, как обычная капуста, а растет столбиком из листьев.

На десерт принесли маленькие пирожки. Елизавета Павловна попробовала и радостно улыбнулась – пирожки оказались очень вкусные и все с разной начинкой: из сушеных абрикосов, грецких орехов, очищенных арбузных косточек, и даже знакомые с детства – с яблоками. Принесли также китайские пирожные и конфеты – разные по форме, но похожие по вкусу, поскольку в их состав входил плохо очищенный сахар из сахарного тростника.

Чашечки с горячей водкой из проса заменили на чашки с рисовым вином, желтым и немного мутным, но на вкус довольно приятным. В завершение трапезы каждому гостю вручили по пиале с отварным рисом, им по обычаю полагалось заканчивать праздничный обед.

Затем мужчины закурили китайский кальян – водяные трубки с маленькой емкостью, которые следовало держать в руке. Табак для этого кальяна имел красно-коричневый цвет и был смешан с какой-то солью. Дубровин из вежливости пару раз приложился к трубке, стараясь не вдыхать глубоко.

В конце приема любезный хозяин решил развлечь гостей традиционным для Китая боем сверчков. Елизавета Павловна засомневалась: принимать ли участие в таком странном развлечении? Но Константин Петрович шепнул супруге:

– Лизонька, пойдем посмотрим, неудобно отказываться. В Европе кровавые бои петухов да быков устраивают, а здесь – всего лишь сверчками забавляются… Невинная забава – давай уважим хозяина, ведь это говорит о миролюбии китайцев…

Хозяин торжественно поставил на стол большую чашу – она служила ареной для боя. Один из гостей достал глиняный домик, который оказался жилищем крупного сверчка. Елизавета Павловна заглянула внутрь: из домика показались длинные усы и мощные челюсти его маленького жильца по прозвищу Большой Зуб. В его жилище стояли две крошечные миски: одна с рисом, другая с водой – дневной рацион Большого Зуба.

Первого сверчка посадили на арену, и хозяин принес в колпачке из проволочной сетки второго сверчка – еще более крупного, темного цвета и с большой черной головой, по прозвищу Грозный Ус.

Гости уставились на арену, заговорили, зашумели, тут же начали делать ставки и заключать пари, а сверчки тем временем сидели неподвижно, не проявляя никакого интереса друг к другу. Константин Петрович спросил отца архимандрита:

– О чем размышляют эти сверчки?

Тот улыбнулся:

– Может, о своих семьях…

– О каких таких семьях?

– Ну, для того, чтобы участвовать в боях, сверчок должен быть женатым: женатому сверчку есть что защищать.

Хозяин между тем стал щекотать своего воина длинной кисточкой, слегка подталкивая его навстречу противнику.

Грозный Ус встрепенулся и вдруг кинулся на Большого Зуба, принялся кусать и толкать его. Большой Зуб тоже заработал челюстями, но не так активно. Он отступал и отступал к краю арены под горестные причитания своего владельца и в конце концов оказался выброшенным из чашки.

Константин Петрович спросил:

– И какова участь побежденного?

Отец архимандрит снова улыбнулся:

– Участь побежденного гораздо лучше участи победителя: его выпустят на волю. Считается, что, проиграв один раз, он больше не сможет обрести силы духа и победить.

Владелец Большого Зуба посадил сверчка в глиняный домик, а потом с поклоном протянул его русскому врачу. Константин Петрович замялся, тогда отец Гурий подсказал:

– Берите смело, это подарок. Большой Зуб больше не боевой сверчок, а домашний: он будет услаждать ваш слух.

– Мой слух?

– Вам не нравится пение сверчков? Еще императоры из династии Тан и их наложницы тринадцать веков назад брали в постель золотые клетки со сверчками, чтобы сладко засыпать под их стрекотание…

Константин Петрович принял странный подарок, но дома они отпустили Большого Зуба на волю. Может, он отправился на поиски своей семьи – кто знает?