IV. Свора убийц
Молодой человек, чье лицо по-прежнему скрывала широкополая шляпа, а рука все так же опиралась на плечо офицера, продолжая утирать лоб и губы носовым платком, неподвижно стоял на углу замка Бюйтенхофа, в тени под навесом запертой лавки, созерцая представление, разыгрываемое перед ним осатанелой чернью. Похоже, спектакль близился к развязке.
– Ого! – сказал он офицеру. – Думается, вы были правы, ван Декен: приказ, подписанный господами депутатами, и впрямь смертный приговор господину Корнелису. Вы только послушайте этот народ! Как он зол на де Виттов!
– Действительно, – произнес офицер. – Никогда не слышал подобных воплей.
– Надо полагать, они отыскали камеру нашего бедняги. Ага, посмотрите-ка вон на то окно – не там ли был заперт господин Корнелис?
Какой-то человек уже и впрямь вцепился обеими руками в металлическую решетку камеры, которую Корнелис покинул не более десяти минут назад, и тряс ее что было силы.
– Он сбежал! – вопил тот человек. – Сбежал! Его здесь больше нет!
– Что-что? Как это его нет? – спрашивали с улицы те, что подошли последними и войти уже не могли, поскольку тюрьма была переполнена народом.
* * *
– Нет его, вам говорят! Он удрал! – надрывался разъяренный погромщик. – Спас-таки свою шкуру!
– Что говорит этот человек? – бледнея, спросил его высочество.
– О, монсеньор, какое счастье, если бы его слова оказались правдой!
– Да, разумеется, это была бы благая весть, – заметил молодой человек. – Но, к сожалению, этого быть не может.
– Однако, как видите, – возразил офицер.
И в самом деле все новые лица, искаженные злобой, высовывались из тюремных окон, оттуда доносились яростные крики:
– Спасся! Улизнул! Они дали ему сбежать!
Народ, толпящийся на улице, изрыгая чудовищные проклятия, подхватил:
– Удрал! Спасся! Надо их догнать! В погоню!
– Монсеньор, похоже, господин Корнелис де Витт и вправду спасен, – промолвил офицер.
– Да, из тюрьмы он, может быть, и выбрался, – ответил молодой человек. – Но не из города. Этот несчастный рассчитывает, что городские ворота открыты, а они заперты. Сами увидите, ван Декен.
– Значит, был приказ запереть ворота, монсеньор?
– Не думаю. Кто бы мог дать подобное распоряжение?
– Тогда почему же вы предполагаете, что…
– Бывают же роковые случайности, – небрежно обронил его высочество. – Даже величайшие из смертных подчас становятся жертвами фатальных совпадений.
При этих словах офицер почувствовал, как ледяной холод пробежал по его жилам. Он понял, что так или иначе узнику конец.
В этот момент рев толпы взметнулся с громоподобной силой: всем стало окончательно ясно, что Корнелиса де Витта в тюрьме больше нет.
Действительно, они с Яном, миновав пруд, выехали на широкую улицу, ведущую к Тол-Хеку. Здесь они приказали кучеру ехать помедленнее, чтобы мчавшаяся галопом карета не привлекла излишнего внимания.
Но, выехав на середину улицы, увидев вдали городские ворота, кучер почувствовал, что тюрьма и смерть остались позади, а впереди – жизнь и свобода. Забывшись на радостях, он презрел осторожность и погнал лошадей во весь опор.
И вдруг резко остановил.
– В чем дело? – спросил Ян де Витт, приоткрыв дверцу и выглянув.
– Ох, господа! – закричал кучер. – Здесь… – голос славного малого пресекся от ужаса.
– Ну же, договаривай, – поторопил великий пенсионарий.
– Ворота на запоре.
– Заперты? С какой стати? Днем их не запирают.
– Посмотрите сами.
Ян де Витт сильнее высунулся из кареты и увидел, что ворота в самом деле заперты.
– Не беда, езжай, – сказал Ян. – Приказ о замене смертной казни высылкой при мне, покажу его привратнику, и он откроет.
Карета снова тронулась, но было заметно, что кучер уже не так бодро погоняет лошадей.
Когда Ян де Витт выглянул из кареты, его заметил и узнал припозднившийся пивовар: торопясь присоединиться к приятелям, поспевшим к тюремному замку прежде него, он как раз запирал свою лавку.
Издав удивленное восклицание, пивовар со всех ног пустился догонять двух других, помчавшихся туда же.
Пробежав шагов сто, он их настиг и заговорил с ними. Все трое остановились, глядя вслед удалявшейся карете, но еще сомневаясь, что пивовар не обознался.
Карета тем временем подкатила к Тол-Хеку.
– Откройте! – крикнул кучер.
Привратник вышел на порог своей сторожки.
– Открыть? – переспросил он. – А чем?
– Ключом, черт возьми!
– Да, понятное дело, ключом, только для этого надо его иметь.
– Как, у тебя нет ключа от ворот? – все еще не понимал кучер.
– Нет.
– Куда же он девался?
– Проклятье! У меня забрали его.
– Да кому он понадобился?
– Вероятно, тому, кто хотел никого не выпускать из города.
– Друг мой, – произнес великий пенсионарий, выглянув из кареты и поневоле ставя все на карту, – это все для того, чтобы остановить меня, Яна де Витта и моего брата Корнелиса, которого я должен увезти в изгнание.
– Ох, господин де Витт, я в отчаянии! – вскричал привратник, бросаясь к карете. – Но честное слово, ключ у меня действительно отобрали.
– Когда?
– Нынче утром.
– Кто это сделал?
– Юнец лет двадцати двух, бледный такой, тощий.
– Но зачем ты отдал ему ключ?
– У него был приказ с подписями и печатью.
– От кого он исходил?
– Да от господ из ратуши.
– Что ж, – произнес Корнелис спокойно, – судя по всему, мы погибли.
– Как ты думаешь, эта мера предосторожности была принята всюду? Все ворота заперты?
– Я не знаю.
Ян повернулся к кучеру:
– Бог велит человеку сделать для спасения своей жизни все, что в его силах, – сказал он. – Поезжай к другим воротам.
Потом, когда кучер уже развернул экипаж, он добавил, обращаясь к привратнику:
– Спасибо за доброту, мой друг. Благое намерение равноценно поступку: в глазах Всевышнего твое желание спасти нас значит не меньше, чем если бы тебе это удалось.
– Ах! – воскликнул привратник. – Посмотрите туда, видите?
– Гони во весь опор прямо на ту группу! – крикнул Ян кучеру. – Потом сворачивай влево, это наша единственная надежда!
Группа, о которой шла речь, состояла поначалу из той троицы, что смотрела вслед карете, но пока Ян вел переговоры с привратником, к ней присоединились еще человек семь-восемь.
Вновь прибывшие, по-видимому, были настроены крайне враждебно.
Поэтому, видя, что карета галопом приближается к ним, они преградили ей дорогу, замахали палками, крича:
– Стой! Стой!
Кучер, наклонясь вперед, принялся в ответ полосовать их ударами кнута.
Наконец дошло и до столкновения.
Братья де Витт, закрывшись в карете, не могли видеть, что именно случилось. Но они почувствовали, как лошади сначала встали на дыбы, потом экипаж сильно тряхнуло, он затрясся и снова рванулся вперед, переехав через что-то округлое и податливое, и понесся дальше, провожаемый проклятиями.
– Ох, – сказал Корнелис, – боюсь, мы причинили зло.
– Скорее! Гони! – кричал Ян.
Но кучер, несмотря на это, вдруг притормозил.
– Эй, в чем дело? – спросил Ян.
– Видите? – вопросом на вопрос откликнулся кучер.
Ян выглянул.
В конце улицы, по которой должен был проехать экипаж, показалась вся ревущая орда с площади Бюйтенхофа и катилась им навстречу со скоростью урагана.
– Останови лошадей и спасайся, – сказал Ян кучеру. – Дальше ехать бесполезно. Мы пропали.
– Вот они! Вот они! – вопили хором пять сотен голосов.
– Да, это они! Предатели! Убийцы! Душегубы! – откликнулись тем, кто был впереди кареты, голоса тех, кто бежал за ней следом, неся на руках бездыханное тело своего товарища, который, пытаясь схватить лошадь за повод, упал и угодил под копыта.
Именно тогда братья догадались, что их карета кого-то переехала.
Кучер остановил лошадей, но бежать не захотел наперекор всем доводам и настояниям своего господина.
И карета оказалась зажатой между двумя группами – встречной и догонявшей.
В первое мгновение она возвышалась над этой бушующей людской массой, словно плавучий остров среди морских волн.
Вдруг остров, перестав колыхаться, застыл на месте. Подскочивший сержант ударом палицы проломил голову одной из двух лошадей, и она упала, запутавшись в постромках.
В это мгновение ставня одного из окон приоткрылась, и там появилось смертельно бледное, с мрачными глазами лицо молодого человека, неотрывно смотревшего на сцену готовящейся расправы.
За его спиной маячил офицер с почти таким же бледным лицом.
– О, Боже мой, Боже мой, монсеньор, чем же это кончится? – бормотал офицер.
– Чем-нибудь ужасным, надо полагать, – обронил тот.
– Ох, монсеньор, смотрите, они вытаскивают великого пенсионария из кареты, бьют его, терзают!
– Действительно, эти люди, по всей видимости, охвачены сильнейшим негодованием, – отвечал молодой человек, сохраняя ту же невозмутимость, какую проявлял до сих пор.
– А вот Корнелис, они и его тащат из кареты, он и так весь разбит, Корнелис, он искалечен пытками, о, да посмотрите же, посмотрите!
– Да, действительно, это он, Корнелис.
Офицер слабо вскрикнул и отвернулся.
Последнее, что он видел: как главный инспектор плотин ступил на последнюю ступеньку каретной подножки, и тут ему размозжили голову ломом.
Он, правда, еще попробовал встать, но тотчас рухнул наземь.
Потом его схватили за ноги и потащили сквозь толпу, причем было видно, что за ним цепочкой тянулись кровавые следы, но людская масса тотчас смыкалась, затаптывая их с ликующим воем.
Молодой человек побледнел еще сильнее, хотя, казалось, это уже невозможно, и глаза его под полуопущенными веками на миг затуманились.
Офицер заметил слабый проблеск жалости, впервые мелькнувший на лице его сурового спутника, и надеясь, что эта душа смягчилась, хотел использовать момент:
– Пойдемте, монсеньор, скорее! Они же сейчас и великого пенсионария убьют!
Но глаза молодого человека уже снова открылись и были по-прежнему холодны:
– Ваша правда! – заявил он. – Этот народ беспощаден. Горе тому, кто предаст его.
– Монсеньор, – настаивал офицер, – неужели никак нельзя спасти этого несчастного, воспитателя вашего высочества? Если есть такая возможность, только скажите, и я пойду туда, пусть даже с риском лишиться головы…
Вильгельм Оранский, ибо это был он, мрачно наморщил лоб, приспустил веки, пряча блеснувшую под ними молнию черной ярости, и ответил:
– Полковник ван Декен, ступайте, прошу вас, к моему войску, пусть они будут в боевой готовности. На всякий случай.
– Но как же я оставлю ваше высочество одного здесь, среди этих головорезов?
– Не беспокойтесь обо мне больше, чем я сам о себе беспокоюсь, – резко оборвал принц. – Ступайте.
Офицер удалился с быстротой, говорившей не столько о послушании, сколько о том, что он рад возможности не присутствовать при гнусном убийстве второго из братьев.
Не успел он закрыть за собою дверь комнаты, как Ян, шатаясь под градом ударов, что сыпались на него со всех сторон, ценой неимоверных усилий дотащился до крыльца дома напротив того, где прятался его ученик. Он все звал:
– Брат! Где мой брат?
Кто-то из этой орды беснующегося отребья ударом кулака сбросил с него шляпу. Второй показал ему свои обагренные кровью руки – он только что вспорол живот Корнелису и примчался сюда, чтобы не упустить случая проделать то же с великим пенсионарием, пока другие волокли на виселицу труп его уже бездыханной жертвы.
С горестным стоном Ян прикрыл глаза ладонью.
– А, ты закрываешь глаза! – выкрикнул один из солдат городского ополчения. – Что ж, я тебе их выколю!
И он ударил его копьем в лицо. Хлынула кровь, но и сквозь ее слепящие струи Ян еще пытался разглядеть, что сталось с Корнелисом:
– Брат! Мой брат! – опять закричал он.
– Так отправляйся к нему! – взревел еще один убийца и, приставив к голове Яна дуло мушкета, спустил курок. Но выстрела не последовало.
Тогда негодяй перевернул свое оружие, взялся обеими руками за ствол и нанес страшный удар прикладом.
Ян де Витт зашатался и рухнул к его ногам.
Но, сделав последнее нечеловеческое усилие, он тотчас поднялся все с тем же отчаянным криком:
– Брат!
Столько муки было в его голосе, что молодой человек в доме напротив захлопнул ставни.
Впрочем, ему больше и смотреть было не на что: третий убийца в упор выстрелил из пистолета, и пуля, на сей раз вылетев из ствола, разнесла несчастному череп.
Ян де Витт упал, чтобы больше не встать.
Потом каждому из этих жалких мерзавцев, осмелевших после его падения, захотелось разрядить свое оружие в бездыханный труп. Каждому не терпелось ударить его палицей, пырнуть ножом или ткнуть шпагой, добыть еще хоть каплю крови, пропитавшей изорванную в клочья одежду их жертвы.
Когда же обе жертвы были вконец изувечены, растерзаны, ободраны, чернь потащила эти обнаженные окровавленные тела на кое-как сколоченную виселицу, где палачи-любители подвесили их за ноги.
Тут к ним подобрались самые трусливые, те, кто, не осмелившись поднять руку на живых, кромсали теперь мертвецов на клочки, чтобы потом, разгуливая по городу, продавать маленькими кусочками тела Яна и Корнелиса де Виттов по десять су каждый.
Мы не можем в точности сказать, видел ли молодой человек сквозь почти незаметную щель в ставне развязку этой кошмарной сцены. Но в тот момент, когда двух мучеников тащили на виселицу, он прошел сквозь толпу, слишком поглощенную своим веселым занятием, и направился к Тол-Хеку, где решетка была по-прежнему заперта.
– Ах, сударь! – вскричал привратник. – Вы принесли ключ?
– Да, мой друг, вот он.
– Ох, какое страшное несчастье, что вы не вернули мне его хоть на полчаса раньше! – вздохнул привратник.
– Почему же? – спросил молодой человек.
– Потому что тогда я бы смог открыть господам де Витт. А так они наткнулись на запертые ворота и пришлось им повернуть назад. Тут они и угодили в лапы этих, которые за ними гнались.
Тут раздался голос, обладатель коего, по-видимому, очень спешил:
– Ворота! – кричал он. – Ворота!
Оглянувшись, принц узнал ван Декена:
– Это вы, полковник? Вы до сих пор не выехали из Гааги? Не слишком-то вы спешите выполнить мой приказ.
– Монсеньор, – возразил полковник, – я уже был у двух ворот, это третьи, и всюду заперто.
– Что ж, этот славный человек нам сейчас откроет. Отопри, друг мой, – сказал принц привратнику, который совершенно обалдел, услышав, что полковник ван Декен называет монсеньором этого хилого молокососа, с которым он только что так запросто разговаривал.
Спеша исправить свою ошибку, он торопливо бросился отпирать, и ворота, заскрипев петлями, распахнулись.
– Не угодно ли монсеньору взять мою лошадь? – спросил полковник.
– Благодарю, моя ждет меня, кажется, здесь неподалеку.
С этими словами Вильгельм достал из кармана золотой свисток – такие применялись в ту эпоху для вызова слуг – и извлек из него звук весьма долгий и пронзительный, после чего мгновенно примчался конюх на лошади и с другим скакуном в поводу.
Вильгельм, не коснувшись стремени, вскочил в седло и выехал на дорогу, ведущую к Лейдену. Потом оглянулся. Полковник следовал за ним, отставая на корпус. Принц знаком велел ему поравняться с ним.
– Знаете, – не замедляя скачки, сказал он, – ведь эти негодяи и господина Яна де Витта убили вслед за Корнелисом.
– Ах, монсеньор, – печально отозвался полковник, – по мне, лучше бы все еще оставались эти два препятствия на вашем пути к штатгальтерству Голландии.
– Разумеется, если бы того, что только что случилось, не произошло, – отвечал молодой человек. – Но что сделано, то сделано, и не мы тому причиной. Едемте побыстрей, полковник, чтобы прибыть в наш лагерь в Альфене прежде, чем туда доставят донесение, которое мне наверняка пришлет правительство.
Полковник поклонился, снова пропустил принца вперед, а сам последовал за ним на том же расстоянии, что и раньше, до их разговора. А Вильгельм Оранский, хмуря брови, сжимая губы, все крепче вонзал шпоры в бока своей лошади, злобно бормоча про себя:
– Ах, вот бы полюбоваться, какую физиономию скорчит Людовик-Солнце, когда узнает, как обошлись с его дорогими друзьями, братьями де Витт! О Солнце, Солнце, берегись, твои лучи в опасности, не будь я Вильгельм Молчаливый!
И он понесся на своем добром коне еще быстрее, этот юный принц, ожесточенный соперник великого короля, этот новоиспеченный штатгальтер, чья власть еще вчера была под сомнением. Но так было, пока горожане Гааги не обеспечили ему две ступеньки, ведущие к истинному могуществу, соорудив их из трупов Яна и Корнелиса – принцев, чье благородство осталось безупречным перед Богом и людьми.
