III. Ученик Яна Де Витта
В то время, когда толпа, теснясь вокруг замка Бюйтенхофа, издавала все более грозный рев, побуждая Яна де Витта поторопиться увезти оттуда Корнелиса, депутация горожан, как мы уже говорили, направилась в ратушу, чтобы просить депутатов отозвать кавалерийский корпус де Тилли.
От тюрьмы до Хогстрета недалеко, и вот пока они туда шли, можно было заметить неизвестного, с самого начала заинтересованно наблюдавшего за всеми подробностями этой сцены: он шел вместе с другими или, вернее, следовал за ними к ратуше, видимо, желая как можно раньше узнать, чем дело кончится.
Этот незнакомец был очень молод, лет никак не более двадцати двух – двадцати трех, по виду отнюдь не силач. Имея, должно быть, веские причины оставаться неузнанным, он прикрывал свое бледное длинное лицо носовым платком из тонкого фрисландского шелка, которым непрестанно вытирал потный лоб и воспаленные губы.
Со своими неподвижными глазами хищной птицы, длинным орлиным носом, узким прямым ртом, похожим на прорезь, и губами, напоминающими края раны, этот человек мог бы стать для Лафатера, если бы последний жил в ту эпоху, заманчивым объектом для физиогномических наблюдений, итог которых вряд ли польстил бы их объекту.
Древние задавались вопросом: каково отличие между победоносным воином и морским разбойником? И сами же отвечали: то же, что между орлом и коршуном.
Один – олицетворение уверенности, другой – воплощенная тревожность.
Вот и эта бескровная физиономия, это хрупкое, болезненное тело и беспокойная походка незнакомца, увязавшегося за орущей толпой к Хогстрету, являли собой тип то ли недоверчивого собственника, то ли суетливого вора, и случись здесь полицейский, он бы наверняка предположил последнее, судя по тщательности, с какой субъект, привлекший наше внимание, прятал свое лицо.
К тому же одет он был довольно просто и оружия, по-видимому, не имел. Его худая, нервная рука с сухими, но белыми, аристократически тонкими перстами опиралась не на руку, а на плечо офицера, чья ладонь лежала на эфесе шпаги, а взгляд с понятным любопытством блуждал по площади, озирая происходящие там сценки до тех пор, пока его спутник не направился к ратуше, увлекая его за собой.
Когда они дошли до площади Хогстрета, бледный юноша подтолкнул второго к стене дома, где они оба укрылись за открытой ставней, а сам устремил пристальный взгляд на балкон ратуши.
В ответ на неистовые вопли толпы окно распахнулось, и появился человек, видимо, готовый к диалогу с крикунами.
– Кто это там, на балконе? – спросил юноша, одним взглядом указывая офицеру на оратора, настолько взволнованного, что, казалось, он не просто положил руки на балюстраду, а держится за нее, чтобы не упасть.
– Это депутат Бовелт, – отозвался офицер.
– Что за птица этот Бовелт? Вы его знаете?
– Достойный человек, монсеньор, по крайней мере у меня сложилось такое впечатление.
Услышав от своего спутника такую оценку, молодой человек сделал столь странное движение, выражавшее разочарование и досаду, что офицер, заметив это, поспешил добавить:
– Во всяком случае, так о нем говорят, монсеньор. Что до меня, я ничего не берусь утверждать, поскольку лично не знаю господина Бовелта.
– Достойный человек, – процедил тот, кого назвали монсеньором. – Вы хотите сказать, что это человек достойный? Смелый, честный? Или просто солидный?
– О, пусть монсеньор меня извинит, но я не осмелюсь давать столь точную характеристику тому, кого знаю лишь в лицо, как я уже докладывал вашему высочеству.
– Впрочем, – буркнул молодой человек, – подождем, сейчас увидим.
Офицер наклонил голову в знак согласия и промолчал.
– Если ваш Бовелт не робкого десятка, – продолжал его высочество, – он не совсем однозначно воспримет просьбу этих бесноватых.
Нервные движения руки принца, судорожно вздрагивавшей на плече спутника, словно у пианиста, чьи пальцы перебирают клавиши, выдавали его жгучее нетерпение, в иные моменты – а сейчас особенно – так плохо скрываемое под ледяным и мрачным выражением лица.
Тут послышался голос предводителя делегации горожан, настойчиво требовавшего, чтобы господин Бовелт сказал, где искать других депутатов.
– Господа, – твердил тот, – как я уже говорил, в настоящий момент здесь нет никого, кроме нас с господином ван Аспереном, а я не могу принять решение в одиночку.
– Приказ! Приказ! – гремели в ответ тысячи голосов.
Бовелт хотел говорить, но ни слова не удавалось расслышать, видно было только, как он все отчаяннее и безнадежней махал руками. Убедившись, что он не в состоянии заставить толпу выслушать себя, он повернулся к открытому окну и стал звать ван Асперена.
Тот появился на балконе и был встречен еще более оглушительными криками, чем десять минут назад господин Бовелт.
Тем не менее, он тоже предпринял попытку урезонить разбушевавшуюся массу, но вместо того, чтобы внять его увещеваниям, масса предпочла смести со своего пути охрану ратуши, которая, впрочем, не оказала народу – носителю верховной власти ни малейшего сопротивления.
– Итак, – хладнокровно констатировал молодой человек, когда народ хлынул в главные ворота ратуши, – дальнейшие переговоры будут происходить внутри. Пойдемте, послушаем, как совещаются высокие стороны.
– Ах, монсеньор, монсеньор, поберегитесь!
– С чего бы?
– Многие из депутатов имели с вами дело, и достаточно хоть одному из них узнать ваше высочество…
– Да, чтобы потом обвинить меня в том, что я, дескать, все это подстроил. Ты прав, – вздохнул молодой человек, на миг покраснев от досады, что он выдал свои желания. – Да, твоя правда, останемся здесь. Отсюда мы увидим, как они вернутся – с приказом или нет, и выясним, насколько порядочен господин Бовелт. Мне хочется решить этот вопрос.
– Но, я полагаю, ваше высочество ни на миг не допускает, что депутаты могут приказать кавалерии де Тилли уйти с площади? – пробормотал офицер, с изумлением глядя на того, кого именовал монсеньором.
– Почему? – холодно обронил молодой человек.
– Потому что дать такое распоряжение значило бы подписать Яну и Корнелису де Витт смертный приговор.
– Увидим, – по-прежнему невозмутимо ответил его высочество. – Одному Господу дано читать в сердцах людей.
Офицер украдкой покосился на своего спутника и побледнел. Он-то был и достойным человеком и человеком с достоинством, этот офицер.
С того места, где они оставались, они могли слышать шум и топот толпы, ринувшейся вверх по лестницам ратуши. Затем через открытые окна стало слышно, как этот шум растекается по всему залу с балконом, с которого пробовали вести переговоры господа Бовелт и ван Асперен. Теперь они скрылись внутри, очевидно опасаясь, как бы народ не перебросил их через балюстраду.
Потом в окнах стали видны силуэты, они множились, вертелись, беспорядочно мелькали.
Зал совещаний наполнился до отказа.
Внезапно шум стих, потом вдруг снова раздался с удвоенной силой, подобной взрыву, заставив старинное здание содрогнуться от самого основания.
Затем людской поток опять прокатился по галереям и лестницам, достигнув ворот, из-под арки которых вырвалось нечто, похожее на смерч.
Во главе толпы не столько бежал, сколько летел человек, лицо которого было искажено омерзительным ликованием.
Это был хирург Тикелар.
– Мы их поимели! – орал он, размахивая какой-то бумагой. – Наша взяла!
– Они получили приказ! – потрясенно прошептал офицер.
– Что ж! – спокойно промолвил его высочество. – Вот я все и выяснил. Вы, мой дорогой полковник, затруднялись определить, господин Бовелт достойный человек или человек с достоинством. Отныне мы знаем: он ни то и ни другое.
Его высочество, проследив глазами за человеческой массой, катившейся мимо них, сказал:
– Теперь, полковник, вернемся к тюрьме. Думаю, нам предстоит диковинное зрелище.
Офицер поклонился и, не отвечая, последовал за своим господином.
Толпа на площади и вокруг тюрьмы собралась огромная. Но всадники де Тилли удерживали ее все так же успешно и, главное, с неизменной твердостью.
Однако вскоре граф услышал нарастающий гул приближающегося людского потока, увидел и первые волны, мчавшиеся со скоростью водопада. И тут он разглядел лист бумаги, трепетавший на ветру среди леса стиснутых кулаков и сверкающего оружия.
– Эге, – пробормотал он, привставая на стременах, и коснулся эфесом шпаги плеча своего помощника, – похоже, эти негодяи раздобыли приказ.
– Мерзавцы! – вскричал офицер. – Подлые скоты!
Эта бумага, которой толпа размахивала с ликующим ревом, действительно была приказом. Колыхаясь на ходу, опустив оружие, испуская пронзительные крики, толпа подкатилась совсем близко.
Но не таким человеком был граф, чтобы позволить вооруженным, сократив положенную дистанцию, подступить вплотную.
– Стойте! – крикнул он. – Стоять, нечего хватать коней за сбрую! Отпустите сейчас же, или я скомандую «Вперед, марш!»
– А приказ-то вот он! – откликнулась сотня наглых голосов.
Граф с удивленным видом взял бумагу, быстро пробежал ее глазами и громко заявил:
– Те, кто это подписал, – истинные палачи господина Корнелиса де Витта. Что до меня, я бы скорей дал отрубить себе обе руки, чем начертал хотя бы одну букву этого подлого приказа!
И, оттолкнув эфесом шпаги человека, который попытался было забрать у него бумагу, добавил:
– Минуточку. Документы вроде этого имеют ценность. Их надобно сохранять.
Он аккуратно сложил листок и спрятал в карман камзола. Потом, обернувшись к своему отряду, крикнул:
– Всадники де Тилли, направо, марш!
Потом вполголоса, но так отчетливо, что было слышно каждое слово, обронил:
– А теперь, душегубы, делайте свое дело.
Толпа яростным воем приветствовала их уход, над замком Бюйтенхофа разнесся ее хриплый рев, в котором слились воедино все оттенки кровожадной злобы и свирепого ликования.
Кавалеристы удалялись с нарочитой медлительностью.
Граф держался в хвосте шеренги, до последней минуты сдерживая натиск пьяной черни, напиравшей на его лошадь.
Как видим, Ян де Витт не преувеличивал опасности, когда, помогая брату встать, поторапливал с отъездом.
Итак, Корнелис, опираясь на руку бывшего великого пенсионария, спустился по лестнице во двор. Внизу им повстречалась Роза. Девушка вся дрожала.
– О господин Ян, – воскликнула она, – какое несчастье!
– Да что стряслось, дитя мое? – спросил де Витт.
– Говорят, они пошли в Хогстрет добиваться приказа, чтобы кавалеристы графа де Тилли ушли отсюда.
– Ого! – протянул Ян. – Да, моя девочка, если они уйдут, плохи наши дела.
– Если бы я осмелилась дать вам один совет… – пролепетала Роза, трепеща всем телом.
– Дай его, дитя. Я бы не удивился, если бы сам Бог заговорил со мной твоими устами.
– Так вот, господин Ян, я бы не стала выходить отсюда на главную улицу.
– Почему же? Кавалеристы де Тилли по-прежнему на страже?
– Да, но только до тех пор, пока не будет отменен данный им приказ стоять у тюрьмы.
– Разумеется.
– Но ведь у вас нет приказа, чтобы они проводили вас до городской черты?
– Нет.
– Ну, вот! Как только вы минуете всадников, сразу попадете в лапы толпы.
– А городская стража на что?
– Ох, она-то и бесится больше всех.
– Так что же делать?
– На вашем месте, господин Ян, – робко продолжала девушка, – я бы вышла через потайной ход. Он ведет на пустынную улочку, там никого нет, все скопились на большой, ждут вас у главного входа. Так я бы добралась до городских ворот, через которые вы собираетесь выехать.
– Мой брат не дойдет, – сказал Ян.
– Я попытаюсь, – с твердостью ответил Корнелис.
– Но где ваша карета? – спросила девушка.
– Там, у главного входа.
– Нет, – отвечала Роза. – Я подумала, что ваш кучер человек верный и сказала ему, чтобы он ждал вас у потайного хода.
Братья умиленно переглянулись и одновременно обратили на девушку взгляд, выражавший всю глубину их благодарности.
– Теперь, – сказал великий пенсионарий, – остается выяснить, согласится ли Грифиус открыть нам эту дверь.
– О нет! – вмешалась Роза. – Он не захочет.
– Хорошенькое дело! Как же быть?
– А я сообразила, что он откажется, и отцепила ключ от связки, пока он через окно камеры болтал с конным стражником.
– Так этот ключ у тебя?
– Вот он, господин Ян.
– Дитя мое, – сказал Корнелис, – мне нечего тебе подарить взамен за твою услугу, кроме Библии, которую ты найдешь в моей камере. Это последний подарок честного человека, надеюсь, он принесет тебе счастье.
– Спасибо, господин Корнелис. Я никогда с ней не расстанусь, – ответила девушка. А про себя со вздохом добавила: – Какая жалость, что я не умею читать!
– Однако, девочка моя, крики все громче, – заметил Ян. – Мне сдается, что нам нельзя терять ни мгновения.
– Пойдемте же, – сказала прекрасная фрисландка.
И она повела братьев де Витт по коридору, ведущему в противоположную сторону тюрьмы, к черному ходу.
Вслед за Розой они спустились по лестнице – двенадцать ступеней вниз, пересекли маленький двор, обнесенный зубчатой стеной, и, отперев дверь под сводчатой аркой, вышли на пустынную улочку, прямо к ожидавшей их там карете с опущенной подножкой.
– Ох, скорее! Скорее, господа! Скорее! – закричал перепуганный кучер. – Слышите, как они орут?
Но великий пенсионарий, усадив в экипаж Корнелиса, не сразу последовал за братом. Он повернулся к девушке:
– Прощай, дитя мое, – сказал он. – Любые наши слова бессильны выразить всю нашу благодарность. Мы вверяем тебя Господу в надежде, что он не забудет, как ты спасла две человеческие жизни.
Великий пенсионарий протянул ей руку, и Роза почтительно поцеловала ее.
– Поезжайте, – сказала она, – не медлите! Похоже, они ломают ворота.
Ян де Витт стремительно вскочил в карету, захлопнул дверцу и приказал:
– К Тол-Хеку!
Так называлась решетка, перекрывавшая городские ворота, ведущие к маленькому порту Схвенинген, где братьев ожидало небольшое суденышко.
И карета с беглецами рванулась с места, уносимая двумя крепкими фламандскими лошадьми.
Роза смотрела им вслед, пока они не скрылись за поворотом.
Потом закрыла дверь, заперла ее, а ключ бросила в колодец.
Шум, заставивший ее предположить, что народ пытается высадить ворота, означал именно то, что она думала: избавившись от кавалеристов, охранявших тюрьму, толпа ринулась на приступ.
Хотя ворота были массивными, а тюремщик Грифиус – надо отдать ему справедливость – упорно отказывался их отпереть, вскоре стало ясно, что долго они не продержатся, и Грифиус, бледный как полотно, уже подумывал, не лучше ли их открыть, чем ждать, пока взломают. Но тут он почувствовал, что кто-то тихонько дергает его за рукав.
Обернувшись, он увидел Розу.
– Слышишь, как они беснуются? – пробормотал он.
– Я так хорошо это слышу, отец, что на вашем месте…
– Ты бы им открыла, не так ли?
– Нет, дала бы им выломать ворота.
– Но они же меня убьют!
– Если увидят вас, да.
– А как, по-твоему, они могут меня не увидеть?
– Спрячьтесь.
– Где?
– В секретной камере.
– Но что же будет с тобой, доченька?
– Я притаюсь там с вами, отец. Запремся и переждем, а когда они уберутся, выйдем!
– Черт возьми, ты права! – вскричал Грифиус. – Странное дело: сколько ума в такой маленькой головке…
Между тем, к вящему восторгу черни, ворота зашатались.
– Идемте же, отец, – поторопила его Роза, открывая маленький потайной люк.
– А как же наши узники? – вспомнил Грифиус.
– Бог спасет их, отец, – сказала девушка. – А мне позвольте позаботиться о вас.
Грифиус последовал за дочерью, и крышка люка захлопнулась у них над головами в то самое мгновение, когда тюремные ворота рухнули под напором разъяренного сброда.
Камера, именуемая секретной, куда Роза увлекла своего отца, обеспечивала надежное убежище этим двум персонажам, которых нам сейчас придется ненадолго покинуть. О ее существовании не знал никто, кроме властей: сюда подчас запирали кого-нибудь из особо важных преступников, опасаясь, что их попробуют вызволить, организовав похищение, а то и мятеж.
Между тем народ ворвался в тюрьму с воплями:
– Смерть предателям! Вздернем Корнелиса де Витта! Смерть! Смерть!
