Царское Село расположено всего в трех-четырех лье от Петербурга, однако дорога, ведущая туда, выглядела совершенно иначе, нежели та, которой я ехал в Стрельню. Вместо роскошных вилл и открытых пространств с видом на отдаленный Финский залив – плодородные равнины, обремененные тучным урожаем, зеленеющие луга, всего несколько лет назад завоеванные земледельцами ценой борьбы с гигантскими папоротниками, которые мирно царствовали здесь с сотворения мира.

Мне потребовалось меньше часа пути, под конец которого я, миновав немецкое поселение, въехал на небольшую гряду холмов и с вершины одного из них разглядел деревья, обелиски и пять позолоченных куполов часовни Царского Села.

Царскосельский дворец построен на том самом месте, где некогда стояла хижина старухи-голландки по имени Сара, к которой Петр Великий обычно заезжал попить молока. Когда она скончалась, Петр, успевший полюбить этот домишко за великолепный вид, который открывался из его окна, подарил хижину вместе с прилегающей территорией Екатерине, чтобы построить там ферму. Царица пригласила архитектора и точно объяснила ему, чего желает. Архитектор со своей стороны поступил так же, как делают все архитекторы: выстроил нечто абсолютно противоположное тому, чего от него хотели, а именно дворец.

Тем не менее настал день, когда эта резиденция, и так уже весьма далекая от незатейливой простоты, показалась Елизавете не соответствующей величию и могуществу императрицы всея Руси. Она велела разрушить дворец и по чертежам Растрелли воздвигнуть на его месте более роскошный. Благородный зодчий, наслышанный о Версале как о шедевре великолепия, хотел превзойти блеском своего творения Версаль. Зная, что и дворец великого короля Франции отделан золотом, он этим не ограничился: распорядился позолотить в Царском Селе все внешние барельефы, орнаменты, карнизы, кариатиды и даже кровли.

Когда все эти труды были завершены, Елизавета пригласила весь двор и послов различных держав полюбоваться новой, ослепительной квартиркой. Увидев подобную пышность, придворные принялись громогласно выражать свои восторги, толкуя о восьмом чуде света. Исключение составлял лишь маркиз де ла Шетарди, французский посол: он один не произносил ни слова – напротив, все озирался вокруг. Слегка задетая подобной рассеянностью, императрица осведомилась, что это он ищет.

Посол холодно отвечал:

– Футляр, черт меня возьми. Я ищу, мадам, футляр от этой блистательной безделушки.

То была эпоха, когда в Академию принимали за четверостишие, а пропуском в бессмертие могла послужить острота. Так что господину де ла Шетарди, судя по всему, обеспечено петербургское бессмертие.

К несчастью, архитектор, возводя летнюю резиденцию, совершенно забыл о зиме. Уже к следующей весне вся позолота потребовала разорительного ремонта, а коль скоро каждая зима приносила такой же ущерб, а каждая весна – такие же хлопоты и траты, Екатерина II решила заменить драгоценный металл простым, скромным желтым лаком; что касается крыши, то ее выкрасили по петербургскому обычаю в нежно-зеленый цвет.

Как только пошли слухи о таких переменах, к Екатерине обратился некий делец с предложением купить за двести сорок тысяч ливров всю позолоту, от которой она собралась избавиться. Царица отвечала, что она ему благодарна, но своими обносками не торгует.

Среди своих побед, любовных романов и путешествий Екатерина не забывала заботиться о любимой резиденции. В сотне шагов от императорского дворца она приказала построить маленький, Александровский, для своего старшего внука, поручив архитектору Бушу спланировать также огромный парк. Там не хватало лишь водоемов, однако Буш предусмотрел каналы, фонтаны и озера, полагая, что коль скоро ты зовешься Екатериной Великой и хочешь воды, вода появится.

И он не ошибся: когда его преемник Бауэр обнаружил, что богач Демидов владеет по соседству великолепным имением, где то благо, которого не хватает государыне, имеется в избытке, он дал ему понять, что императорский парк страдает от засухи, и господин Демидов, как подобает верноподданному, предоставил излишки своей воды в распоряжение Екатерины. И тотчас вода, сметая препоны, хлынула со всех сторон, наполняя озера, оживляя фонтаны и сверкая каскадами. Недаром говаривала еще императрица Елизавета:

– Мы можем поссориться хоть со всей Европой, но только не с господином Демидовым.

И в самом деле: господин Демидов, будучи в дурном расположении духа, мог заставить весь царский двор умереть от жажды.

Нынешний император Александр, выросший в Царском Селе, унаследовал от своей бабушки любовь к этой резиденции. Все воспоминания детства, золотой поры его жизни, были связаны с этим дворцом. На его газонах он делал свои первые шаги, ездить верхом он впервые попытался в его аллеях, управлять лодкой учился на его озерах. Поэтому в первые погожие дни весны он перебирался в Царское Село и не покидал резиденции до первых снегопадов.

И туда же, в Царское Село, я прибыл, чтобы выследить императора.

Проглотив второпях довольно скверный завтрак в гостинице «Французская ресторация», я направился в парк, где свободно мог прогуливаться любой желающий. Правда, теперь, когда первые осенние холода надвинулись вплотную, парк был пуст. Возможно, подданные воздерживались от посещений парка из почтения к государю, которого я решился побеспокоить. Я знал, что он порой целые дни бродил по самым тенистым аллеям. И я побрел наудачу, куда глаза глядят, руководствуясь полученными сведениями, и был почти уверен, что в конце концов встречу его. К тому же, даже если случай поначалу и не придет мне на помощь, у меня не будет недостатка в любопытных и занимательных впечатлениях, которые скрасят мое ожидание.

Вскоре я действительно наткнулся на селение в китайском стиле – живописное скопление из пятнадцати домов, каждый из которых имел свой подъезд, свой ледник и собственный сад; здесь обитали императорские адъютанты. В центре селения, распланированного в форме звезды, находился павильон для балов и концертов. Один из его залов, оранжерея, служила вместе с тем и конторой; по четырем углам этого зала стояли статуи в человеческий рост, изображавшие мандаринов, курящих трубки. Однажды – это было в пятьдесят восьмой день ее рождения – Екатерина, сопровождаемая приближенными, прогуливалась по парку. Приблизившись к этому залу, она, к немалому своему удивлению, заметила, что из трубок четырех мандаринов идет густой дым, а сами они при ее появлении принялись грациозно покачивать головами и влюбленно вращать глазами. Екатерина подошла, чтобы разглядеть сей феномен поближе. Тогда мандарины сошли со своих пьедесталов, приблизились к ней и распростерлись у ее ног по всем правилам китайского церемониала, причем обратились к ней с хвалебными речами в стихах. Этой четверкой мандаринов были принц де Линь, господин де Сегюр, господин де Кобенцель и Потемкин.

Между тем я уже посетил колонну Григория Орлова, пирамиду, воздвигнутую в честь Чесменского победителя, и могилу Вергилия, около грота Позилипа. Четыре часа проведя в блужданиях по этому парку, включающему в себя озера, равнины и леса, я начал отчаиваться, терять надежду на встречу с тем, кого искал, когда вдруг, переходя аллею, увидел на другой, пересекающей ее, офицера в форменном рединготе, который поклонился мне и последовал своей дорогой. За моей спиной парнишка-садовник расчищал аллею, я спросил его, кто этот столь вежливый офицер.

– Это император, – ответил он.

Я тотчас устремился на поперечную аллею, пересекавшую ту, по которой прогуливался царь. И в самом деле – не успел я пройти и восьмидесяти шагов, как снова увидел Александра, но, едва заметив его, я почувствовал, что не смогу сделать более ни шагу.

Император на миг приостановился и, увидев, что почтение мешает мне приблизиться к нему, направился в мою сторону. Я остановился на обочине аллеи, он же шел по ее середине; я застыл в ожидании со шляпой в руке, и пока он приближался, слегка хромая из-за старой раны, я успел заметить, как он изменился с тех пор, как я видел его в Париже девять лет тому назад. Его лицо, некогда открытое и веселое, поблекло, омраченное болезненной печалью: сразу было видно то, о чем, впрочем, уже все говорили: царя грызла глубокая меланхолия. Тем не менее черты его сохраняли выражение такой доброжелательности, что я несколько взбодрился и, когда он проходил мимо, шагнул вперед.

– Сир, – произнес я.

– Наденьте шляпу, сударь, – сказал он, – сейчас слишком холодно, чтобы ходить с непокрытой головой.

– Если Ваше величество позволит…

– Да наденьте же шляпу, сударь, наденьте!

И так как он увидел, что почтение препятствует мне исполнить этот приказ, он взял у меня шляпу и собственноручно нахлобучил на меня, еще и придержав другой рукой мою руку, чтобы не дать мне снова обнажить голову. Затем, убедившись, что мое сопротивление подавлено, он спросил:

– А теперь объясните, чего вы хотите от меня?

– Сир, вот прошение.

И я вытащил из кармана бумагу. Его лицо вмиг омрачилось.

– Вы преследуете меня здесь, сударь, – сказал он, – а знаете ли вы, что я затем и покидаю Петербург, чтобы бежать от прошений?

– Да, сир, мне это известно, – отвечал я, – и всю дерзость своего демарша я в полной мере сознаю, но, быть может, это прошение больше других имеет право на благосклонность Вашего величества: к нему присовокуплена рекомендация.

– Чья? – перебил император с живостью.

– Августейшего брата Вашего величества, его императорского высочества великого князя Константина.

– Ах, так! – император протянул было руку, но тотчас отдернул ее.

– Только поэтому, – продолжал я, – у меня была надежда, что Ваше величество вопреки своему обыкновению соблаговолит принять прошение.

– Нет, сударь, нет! – сказал император. – Я его не приму, иначе завтра мне принесут тысячу, тем самым вынудив меня бежать из этого парка, где я больше не смогу быть один. Но, – продолжал он, прочитав по моей физиономии, как я обескуражен этим отказом, – отнесите свое прошение на почту, она там, в городе. Мне его доставят уже сегодня, а послезавтра вы получите ответ.

– Сир, я так признателен!

– Хотите это доказать?

– О! Возможно ли, что Ваше величество даст мне такой шанс?

– Что ж! Не говорите никому, что явились ко мне с прошением и не были наказаны за это. Прощайте, сударь.

Император удалился, оставив меня под впечатлением его поражающей меланхолической доброты. Я не преминул последовать его совету: отнес прошение на почту. Через три дня, как он и обещал, пришел ответ.

Это был мой патент учителя фехтования императорского корпуса инженерных войск; я получил чин капитана.