Я вошел в маленький будуар, где все стены были обиты восточными тканями. Моя прелестная соотечественница была там: она полулежа читала роман. Увидев меня, она встала, а при первых же произнесенных мною словах воскликнула:

– Ах! Вы француз!

Я извинился, что некстати потревожил ее в час дневного отдыха, но как путешественнику, приехавшему только вчера, мне еще позволительно не знать всех местных обычаев. Затем я вручил ей письмо.

– Это от моей сестры! – вскричала она. – Милая Роза! Как же я рада получить от нее весточку! Вы ведь знакомы с ней, да? Она все такая же хорошенькая и веселая?

– Что хорошенькая, могу поручиться, надеюсь, что и веселая, но я видел ее всего один раз, письмо мне передал один из моих друзей.

– Господин Огюст, не так ли?

– Он самый.

– Милая моя, дорогая сестренка! Сейчас она, должно быть, довольна: я ей послала несколько роскошных отрезов и еще кое-что. И звала ее приехать ко мне, но…

– Но?

– Тогда ей пришлось бы расстаться с господином Огюстом, а этого она не захотела. Садитесь, ну же!

Я хотел сесть на стул, но она жестом указала мне место рядом с собой. Я повиновался, а она тут же принялась читать письмо, так что я получил возможность хорошенько ее рассмотреть.

Женщины наделены, если можно так выразиться, волшебной способностью преображаться. Передо мной была простая гризетка с улицы Лагарп, четыре года назад она еще наверняка каждое воскресенье бегала на танцульки в Прадо или Шомьер. Достаточно было перенести эту женщину, подобно растению, на другую почву, чтобы она расцвела во всем блеске и изяществе, словно именно эта почва была ее родной, и вот уже я не вижу в ней ничего, что напоминало бы о низком происхождении, пошлой среде, недостатках ее воспитания.

Перемена столь очевидна, что, глядя на это обворожительное создание с длинными волосами, причесанными на английский манер, в простом пеньюаре из белого муслина, в этих турецких домашних туфельках, я мог бы поверить, что попал в будуар какой-нибудь знатной прелестницы из Сен-Жерменского предместья, а не в заднюю комнатку шляпного магазина.

– Что это вы? – спросила Луиза, окончив читать письмо и, видимо, испытывая неловкость оттого, что я так бесцеремонно ее разглядывал.

– Да вот гляжу на вас и думаю, что если бы Роза вместо того, чтобы героически хранить верность господину Огюсту, приехала сюда или какая-то волшебная сила разом перенесла ее в этот прелестный будуар и она оказалась, как я сейчас, лицом к лицу с вами, она бы не бросилась в объятия сестры, а упала на колени, решив, что перед ней королева.

– Комплимент несколько преувеличен, – улыбнулась Луиза, – но доля правды здесь есть, да, – прибавила она со вздохом, – да, вы правы, я очень переменилась.

Но тут в комнату вбежала молоденькая девушка:

– Мадам, – затараторила она с порога, – там «государыня», она хочет шляпку наподобие той, что вчера приобрела у вас княгиня Долгорукова.

– Она здесь? – спросила Луиза.

– Собственной персоной.

– Проводите ее в салон, я сейчас приду.

Когда девушка вышла, Луиза сказала:

– Вот что сразу бы напомнило Розе, что я всего лишь бедная торговка шляпами. Но если вы хотите полюбоваться на персону, которая умудрилась измениться еще больше, чем я, – продолжала она, – приподнимите этот гобелен и смотрите: под ним застекленная дверь.

С этими словами она поспешила в салон, оставив меня одного. Пользуясь ее разрешением, я чуть сдвинул уголок гобелена и прильнул к стеклу.

Та, кого назвали «государыней», оказалась молодой красоткой лет 22–24, с восточным типом лица, увешанной множеством украшений – бриллианты и прочие драгоценности сверкали у нее на шее, в ушах, на пальцах. Она опиралась на молоденькую служанку, и с таким видом, будто ходьба – даже по мягким коврам, устилающим пол в салоне, – ужасно утомляет ее, опустилась на диван, а служанка обмахивала ее веером из перьев, дабы освежить воздух.

При виде Луизы дама подчеркнуто небрежным жестом приказала ей приблизиться и на плохом французском языке попросила показать самые изящные и самые дорогие шляпки. Луиза распорядилась, чтобы тотчас принесли все самое лучшее. «Государыня» примеряла шляпы одну за другой, смотрясь в зеркало, которое держала перед ней пришедшая с ней девушка. Но заказчице ничто не нравилось, так как не было точно такой, как у княгини Долгоруковой. Поэтому ей пришлось пообещать изготовить шляпку того же фасона, которую прекрасная капризница жаждала получить непременно сегодня же, именно такая надежда только и могла побудить ее явиться сюда самолично, так обеспокоить себя! Как ее ни урезонивали, она настаивала, чтобы шляпка была прислана ей в крайнем случае не позже завтрашнего утра, что было возможно, и то с натяжкой, если работать всю ночь. Убедившись в том, что это поручение, которым, как она понимала, Луиза не сможет пренебречь, будет исполнено, «государыня» поднялась и медленными шагами поплыла к выходу, по-прежнему опираясь на свою служанку, а Луизе на прощание посоветовала сдержать слово, иначе по ее вине она умрет от огорчения. Луиза проводила ее до дверей и тотчас вернулась ко мне.

– Итак, – смеясь, спросила она, – что вы скажете об этой женщине? Любопытно!

– Скажу, что она очень хорошенькая.

– Да я не о том, мне интересно, кто она, по-вашему?

– Если бы я ее встретил в Париже, при такой преувеличенной претенциозности, с этими ненатурально великосветскими ужимками, я бы сказал, что это какая-нибудь танцовщица, покинувшая сцену и состоящая на содержании у лорда.

– Неплохо для новичка, – похвалила меня Луиза. – Вы недалеки от истины, почти угадали. Эта прекрасная грузинка бывшая крепостная, которую взял в любовницы влиятельный министр, нынешний любимец императора. Эта метаморфоза произошла с ней года четыре тому назад, так что бедная Машенька уже забыла, кто она и откуда, или, вернее, если когда об этом и вспомнит, то лишь когда перестает заниматься своими туалетами, прочее же время она тратит на то, чтобы изводить своих прежних сестер по несчастью, для которых стала настоящим кошмаром. Слуги, не смея теперь называть ее Машенькой, дали ей прозвище «государыня». Вы сами слышали, ее и здесь так же назвали, когда сообщали о ее приходе, Кстати, – продолжала Луиза, – вот вам пример жестокости этой выскочки: недавно она, раздеваясь и не найдя под рукой подушечки для булавок, воткнула булавку в грудь несчастной горничной, своей камеристки. Но в тот раз эта ее выходка наделала такого шума, что о ней узнал император.

– А что он сделал? – с живостью спросил я.

– Дал крепостной свободу, выдал ее замуж за одного из своих крестьян, а министра предупредил, что если его фаворитка еще хоть раз позволит себе что-нибудь подобное, он сошлет ее в Сибирь.

– И она, можно сказать, взяла себя в руки?

– Да. В последнее время что-то не слышно ничего нового о ней. Однако хватит обо мне и прочих, вернемся к вам. Вы мне позволите на правах соотечественницы поинтересоваться, с какой целью вы приехали в Петербург? Может быть, я, не первый год знающая этот город, смогу быть вам полезна, хотя бы дать несколько советов?

– Я в этом сомневаюсь. Но в благодарность за ваше участие не стану скрывать, что прибыл я сюда в качестве учителя фехтования. В Петербурге часто бывают дуэли?

– Нет, поскольку они здесь почти всегда со смертельным исходом. А участникам и свидетелям поединка грозит Сибирь. Так что дерутся, только когда действительно хотят убить и дело стоит того. Но это не беда, в учениках у вас не будет недостатка. Только я дам вам один совет.

– Какой?

– Попытайтесь добиться, чтобы император назначил вас учителем фехтования в какой-нибудь полк, это вам даст воинское звание, потому что здесь мундир – это все.

– Совет хорош, только дать его легче, чем последовать ему.

– Отчего же?

– Как я получу доступ к императору? У меня нет никакой протекции.

– Об этом я позабочусь.

– То есть как? Вы?

– Это вас удивляет? – улыбнулась Луиза.

– Нет, меня ничто бы не удивило: вы так очаровательны, что можете получить все, что пожелаете. Только я-то ничего не сделал, чтобы заслужить от вас подобное одолжение.

– Ничего не сделали? Но разве вы не мой соотечественник? И не вы ли привезли мне письмо от моей милой Розы? Не вам ли, напомнившему мне мой прекрасный Париж, я обязана одним из самых приятных часов, когда-либо пережитых в Петербурге? Надеюсь, я вас вижу не в последний раз?

– Вы еще спрашиваете! Это я прошу вас об этом!

– И когда же?

– Завтра, если вам будет угодно мне это позволить.

– Приходите в тот же час, что сегодня: это наиболее свободное для меня время, когда я могу поболтать подольше.

– Отлично! Стало быть, в тот же час.

Я расстался с Луизой, совершенно очарованный, и уже чувствовал, что больше не одинок в Петербурге. Хотя, разумеется, мудрено рассчитывать, как на что-то надежное, на поддержку бедной девушки, которая, похоже, и сама одинока, но в дружбе женщины есть нечто столь ласкающее, что надежда – первое чувство, которое она рождает. Я поужинал в заведении французского ресторатора Талона, но у меня не возникло ни малейшего желания пообщаться с кем-либо из соотечественников, которых легко отличить по приподнятой интонации и по той ошеломляющей легкости, с которой они, нимало не понижая голоса, распространяются о своих делах. К тому же я был так переполнен своими собственными мыслями, что всякий, кто сейчас подошел бы ко мне, показался бы назойливым субъектом, норовящим похитить у меня часть моих грез.

Как и накануне, я нанял лодку с двумя гребцами, прилег на свой плащ и провел ночь, упиваясь сладостными мелодиями рожков и созерцая одну за другой все звезды небес.

В гостиницу я вернулся в два часа, а проснулся в семь. Поскольку я хотел поскорее покончить с достопримечательностями Петербурга, чтобы сосредоточиться на своих делах, я поручил коридорному вызвать для меня дрожки за ту же цену, что накануне, и объехал все то, что еще собирался посетить, от монастыря Святого Александра Невского с его серебряной гробницей, на которой изваяны молящиеся фигуры в натуральную величину, до Академии наук с ее коллекцией минералов, с Большим Готторпским глобусом, подарком Петру I от датского короля Фридриха IV, и мамонтом, современником всемирного потопа, найденным зоологом Михаилом Адамсом во льдах Белого моря.

Все это было очень интересно, но я, сказать по правде, каждые десять минут вынимал часы, думая о времени, когда опять увижу Луизу.

Наконец незадолго до четырех я почувствовал, что больше не вытерплю, и велел отвезти меня на Невский проспект, где собирался погулять до пяти. Но у Екатерининского канала путь преградила такая большая толпа, что моим дрожкам было не проехать. Скопления народа для Петербурга большая редкость, а до места моего назначения уже было рукой подать, поэтому я расплатился с извозчиком и двинулся дальше пешком, смешавшись с толпой зевак. Они глазели на мошенника, которого вели в тюрьму: его только что схватил господин Горголи, сам санкт-петербургский обер-полицмейстер. Любопытство толпы вполне оправдывали обстоятельства, сопровождавшие это событие.

Хотя господин Горголи, один из красивейших мужчин столицы и храбрейших генералов армии, отличался на редкость представительной статью, один из самых ловких петербургских жуликов поразительно походил на него. Проходимцу пришло на ум использовать это сходство: нарядился в мундир генерал-майора, набросил на плечи серую шинель с большим воротником, достал такие же дрожки, на каких обычно разъезжал господин Горголи, нанял лошадей той же масти и возницу одел, как генеральского. Так снарядившись, он подкатил к воротам богатого купца, живущего на Большой Миллионной, вошел в его магазин и заявил хозяину:

– Сударь, вы меня знаете: я генерал Горголи, начальник полиции.

– Да, ваше превосходительство.

– Так вот: мне сию же минуту для крайне важной операции необходима сумма в двадцать пять тысяч рублей, добираться за деньгами до министерства слишком далеко, промедление погубит все дело. Дайте мне эти двадцать пять тысяч, прошу вас, а завтра утром зайдите за ними в мою резиденцию.

– Ваше превосходительство, – вскричал купец в восторге от выпавшей ему чести, – я безмерно счастлив оказать вам услугу! Если угодно, я мог бы ссудить и больше!

– Что ж, тогда дайте тридцать тысяч.

– Вот они, ваше превосходительство.

– Благодарю. Итак, до завтра, жду вас в девять у себя.

Мошенник вскочил в дрожки и галопом помчался к Летнему саду. Когда же назавтра купец в назначенный час предстал перед господином Горголи, генерал принял посетителя со своим обычным радушием, но поскольку тот медлил объяснить цель своего визита, спросил, что ему угодно. Такой вопрос привел купца в замешательство, к тому же теперь, рассмотрев генерала поближе, он начал примечать кое-какие отличия между ним и тем типом, что накануне назвался его именем. Осознав случившееся, он возопил: «Ваше превосходительство, меня обокрали!» – и тут же поведал о невероятном жульничестве, жертвой которого он стал.

Господин Горголи выслушал его, затем велел принести свою серую шинель и подать экипаж. Затем он еще раз выслушал со всеми подробностями ту же историю и предложил купцу, пока он будет гоняться за вором, побыть гостем в его доме.

Господин Горголи распорядился, чтобы его отвезли на Большую Миллионную к магазину купца, и спросил у будочника:

– Я вчера проезжал здесь мимо тебя в три часа пополудни? Ты меня видел?

– Да, ваше превосходительство.

– Куда я ехал?

– В сторону Троицкого моста.

– Отлично.

И генерал поспешил к мосту. У въезда на мост он нашел другого часового.

– Вчера я проезжал здесь? Ты видел меня?

– Да, ваше превосходительство.

– Какой дорогой я ехал?

– Ваше превосходительство проехали через мост.

Генерал поступил так же и, оказавшись на другом берегу, остановился перед хижиной Петра I; страж, сидевший в своей будке, увидев его, стремглав выбежал навстречу.

– Вчера в половине четвертого я проехал здесь мимо тебя, – сказал ему генерал.

– Так точно, ваше превосходительство.

– А куда я направлялся, ты видел?

– На Выборгскую сторону, ваше превосходительство.

– Хорошо.

Господин Горголи продолжил свой путь, решив идти до конца. На углу возле военного госпиталя он обнаружил еще одного будочника, расспросил и его. На сей раз ему указали дорогу, ведущую к магазинам, торгующим водкой. Генерал поспешил туда, затем проехал через Воскресенский мост, оттуда прямиком на Большой проспект и в последний раз спросил будочника:

– Вчера в половине пятого я здесь проезжал?

– Да, ваше превосходительство.

– Куда я ехал?

– В дом номер 19, на углу Екатерининского канала.

– Я туда вошел?

– Да.

– А ты видел, как я оттуда выходил?

– Нет.

– Превосходно. Скажи, чтобы тебя заменили, сбегай в ближайшую казарму и приведи сюда нескольких солдат.

– Слушаюсь, ваше превосходительство.

Будочник убежал и через десять минут вернулся с солдатами. Генерал, сопровождаемый ими, явился в дом номер 19, приказал запереть все двери, расспросил привратника, узнал, что похожий на него человек живет на третьем этаже, поднялся туда, вышиб дверь ударом ноги и оказался лицом к лицу со своим двойником, который, насмерть перепуганный таким визитом, о причине которого он тотчас догадался, во всем признался и возвратил тридцать тысяч рублей. Как видим, цивилизация в Петербурге нимало не отстает от нашей, парижской. Из-за этого приключения, при развязке которого мне довелось присутствовать, я потерял, вернее, выиграл минут двадцать – час, когда Луиза позволила мне посетить ее, приблизился. И я пошел туда. С каждым шагом, приближавшим меня к ней, мое сердце билось сильнее, а когда пришло время спросить, могу ли я увидеть ее, голос так дрожал, что мне пришлось повторить свой вопрос дважды.

Луиза ждала меня в будуаре.