Этим бедным молодым людям сейчас и впрямь позарез нужно было покровительство Господне. Никогда еще беда не подступала к ним так близко, как в этот час, когда им казалось, что их счастье надежно.

Мы не сомневаемся в сообразительности нашего читателя настолько, чтобы допустить, что он не узнал в Якобе нашего давнишнего друга, точнее, недруга – Исаака Бокстеля.

Читатель уже, видимо, догадался, что Бокстель последовал из тюрьмы Бюйтенхофа в Левештейн за предметом своей любви и ненависти, иначе говоря, за черным тюльпаном и Корнелисом ван Берле.

Здесь зависть помогла ему если не открыть, то по меньшей мере заподозрить то, чего бы никогда не угадал ни один смертный, кроме тюльпановода, причем тюльпановода-завистника, а именно – существование дочерних луковиц и честолюбивые замыслы узника.

Мы убедились, что под именем Якоба он преуспел больше, чем Исаака: ему удалось завязать дружбу с Грифиусом, для завоевания и сохранения расположения нового приятеля вот уже несколько месяцев спаивал его лучшей можжевеловой водкой, какую когда-либо производили от Текстеля до Антверпена. Хотя старый Грифиус был весьма недоверчив, он усыпил его подозрительность, внушив ему, будто он стремится к браку с Розой.

Льстя его отцовскому тщеславию, он вместе с тем умело потворствовал его инстинктам сторожевого пса, подогревал бдительность тюремщика, в самых зловещих красках расписывая ученого узника, сидевшего у Грифиуса под замком: по словам мнимого Якоба, Корнелис заключил союз с сатаной, чтобы вредить его высочеству принцу Оранскому.

Он и с Розой сперва умудрился поладить: не то чтобы внушил симпатию – мингер Якоб никогда ей не нравился, но его заверения в безумной страсти и предложения руки поначалу развеяли все ее подозрения.

Мы помним, как он неосторожно выследил Розу в саду, заставив призадуматься юную особу, а потом и Корнелиса, с его инстинктивными опасениями, так что молодые люди стали остерегаться его.

Особенно насторожила узника вспышка бешеного гнева – читатель, должно быть, это помнит, – которую Якоб не смог сдержать, услышав, что Грифиус раздавил луковицу.

Его ярость при таком известии была тем сильнее, что Бокстель, хоть и предполагал, что у Корнелиса припрятана вторая луковка, отнюдь не был в этом уверен.

Тогда-то он и стал шпионить за Розой, крался по пятам не только в саду, но и в тюремных коридорах. Но коль скоро в этих случаях он следовал за ней в потемках и босиком, никто не видел его и не слышал, исключая тот единственный раз, когда Розе почудилось, будто некто, словно тень, прошмыгнул по лестнице.

Но было уже поздно: Бокстель успел узнать со слов самого узника о существовании второй луковицы.

Обманувшись уловкой Розы, притворившейся, будто сажает ее на грядку, он убедился, что эта маленькая комедия была разыграна с целью заставить его выдать себя. После этого он стал действовать еще осторожнее, пустил в ход все ухищрения своего изобретательного ума, чтобы, продолжая свои наблюдения, самому избежать слежки. От него не укрылось, когда Роза перетащила из родительской кухни к себе в комнату большой фаянсовый горшок.

Он видел, как она, не жалея воды, смывала грязь со своих прекрасных рук после того как готовила для тюльпана наилучшую почвенную смесь.

В конце концов Бокстель снял на чердаке комнатушку, расположенную прямо напротив Розиного окна, достаточно далеко, чтобы не обнаружить себя, но достаточно близко, чтобы и здесь, в Левештейне, при помощи своей подзорной трубы следить за всем, что происходит в комнате девушки, как ранее следил в Дордрехте за сушильней Корнелиса.

Когда он расположился на своем чердаке, у него уже через трое суток не оставалось сомнений.

С раннего утра, чуть только всходило солнце, фаянсовый горшок выставлялся на подоконник, и сама Роза, подобно красавицам с полотен Мириса и Метсю, появлялась у окна в обрамлении зеленеющих виноградных ветвей и жимолости.

На фаянсовый горшок Роза смотрела такими глазами, что у Бокстеля не оставалось никаких сомнений относительно истинной ценности того, что в нем произрастало. Итак, в этом горшке находилась вторая луковица, последняя надежда узника.

Если ночи угрожали быть слишком студеными, Роза убирала горшок с окна. Все понятно: она следовала указаниям Корнелиса, боявшегося, как бы не застудить луковицу.

Если солнце становилось чересчур жарким, Роза уносила горшок с одиннадцати утра до двух часов пополудни. И это тоже было понятно: Корнелис опасался, что почва пересохнет. Когда же из земли появился росток, последние сомнения покинули Бокстеля. Хотя росток пока не достигал и дюйма, завистник благодаря подзорной трубе окончательно уверился в своих догадках.

У Корнелиса было две луковицы, и вторую он поручил любви и заботам Розы. А любовь молодых людей, само собой, от Бокстеля не укрылась.

Стало быть, он должен найти способ украсть эту вторую луковицу наперекор заботам Розы и любви Корнелиса.

Однако задача была не из легких.

Роза пеклась о тюльпане, словно мать о младенце, более того – как голубка, высиживающая яйца. Целыми днями и даже – странное дело! – по вечерам она не покидала своей комнаты.

Семь дней Бокстель безуспешно выслеживал Розу: она не переступала порога своего жилища.

Это были те самые семь дней, время их размолвки, когда Корнелис так мучился, одновременно лишенный известий о Розе и о своем тюльпане. Но не вечно же она собирается дуться на ван Берле? Это затруднило бы похищение гораздо больше, чем мингер Исаак думал вначале.

Мы говорим о похищении, так как он просто-напросто решил украсть тюльпан. Коль скоро он произрастал в глубочайшем секрете и эта юная парочка скрывала от всех само его существование, Бокстелю, известному тюльпановоду, в случае чего поверят скорее, чем девчонке, не знакомой со всеми тонкостями садоводства, и узнику, осужденному за государственную измену, состоящему под надзором и строго охраняемому. Да и мудрено, сидя за решеткой, отстаивать свои права. К тому же, стоит тюльпану оказаться в руках Бокстеля, сам этот факт послужит доказательством того, что сие имущество (как и любое домашнее имущество) принадлежит ему. Тогда он наверняка получит премию, будет увенчан лаврами вместо Корнелиса, и тюльпан будет назван не «tulipa nigra Barlænsis», а «tulipa nigra Boxtellensis» или «Boxtellea».

Какое из этих двух имен он присвоит черному тюльпану, мингер Исаак еще не решил, но поскольку они оба означали одно и то же, он не придавал особой важности такому выбору.

Важно было другое: украсть тюльпан.

Но Бокстель никак не мог это сделать, пока Роза не выходила из своей комнаты. Поэтому для Якоба, или Исаака, было истинной радостью обнаружить, что ежевечерние встречи влюбленных возобновились.

Он начал с того, что, пользуясь отсутствием Розы, хорошенько обследовал ее дверь.

Замок был не из сложных, запирался на два оборота, однако ключ от него имелся только у Розы.

Бокстель подумывал стащить у нее ключ, но кроме того, что порыться у девушки в карманах не так уж просто, сообразил, что Роза, заметив пропажу, поменяет замок, и пока это не будет сделано, из комнаты носа не высунет, следовательно, эта кража оказалась бы бессмысленной.

Стало быть, лучше прибегнуть к другому средству.

Он собрал столько ключей, сколько смог найти, и пока Роза с Корнелисом проводили свои блаженные часы у зарешеченного окошка, испробовал их все до одного.

Два из них вошли в замок, один еще и повернулся, но только раз, а на втором повороте застрял.

Значит, этот ключ оставалось только малость подогнать.

Бокстель покрыл его тонким слоем воска и повторил опыт. Преграда, на которую ключ натолкнулся при втором повороте, оставила на воске отметину.

Теперь провести по ней разок-другой напильником, тонким, как лезвие ножа, – и дело сделано. Еще два дня работы, и ключ был доведен до совершенства.

Дверь бесшумно отворилась, и Бокстель оказался в комнате девушки один на один с тюльпаном.

Как мы помним, впервые Бокстель совершил криминальное деяние, когда перелез через стену, чтобы выкопать тюльпан с чужого участка. Вторично он нарушил закон, воспользовавшись открытым окном, чтобы проникнуть в сушильню Корнелиса. И вот теперь с помощью поддельного ключа он забрался в комнату Розы. Так зависть побуждала этого человека скорыми шагами продвигаться все дальше по пути преступления.

Итак, Бокстель наконец оказался наедине с тюльпаном.

Заурядный вор схватил бы и утащил горшок. Но мингер Исаак, не будучи заурядным вором, призадумался. Разглядывая при свете тусклого фонаря бутон, который еще достаточно не распустился, чтобы определить, черны ли его лепестки, хотя по всем признакам это было весьма вероятно, Бокстель думал, что если цвет окажется другим или на черном тюльпане обнаружится какое-нибудь пятно, похищение утратит смысл.

Он сообразил и другое: слух о краже распространится, а после того что произошло в саду, его тотчас заподозрят, предпримут поиски, и как бы хорошо он ни спрятал тюльпан, не исключено, что его найдут.

Подумал он и о том, что тюльпан, запрятанный так надежно, что никто его не отыскал бы, может пострадать, а его еще придется перевозить, и как он выдержит все эти перемещения?

И наконец, ему пришло на ум, что будет куда лучше, располагая ключом от комнаты Розы и имея возможность войти туда когда угодно, подождать расцвета тюльпана, чтобы забрать цветок за час до того, как он раскроется, или через час после этого, чтобы, не медля ни секунды, отправиться с ним в Харлем, где тюльпан предстанет на суд знатоков прежде, чем владелец успеет предъявить свои права на него. А уж потом, если кто-либо и попытается это сделать, Бокстель его же или ее и обвинит в посягательстве на чужую собственность.

Это был план, хорошо продуманный и вполне достойный того, кто его измыслил.

Итак, по вечерам, в сладкий час, который молодые люди проводили у тюремного окошка, Бокстель приходил в комнату Розы, чтобы следить за тем, как черный тюльпан готовился к цветению.

В тот вечер, о котором мы повествуем, он, как обычно, направился туда, но, как мы видели, молодые люди расстались, обменявшись лишь парой слов: Корнелис отослал Розу бодрствовать над тюльпаном.

Когда Бокстель увидел, что она возвращается всего через десять минут после своего ухода, он тотчас смекнул, что тюльпан или уже расцвел, или вот-вот раскроется.

Стало быть, решающей партии суждено разыграться сегодня ночью. Вот почему Бокстель поспешил к Грифиусу, вооружившись запасом можжевеловой, вдвое превышающим их обычную дозу: на сей раз из каждого его кармана торчало по бутылке.

Если Грифиус захмелеет, весь дом окажется чуть ли не в полной власти Бокстеля.

К одиннадцати вечера тюремщик был мертвецки пьян. А в два часа ночи Бокстель видел, как Роза вышла из своей комнаты и несла в руках некий предмет, обращаясь с ним крайне бережно. Этот предмет, вне всякого сомнения, был черным тюльпаном, который расцвел.

Но что она собирается с ним делать? Отправится в Харлем? Прямо сейчас? Однако предположить, что юная девушка одна ночью решится на подобное путешествие, было немыслимо.

Или она просто хочет показать тюльпан Корнелису? Это вполне возможно.

Босиком, на цыпочках он последовал за Розой.

Он видел, как она приблизилась к окошку.

Слышал, как она звала Корнелиса.

При свете потайного фонаря он разглядел и тюльпан, расцветший, черный, как ночь, во мраке которой он таился.

Он подслушал все, что молодые люди говорили о своем плане отправить в Харлем посланца.

Он видел, как уста влюбленных слились, и слышал, как Корнелис отослал Розу.

Потом Роза погасила фонарь и направилась к себе в комнату.

Бокстель видел, как она туда вошла.

А спустя десять минут – как вышла и заперла дверь на два оборота ключа.

Почему она ее заперла так тщательно? Потому что там, за этой дверью, был черный тюльпан!

Бокстель взирал на все это, прячась на лестничной площадке этажом выше Розиной комнаты, и как только девушка стала спускаться по лестнице, он со своего этажа делал шаг за шагом одновременно с ней. Так что когда легкая нога Розы коснулась последней ступени, Бокстель в то же мгновение еще более легкой рукой коснулся замка на двери ее комнаты.

А в руке он, само собой, держал поддельный ключ, отомкнувший эту дверь так же просто, как настоящий.

Вот почему в начале этой главы мы сказали, что бедные молодые люди поистине нуждались в Господнем покровительстве и даже в прямом вмешательстве высших сил.