5. Старик

Раскалённое уставшее солнце уже клонилось к закату, медленно направляясь в сторону горизонта. Редкие пушистые облака не спеша проплывали над лесом, иногда сбиваясь в небольшие группы, а иногда наоборот – распадались на более мелкие хлопья. День постепенно подходил к концу. От высоких сосен медленно поползли длинные, кривые тени. Тени, словно бестелесные существа, обладающие разумом, подбирались к холму. На вершине холма, между двумя высокими елями, ссутулился одинокий дом. Дом был заброшен. Жизнь в этом ветхом, забытом жилище давно погасла, и теперь некогда ухоженная прилегающая территория превратилась в пустырь, сплошь поросший высоким бурьяном. Вид самого дома вызывал уныние. Оставшись без присмотра человека, он постепенно превращался в бесформенную груду брёвен, сложенных в квадрат правильной формы, увенчанный двухскатной крышей, крытой листовым шифером. У поваленного штакетника, успевшего частично сравняться с землёй, стояла «девятка», от калитки остались лишь трухлявые столбики с ржавыми петлями. На крыльце сидели Вадим и старик. Внешне Вадим сейчас скорее напоминал огородное чучело, чем молодого парня двадцати восьми лет. Серая футболка с белой полосой, идущей поперёк груди, вся была заляпана какими-то грязными пятнами и пропитана пылью. Чёрные спортивные штаны, с белыми продольными полосками, так же измазаны грязью. Взъерошенные волосы и опухшее лицо наталкивали на мысль о недельной попойке. Серые носки на ногах напоминали грязные портянки. Рядом, на ступеньках, стояли кроссовки – единственные из всей одежды Вадима, они не потеряли внешний вид, даже нисколько не испачкались. Вадим сидел на самой верхней ступени и держал голову руками, ему было невыносимо: голова болела так, что хотелось провалиться сквозь землю и забыться в беспамятстве, сейчас он отдал бы палец на отсечение, чтобы заглушить эту боль, да что там палец – ладонь бы не пожалел. Старик тем временем неторопливо достал из кармана какую-то маленькую коробочку, положил её возле себя, затем из другого кармана вытащил обрывок газеты, как-то по-хитрому скрутил газету в козью ножку, открыл коробочку, взял оттуда щепотку табака и засыпал самосад в самокрутку. Помяв немного пальцами получившуюся папиросу, чтобы равномернее распределить табак, старик чиркнул спичкой, взятой из коробка, который так же достал из кармана, и поднёс ее к самокрутке. Бумага подхватила пламя, и папироса начала тлеть, старик жадно затянулся:

– Говорила моя старуха, что эта отрава меня в могилу загонит, а я бы и рад был, да не могу, – сказал старик после долгой затяжки, – дела незаконченные есть, а помочь некому. Устал я… Слишком долго уже землю родимую топчу. Я ведь сразу неладное почуял, как только тебя увидел, как знал, что ты в беду попадёшь. Ты ведь тогда сам не свой был, со мной разговариваешь, а взгляд где-то далеко отсюда. Потом, когда ты уже уехал, меня тревога сильная одолела, я за тобой пошёл, думаю: «Парня выручать нужно, пропадёт ведь зазря!» Слишком много я за последнее время людей схоронил. Хватит! Как сюда добрался, смотрю машина твоя стоит, дальше прошёл – обувь на крыльце, ну всё думаю – опоздал, опоила ведьма проклятая! Ты не представляешь, как я обрадовался, когда тебя на полу нашёл! Лежишь весь в пыли, в мусоре, рядом табурет трухлявый сломан пополам, а глаза дикие, так по сторонам и бегают. Я скорей тебя на улицу вытащил, да настойкой полынной лицо окропил, чтоб из забытья вызволить, да наваждение отогнать, пока не поздно. Ещё бы чуть-чуть и всё! Поздно было бы! Если бы до темноты не успел, то забрала бы она душу твою, своей воле бы подчинила, и стал бы ты шатуном.

– Кто такой шатун? – впервые за всё время подал голос Вадим, слова давались ему с большим трудом.

– А это ты скоро узнаешь, не спеши! Сейчас нам с тобой уходить отсюда нужно, пока тени на холм не приползли, как только тьма этот дом накроет – никому не поздоровится. Ночью лучше отсюда подальше держаться. Сам-то сможешь идти?

– Смогу, голова только раскалывается!

– Терпи, пройдёт скоро. Тебе повезло, что так легко отделался, мог бы рассудок потерять, на всю жизнь бы дурачком остался, – старик протянул бутылку с настойкой. – На вот, выпей ещё немного, чтобы в себя прийти. Ты не смотри, что горькая, по-другому никак. Зато всю оставшуюся дурь из тебя выбьет.

Вадим ватными руками взял бутылку и сделал несколько больших глотков. Сама настойка была горькой, но терпимой, а вот послевкусие заставило его поморщиться. Вадим закашлялся и с трудом пересилил рвотный позыв. Немного отдышавшись и придя в себя, он вернул бутылку старику.

– Ну и отрава! Всё равно, что рот уксусом прополоскал! – морщился Вадим.

– Не спорю, не мёд липовый! Зато в себя пришёл, да жив остался! – улыбнулся старик.

– Да уж, повезло… машина… поехали отсюда.

– Ишь ты шустрый какой! Машина! Ты хоть встань для начала!

Вадим трясущимися руками взял кроссовки и, борясь с навалившейся слабостью, надел их на ноги, затем поднялся, едва не потеряв равновесие, и спустился с крыльца. Всё это время старик внимательно следил за движениями Вадима, готовый в любой момент подхватить его в случае падения. Вместе они поплелись через заросли сорняков, по дорожке, посыпанной щебнем, каким-то чудом уцелевшей и не заросшей травой. По пути встретился колодец с обвалившимся козырьком, ещё совсем недавно напоминавший маленький сказочный домик, теперь же больше походивший на упавшее с ветки воронье гнездо. Голова Вадима раскалывалась от боли, он плохо соображал и поэтому решил полностью положиться на старика. Когда они забрались в машину, Вадим спросил:

– Куда едем?

– Ко мне домой, куда же ещё? Скоро стемнеет, на улице нельзя оставаться. Как приедем, я тебя чаем отпою, а потом разговор у нас с тобой будет, долгий и серьёзный.

– Ага, отпоили уже! Теперь еле ноги таскаю! – заметил Вадим, на его лице появилась кривая усмешка.

– А нечего по заброшенным домам лазить! Я же тебе говорил, чтоб ты нигде не останавливался? Какой леший тебя внутрь-то понёс?

– Так вы сказали, чтобы я у заброшенного дома не останавливался, а эти развалины мне тогда чуть ли не дворцом показались.

– Ладно, спорить потом будем, поехали. Ты хоть рулить-то сможешь?

– Смогу, потихоньку доедем, – ответил Вадим и, в подтверждение своих слов, запустил двигатель, дав ему немного поработать на холостом ходу, тронулся с места, направляя машину в сторону деревни, – если не туда поеду – поправляйте, э…

– Фёдор Матвеевич, можно просто – Матвеич, и давай на «ты», не люблю я ваших телячьих нежностей, не привык, – подсказал старик замявшемуся Вадиму.

– Понял, Матвеич. А меня – Вадим, я хотел сказать, чтобы вы… э… ты мне дорогу подсказал, если что.

– Прямо езжай, я скажу, где остановиться, здесь недалеко.

Уже знакомой дорогой они выехали на деревенскую улицу, являвшуюся, по всей видимости, главной. Проехав немного, старик жестом указал на свой дом. Вадим послушно свернул на подъездную дорожку и остановился возле ворот, у которых ещё совсем недавно встретил Фёдора Матвеевича.

– Сейчас ворота открою, и ты машину во двор загонишь, – сказал старик и, выйдя наружу, скрылся в проёме калитки, громко звякнув ручкой в виде большого металлического кольца.

Почти сразу послышался скрежет металлического засова, а затем ворота со стоном начали открываться, сначала одна часть – потом другая. Взгляду обнажился небольшой двор, некогда ухоженный, сегодня же пребывающий в полном упадке. Старик выглянул из-за ворот и махнул рукой, дав добро на проезд. «Девятка» закатилась во двор, приминая собой высокую, густо разросшуюся траву, уже давно не встречавшую сопротивления со стороны хозяина дома. Едва машина оказалась внутри, старик тут же закрыл ворота, он молча стоял на крыльце и ждал, когда Вадим выйдет из машины, затем они проследовали внутрь дома. Внутренняя обстановка сильно напоминала дом на холме: веранда с газовой плитой и кладовкой, не было только умывальника, как выяснилось позже, он находился внутри самого дома; такая же кухня, что и в заброшенном доме, но более незатейливая – стол, стулья, да русская печь. Комнаты были расположены немного по-другому: справа от кухни была спальня, дальше по коридору зал, через который можно было попасть во вторую комнату. Первая и вторая комнаты имели общую стену, в которую была встроена круглая печь. Пройдя через веранду в дом, старик остановился:

– Постой-ка пока тут, Вадим, – Матвеич скрылся в комнате, расположенной справа от кухни. Вернувшись, он протянул Вадиму вещи, сложенные в стопку. – Сперва переоденься: у меня здесь не хоромы царские, но грязь из проклятого дома сюда таскать я тебе не позволю.

Вадим только сейчас обратил внимание на свой внешний вид, он полностью согласился со стариком, приняв вещи, положил их рядом с собой на лавочку, стоящую у входа, и принялся стягивать с себя грязную одежду. Вещи, которые принёс Матвеич, как ни странно, подошли Вадиму, хотя и были слишком старомодными. Бежевая военная рубаха и такие же штаны с большими карманами оказались очень удобными и просторными.

– Ну вот, подошли! Это мои армейские. Я тогда примерно твоей комплекции был. Это сейчас я к земле склонился, да в плечах ссохся, а раньше-то, знаешь, как девки за мной бегали! Ну, да ладно, клади у входа шмотки свои, постираем потом, как время будет. В углу умывальник, смывай грязь и садись за стол, а я сейчас тебе поесть чего-нибудь соберу. Да ты не бойся! Чего на меня косишься так, недобро? Я не злодей, помочь тебе хочу, а потом и ты мне поможешь, заставлять не буду – как сам решишь, – с этими словами Фёдор ушёл ставить чайник, оставив гостя одного.

Через десять минут оба уже сидели за столом. Вадим жадно хлебал суп, прикусывая толстым ломтём ржаного хлеба, старик молча пил чай.

– Ешь, не торопись! А то так и подавиться недолго! А я пойду, кое-какие приготовления сделаю, прежде чем ночь наступит.

Матвеич поднялся из-за стола и вышел на веранду, долго гремел чем-то в кладовке, затем вернулся с охапкой какой-то травы. Вадим наблюдал, как старик обходит окна одно за другим и на каждом вешает пучок травы, затем зажигает свечу на полу, в комнате, и чертит большой круг так, что свеча оказывается в центре. Сорокин с интересом наблюдал, как старик что-то шепчет на непонятном языке, одновременно доставая из кармана раскладную опасную бритву. Старик осторожно провёл отточенным лезвием по ладони и сжал пальцы в кулак. Когда засочилась кровь, он поднёс руку к свече и дал каплям крови упасть на пламя. Пламя свечи затрепыхалось, извиваясь, как при сильном сквозняке, на мгновение вспыхнуло синим светом и успокоилось как ни в чём не бывало. Матвеич поднял свечу с пола и, продолжая нашёптывать что-то себе под нос, снова обошёл все окна по кругу, оставляя на подоконниках капли воска, и закончил на входной двери, затем отнёс свечу обратно в круг и поставил на пол. Во время манипуляций со свечой, пламя искрилось и громко трещало, словно осиновые дрова в печи. Матвеич вернулся за стол и, будто ничего не произошло, принялся допивать остывающий чай.

– Обычное дело: теперь каждый вечер так делаю, чтобы шатун до меня не добрался, – Матвеич пристально посмотрел на Сорокина. – Время у нас ещё есть, два часа до полуночи осталось, так что слушай меня внимательно, сынок.