В начале восьмого утра Снейдер в самом паршивом настроении открыл дверь кабинета Дирка ван Нистельроя. От этого дела его уже тянуло блевать. И он практически не спал.

Снейдер оглядел присутствующих. Кржистоф, Крюгер, Мартинелли и Хоровитц уже сидели с президентом БКА за столом для переговоров. Напитков не было – значит, разговор будет коротким, зато наверняка бурным.

Галстук Дирка ван Нистельроя был туго завязан, запонки блестели на манжетах рубашки. Он раздраженно взглянул на наручные часы:

– У нас есть пятнадцать минут, затем для меня начнется новый волнительный день, которого я с нетерпением жду. – Это прозвучало цинично, очевидно, он тоже мало спал.

Наверное, дело было в том, что, кроме прочего стресса, завтра его еще ожидало важное заседание Европола в Гааге. Неудивительно, что он без энтузиазма участвовал в совещаниях Снейдера, который постоянно привлекал его к расследованию. Но после убийства австрийского министра здравоохранения и самоубийства Майбах дело приняло новые масштабы, и без сотрудничества на высшем уровне было уже не обойтись.

– Все в сборе, начнем, – сказал Снейдер.

Мартинелли подняла взгляд.

– А где Сабина?

– Она не придет.

– Что? Почему?

Снейдер вздохнул.

– Немез должна еще ответить на вопросы австрийских служб. Кроме того, против нее начато дисциплинарное производство в связи с арестом Майбах и ее самоубийством, а также подано заявление из-за нанесения телесных повреждений.

По комнате прокатился гул.

– Но наш шофер, Кржистоф и я лежали тяжело раненные на участке Хирша, и Сабина действовала в порядке самообороны в интересах нескольких третьих лиц, – возмутился Крюгер.

Это прозвучало как цитата из кодекса. При этом компьютерный фрик действительно прав, – подумал Снейдер.

– Мы знаем, но венская прокуратура, которая проверяет смерть Майбах, видит все иначе, – ответил ван Нистельрой. – Они изучают теперь рану на голове Майбах, которую Немез нанесла ей во время неправомерного задержания, и уже возбудили дело.

Какое-то время все молчали, пока Кржистоф не нарушил тишину.

– Кстати, как дела у нашего водителя?

– Сломанный нос, – ответил ван Нистельрой. – БКА оплатит ему расходы на пребывание в больнице, вынужденные прогулы и трехдневный отпуск в висбаденском оздоровительном отеле.

– Вау, мы такие щедрые? – вырвалось у Мартинелли.

– Официальная любезность с нашей стороны, – пробурчал ван Нистельрой.

– Теперь мы можем сконцентрироваться на основном? – Снейдер пресек болтовню и указал на Хоровитца: – Что вы выяснили по рентгеновским лучам?

Так как Хоровитц с Мартинелли остались вчера в Висбадене, они могли всю ночь заниматься интенсивными поисками информации. К тому же с тех пор, как Хоровитц оказался в инвалидном кресле, он перенес столько обследований, что больше их всех знал о радиации.

Он провел рукой по мятому после бессонной ночи лицу.

– Рентгеновские лучи применяют, прежде всего, в двух областях: в радиотерапии, где с помощью высокой дозы излучения разрушают раковые клетки. И для рентгеновских снимков. В этом случае человеческое тело «просвечивают». Рентгеновские лучи задерживаются костями и абсорбируются тканями. Когда это фотографируют, получается рентгеновский снимок.

Ван Нистельрой нетерпеливо помахал рукой.

– Дальше!

– Количество энергии в киловольтах или мегавольтах и продолжительность излучения дают дозу в греях. Чем выше доза облучения, тем четче снимок. Но тем опаснее и побочные эффекты. – Хоровитц вытянул руки. – Со временем может возникнуть рак.

– О’кей, я понял, – сказал ван Нистельрой. – С одной стороны, можно разрушить раковые клетки, с другой – рак заработать.

Хоровитц кивнул.

– В засимости от того, как применить лучи. Нет света без тени.

– А какими исследованиями занимался Möerweck & Derwald в 70-х годах? – перебил Снейдер.

– Что? – вырвалось у ван Нистельроя. – Стоп! Твое расследование ведь не идет в этом направлении?

Снейдер рассчитывал на такую реакцию. Поэтому он ничего не сказал, а только смерил шефа холодным взглядом.

– Möerweck & Derwald – самый крупный медико-технический концерн Европы. Несмотря на все офшорные компании, они только в Германии платят больше налогов, чем составляет годовой бюджет БКА.

Снейдер по-прежнему молчал, будто его это не интересовало.

– Будь Möerweck & Derwald национальным государством, он стоял бы на… – ван Нистельрой помахал рукой, – на семидесятом месте в списке мировых экономик.

– На семьдесят пятом, – уточнил Снейдер. – И что?

– Ах ты черт, – пробурчал ван Нистельрой. – Вот, значит, о чем речь.

– Да, об этом, – ответил Снейдер. – Итак?

– Möerweck & Derwald работали над усовершенствованием рентгеновской техники, – невозмутимо продолжил Хоровитц. – В начале 70-х они активно занимались научными исследованиями – точнее, радиационной биологией, чтобы изучить воздействие лучей на живые ткани, с целью выпустить на рынок более эффективные рентгеновские аппараты.

– И что с этим не так? – спросил ван Нистельрой с таким выражением лица, словно в любой момент готов закрыть расследование этого дела.

– Для этого нужно знать, на что влияют рентгеновские лучи, – сказал Хоровитц. – Они наносят вред не всей клетке, а только ее ядру. Но именно в нем находится наследственное вещество, ДНК. Рентгеновские лучи могут не только вызвать рак, но и спровоцировать общие изменения в живом организме.

– Да, это трагично. И что?

– Рентген открыл это излучение в 1895 году. Двадцать восемь лет спустя он умер от рака кишечника. А Мари Кюри умерла в 1934 году в результате облучения. С тех пор пытаются открыть диапазон энергии рентгеновских лучей, который был бы не опасен для человеческого организма. Но сделать это до сих пор не удалось, хотя с 30-х годов в лабораториях проводятся фундаментальные научные исследования на мышах и клеточных культурах.

– Еще раз, – раздраженно буркнул ван Нистельрой. – Как это касается нашего дела? В чем вы обвиняете людей в концерне? Что они проводили эксперименты на людях?

– Во всяком случае, это может быть причиной того, что скелеты детей окостенели сильнее, чем обычно бывает в таком возрасте, – ответил Снейдер.

Ван Нистельрой сложил ладони перед лицом, оперся на них подбородком и задумался. Никто не решался нарушить молчание.

– О’кей, – сказал он наконец. – Мы еще не предали это огласке, и с настоящего момента делу присваивается гриф секретности. Больше никаких контактов с коллегами. Вы все будете докладывать только мне лично. Сейчас это расследование официально курирую я. Понятно?

Все кивнули.

– И еще кое-что. – Ван Нистельрой поднял руку. – Если мы связываемся с этим концерном, нам нужны неоспоримые факты. Не предположения какой-то сумасшедшей монахини, а неопровержимые доказательства, которые мы сможем предъявить Генеральной прокуратуре министерства юстиции! Мы должны раскрыть все, точно знать, кто был вовлечен – от мелкого лаборанта до крупного шефа в руководстве, – чтобы этого хватило для железного обвинения. Кроме того, у нас еще два дня, чтобы предотвратить два последних убийства, прежде чем пресса нас окончательно разорвет.

– Честно говоря, я сомневался, что ты дашь нам зеленый свет, – признался Снейдер.

Ван Нистельрой кивнул.

– Я тоже, – откровенно сказал он. – Но, вместе с тем, мне надоело, что БКА постоянно упрекают в замалчивании, укрывательстве, коррупции и взяточничестве, – не выдержал он. – При нормальных обстоятельствах я бы действительно прекратил расследование на этой точке. Но ты и твои люди – то, что нужно для такого дела. Осуши это болото.

– Уже не в первый раз, – заметил Снейдер.

Ван Нистельрой сделал глубокий вдох.

– Хорошо, но прежде чем продолжишь, тебе следует еще раз поговорить с монахиней.

На этот раз Снейдер решительно помотал головой.

– Мой самый большой враг не эта монашка, а время, – возразил он.

– Но она наш единственный источник информации, – настаивал ван Нистельрой. – Ты должен ее наконец-то сломать!

– Вчера я поставил этой женщине ультиматум, что это последний мой разговор с ней, – напомнил Снейдер. – После того как почти раскусила трюк с прессой, она не скажет мне ни слова.

– И кто тогда должен ее допрашивать? – вырвалось у Кржистофа. – С Хоровитцем, Тиной, Марком или со мной она вряд ли будет говорить. Она нас даже не знает.

В дверь постучали.

Пока все обернулись к двери, Снейдер посмотрел на наручные часы. Раньше, чем я думал!

– Войдите! – недовольно крикнул ван Нистельрой.

Дверь открылась.

– Она будет говорить с монахиней, – заявил Снейдер.

Сабина Немез появилась в дверном проеме и вошла в кабинет. Ее шея была синяя.

Мартинелли подскочила на стуле.

– Сабина!

От Снейдера не ускользнул и блеск в глазах Крюгера.

– Я думал… – пробормотал компьютерный «фрик».

– Доброе утро, – устало произнесла Сабина. – Я прилетела во Франкфурт первым рейсом.

Все, кроме ван Нистельроя, удивленно уставились на Снейдера.

– С большим давлением нам удалось добиться, чтобы Немез покинула Австрию и пока осталась на службе без правовых последствий, – объяснил он. Ван Нистельрой кивнул в подтверждение, хотя было видно, что ему это тяжело далось. – Мы вот-вот раскроем всю подоплеку убийств, и мне нужен каждый человек в моей команде. В конце концов после долгих дискуссий в Австрии с этим согласились министр внутренних дел, БКА и Федеральное ведомство по охране конституции и борьбе с терроризмом.

Немез кивнула, выглядела она при этом ужасно. Наверняка провела в Вене не самую приятную ночь и не сомкнула глаз между допросами.

Снейдер поднялся, налил свежий дымящийся кофе в стаканчик и сунул его Немез в руку.

– Готовы к разговору?

Немез кивнула.

Он коснулся ее плеча.

– Хорошо, тогда разделаемся с этим.