Сабина вслед за Снейдером вошла в комнату для допросов. Они не стали садиться, а встали перед столом, за которым сидела монахиня. Постельное белье на матрасе в углу выглядело нетронутым.

Магдалена Энгельман устало подняла голову. Ее глаза запали, казалось, что она, как и Снейдер, тоже не спала. Вероятно, всю ночь она неподвижно просидела за столом, погрузившись в долгую молитву.

– Который час? – спросила женщина.

Снейдер ей не ответил.

– Что вы уже выяснили?

Он по-прежнему молча ее рассматривал.

Между тем начался уже пятый день ее изоляции, и Сабина могла наблюдать, как монахиня менялась внешне с каждым днем. Она мало ела и пила, не выходила ни на свежий воздух, ни на солнце, у нее было немного пространства для движения, круглосуточно работал кондиционер, ее снимали камеры, а посторонние люди следили за ней через зеркало. В таких условиях ощущение времени теряется, и, вероятно, она даже не знала, утро сейчас или вечер.

Но по сути Магдалена Энгельман приняла такое обращение без особого сопротивления. Четки и ее вера в Бога, очевидно, давали ей силы пережить эти семь дней.

С медитативным спокойствием перебирая пальцами бусины четок, Магдалена повторила свой последний вопрос.

– Quid pro quo, – сказал Снейдер. – Вы даете мне подсказку о предстоящих жертвах с пятого по седьмой номер, а я говорю вам, что мы выяснили.

Она слегка покачала головой.

– Вы знаете мои условия. Сколько еще людей должно умереть, прежде чем вы поймете? – Она сделала глубокий вдох. – Устройте мне пресс-конференцию, давайте обратимся к общественности со всем, что выяснили, а потом я сообщу вам остальное, чего вы еще не знаете.

Сабину пробрала холодная неприятная дрожь. И чем это обернется?

– Вы знаете, что этого не произойдет. БКА не позволит себя шантажировать, – холодно парировал Снейдер и взглянул на свои наручные часы. – Это будет мой последний разговор с вами, я ставлю вам ультиматум.

– А именно? – спросила она. – Устроите мне еще более жесткое одиночное заключение, если я не заговорю?

Снейдер махнул рукой, словно понимая, что это бессмысленно.

– Я передаю дело. Вот так просто. Не Сабине Немез или ее равносильной коллеге, а молодому комиссару-стажеру, только что выпустившемуся из академии, которого обучал даже не я и который получит свое первое дело.

Сабина внутренне вздрогнула. Он не осмелится! Однако выражение его лица говорило о другом.

Но монахиня оставалась непреклонной.

– Вы знаете мой ответ, – сказала она и снова принялась перебирать четки.

Снейдер фиксировал ее взглядом как минимум минуту, в течение которой никто ничего не говорил. Они мерились силами – у кого крепче психика. Сабина едва осмеливалась дышать.

Наконец Снейдер прервал тишину:

– Любой другой сломался бы за это время в таких условиях. А вы нет. Признаюсь, это вызывает у меня уважение. – Он сделал паузу. – Вы смелая женщина.

На лице Магдалены Энгельман никак не отразилось, что она чувствовала себя польщенной, хотя это был уже второй большой комплимент, который Снейдер ей сделал – а это вообще бывало исключительно редко.

– Знаете, моя смелость от Бога, – объяснила она затем. – От Бога, не от церкви. Некоторые уродливые явления католической церкви в действительности и есть сам дьявол. На самом деле падшего ангела не существует – его олицетворяет сама церковь. За время крестовых походов, инквизиции и сожжения ведьм она убила больше людей, чем когда-либо сумел бы Сатана в самой своей ужасной и жестокой форме.

– Вы отступница? – спросил Снейдер. – И вышли из ордена урсулинок, потому что потеряли веру?

– О, я не потеряла веру. Я верую в Бога, Иисуса Христа, его единородного сына, рожденного Девой Марией. Я верую в Святого Духа, сонм святых, отпущение грехов, воскрешение мертвых и вечную жизнь – сильнее, чем когда-либо, – но больше не верю в так называемую святую католическую церковь. Наверное, вы уже и сами узнали, на что она способна.

– И это ваша месть?

– Ах, эту тему мы уже обсуждали. Бог дает мне силы выдержать все это. А так как он не только милостив – Его терпение почти на исходе, и близится день возмездия. Его доверие к церкви пошатнулось, как и мое.

– Я бы тоже потерял доверие, – признался Снейдер, – если бы мне пришлось наблюдать, как на святой земле моего монастыря закапывают тридцать детей.

Монахиня удивленно подняла глаза, затем на ее лице появилась улыбка облегчения. Впервые Сабина увидела ее красоту.

– Значит, вы их нашли. – На мгновение она закрыла глаза, словно собралась молиться. Затем снова подняла взгляд. – Но их должно быть больше, чем тридцать.

Снейдер кивнул:

– Семьдесят четыре, если быть точным.

Она вновь изумленно посмотрела на него.

– Столько младенцев… – едва слышно произнесла она. – Я надеялась, что их меньше. – Она была явно шокирована, но кивнула, словно все эти годы в глубине души опасалась такого результата. К тому же, казалось, она простила Снейдера за то, что он испытал ее, чтобы выяснить, о скольких же она на самом деле знала.

– Упокой их маленькие души, – наконец сказала она.

– Что еще вы можете мне сказать? – спросил Снейдер.

– Мы ходим по кругу. – В ее голосе прозвучала мольба. – Вы знаете мои условия.

– Хорошо, – вздохнул он. – Если это ваши последние слова, то в следующий раз мы с вами увидимся в судебном зале на процессе против вас.

– Именно так. – Она подняла глаза. – А до того времени оставшиеся виновные будут по очереди повергнуты Богом.

– Это ваши последние слова?

– Да.

Снейдер сжал губы в тонкую линию. Потом кивнул.

– Поздравляю, – выдавил он. – Вы меня одолели. – Он повернулся к зеркалу, поднял руку и сделал вращающее движение.

Монахиня удивленно подняла на него взгляд.

– Вы не отказываетесь от дела?

– Я бы никогда этого не сделал, – признался Снейдер в своем провалившемся блефе.

В следующий момент открылась дверь и вошла женщина лет сорока – длинные каштановые волосы, темно-синий деловой костюм, неброский макияж, очки и ноутбук под мышкой. Сабина понятия не имела, что произойдет в следующий момент, но потом заметила на блейзере дамы удостоверение представителя прессы.

– Доброе утро. – У женщины был приятный глубокий тембр голоса, как у ведущей новостей. – Меня зовут Пиа Таборски, я работаю в Немецком информационном агентстве, БКА пошло на уступку и разрешило мне сделать эксклюзивный репортаж о подоплеке обнаружения трупов в бруггтальском монастыре.

Сабина остолбенела. Снейдер и ван Нистельрой действительно согласились на это.

– На уступку? – повторила Магдалена. – И вы думаете, что затем БКА действительно позволит вам покинуть это здание и опубликовать все данные?

Таборски улыбнулась.

– Можно? – Она села за стол напротив монахини и достала из внутреннего кармана блейзера официальный документ, который пододвинула к монахине. – Убедитесь сами. Это договор, который БКА заключило с нашим информационным агентством.

Магдалена полистала страницы и пробежала глазами по тексту.

– Я не имею права расспрашивать вас об условиях вашего заключения или обстоятельствах допросов, не могу привлечь к этому разговору ни прокурора, ни адвоката, а также упоминать ваше имя в СМИ. Я могу лишь сообщить о произошедшем в урсулинском монастыре и его подоплеке. В этом заключается сделка. Вы согласны?

Монахиня взглянула на Снейдера, потом на Таборски.

– Согласна.

Сабина медленно и бесшумно выходнула задержанный воздух. Это был первый большой прорыв в этом деле. Хотя она не особо радовалась тому, что теперь придется вести расследование на виду общественности – со всеми утомительными и опасными последствиями.

Таборски положила диктофон на стол и нажала на кнопку.

– Я запишу наш разговор – исключительно для внутреннего пользования. – Затем открыла свой ноутбук. Видимо, она заранее подготовила много вопросов. – Все дети, чьи скелеты были найдены в розарии, родились в монастыре?

Монахиня подняла глаза, ее взгляд был холодным и живым.

– Их нашли в розарии? Или на склоне за лесной часовней?

Таборски неуверенно посмотрела на Снейдера, и тот кивнул.

– По крайней мере, у меня такая информация, – сказала представительница прессы.

– Боже мой, значит, в розарии… – прошептала монахиня.

Она вовсе не знала точного места, – осенило Сабину.

– Все дети были рождены в монастыре? – повторила свой вопрос Таборски.

– Нет. Семьдесят четыре – намного больше, чем когда-либо родилось в стенах монастыря. – Монахиня покачала головой, она снова взяла себя в руки. – Эти младенцы с момента рождения были отмечены меткой смерти на лбу.

– Дети оставались в монастыре с рождения до самой смерти?

– Нет. Новорожденных у нас сразу забирали, я не знаю, куда их относили.

Таборски терпеливо печатала ответы монахини в своем ноутбуке, прежде чем задать следующий вопрос.

– Значит, часть детских трупов предположительно из монастыря. Откуда взялись другие?

– Этого я не знаю. Трупы всегда приносили на территорию монастыря по ночам. Я видела это из моего окна. До сегодняшнего дня я не знаю, откуда они. Полагаю, из заведений вроде парника.

– Вы предполагаете, что были еще?

Монахиня кивнула.

– Если вы согласны, мы позже еще поговорим об этом парнике. БКА уже проинформировало меня о состоянии расследования, – сказала Таборски. – Вы знаете, кто выносил новорожденных из монастыря? От чего они умирали? И кто спустя год снова приносил их в монастырь?

Монахиня подняла взгляд, посмотрела на Снейдера и замерла на мгновение. Сабина тут же поняла, что этот ответ будет следующей решающей подсказкой. Потому что этот человек – перевозчик детей – станет жертвой номер пять на пятый день. И данная информация была для них особенно важна, потому что татуировки не содержали такой подсказки.

Снейдер посмотрел на Сабину и едва заметно кивнул. Идем, – казалось, говорил его взгляд. Затем обратился к Таборски:

– У вас есть ровно полчаса на этот разговор, затем юристы БКА пройдутся с вами по всем ответам и решат, содержат ли они факты, которые не могут быть опубликованы.

– Согласна, – ответила Таборски, не оборачиваясь.

Снейдер взглянул на монахиню.

– Прощайте.

На ее лице мелькнула едва заметная улыбка. В итоге она все же победила.

Снейдер вышел из комнаты для допросов, Сабина последовала за ним.

– Мы уже настолько отчаялись, что должны соглашаться на желания монашки? – спросила Сабина, когда закрыла за собой дверь и они снова оказались в смотровой.

Не ответив на вопрос, Снейдер встал рядом с техником к пульту управления, оперся руками о стол и, наклонившись вперед, посмотрел через двустороннее зеркало. С напряженным лицом он наблюдал за сценой в комнате для допросов.

Тина стояла за ним. По ее лицу Сабина поняла, что она удивлена не меньше. Кржистоф и Хоровитц тоже с нетерпением уставились на стеклянную стену.

– Мы не отчаялись, – наконец ответил Снейдер, слушая интервью, которое передавалось в смотровую через динамики.

– Акушерку, которая забирала у нас детей сразу после рождения, звали Вивиана Кронер, – доносился из громкоговорителя металлический, искаженный голос монахини. – Ни одного младенца никогда не кормили грудью. Она передавала их детскому врачу, который на следующий день увозил новорожденных. Он же через несколько месяцев и привозил обратно трупы. Одна из монахинь их видела. В багажнике машины. Голые, завернутые в покрывало. Большинству было около года, некоторые на пару месяцев старше.

Снейдер нагнулся к микрофону и нажал на кнопку.

– Нам нужно имя врача!

– Как звали этого врача? – спросила Таборски в следующее мгновение.

Сабина с удивлением наблюдала за происходящим. Очевидно, в ухе журналистки, под длинными волосами, был спрятан наушник, через который она связывалась со смотровой.

– Я могу быть уверена, что вы действительно опубликуете его фамилию и СМИ проверят мои утверждения? – спросила монахиня.

– Да, вы можете на это рассчитывать. Мы серьезное агентство и не публикуем непроверенные слухи, – ответила Таборски.

Монахиня кивнула, однако медлила.

Снейдер снова нагнулся вперед.

– Надавите на нее, Таборски! – прошипел он в микрофон. – И не профукайте ничего, вы поняли? Это наш последний шанс, коллега!

Сабина вздрогнула. О, черт! Наконец до нее дошло. Она бросила удивленный взгляд на Тину, Кржистофа и Хоровитца. Тина хмурилась и тоже казалась сбитой с толку. Но Кржистоф и Хоровитц не показывали никакой реакции.

Конечно же, Снейдер не поддался – она могла бы и сама догадаться. Вместо этого он и ван Нистельрой решили подсунуть монахине фальшивую журналистку. Ничего из этого разговора никогда не будет обнародовано.

Таборски постучала пальцем по договору, который, видимо, был таким же лживым, как и вся инсценировка.

– У меня есть письменное подтверждение, что я имею право опубликовать все обстоятельства. И я это сделаю!

Даже если БКА после этого разговора будет удерживать меня в здании – аудиозапись нашей беседы напрямую транслируется моему шефу в агентстве. Поверьте мне, сегодня вечером ровно в восемнадцать часов первый пресс-релиз попадет в новостную ленту – и разойдется по всем газетам, радиостанциям и общественным телевизионным каналам.

– Хорошо сработано, – сказал Снейдер в микрофон, затем выпрямился, скрестил на груди руки и в ожидании уставился на стеклянную стену.

Сабина подошла к нему ближе.

– На самом деле Пиа Таборски не имеет никакого отношения к Немецкому информационному агентству, я права?

Снейдер продолжал смотреть перед собой.

– Кто пытается поиметь БКА, должен рассчитывать на то, что мы заставим его говорить любыми способами. – Он сделал паузу, прислушался, но монахиня по-прежнему молчала, словно раздумывала.

– А если она догадается, что это обман? – спросила Сабина.

– Комиссар Таборски – пресс-секретарь полицейского управления Нижней Саксонии, мы одолжили ее для этого разговора. Ее вводили сегодня в курс дела с пяти утра. Там сидит профессионал. – Снейдер наклонился к микрофону. – Ну же, давайте! Не забывайте, что у вас мало времени!

– Я хочу напомнить вам, что у нас осталось всего двадцать минут. И мне необходимы весомые доказательства для репортажа, иначе…

– Да, хорошо, – перебила ее монахиня. – Его звали доктор Хирш, раньше он был детским врачом с собственной частной практикой в Линце и имел хорошие отношения с одним домашним доктором в Браунау, который уже умер. Кроме того, он знал Вальтера Граймса, монастырского садовника.

– Goed! Verdomme, goed!– воскликнул Снейдер и ударил кулаком по ладони. Затем повернулся к Тине: – Выясните все об этом докторе Хирше, жив ли он и где мы можем его найти. Мы показываем хорошее время и пока что установим скрытое наблюдение, прежде чем связаться с ним.

– А если австрийские службы откажутся…

Без комментариев Снейдер порылся в своем портмоне и протянул ей визитку.

– Оливейра мое контактное лицо в австрийском ведомстве по охране конституции – у него передо мной должок.

Тина взяла визитку, достала телефон и вышла из комнаты.

Затем Снейдер повернулся к технику, сидевшему за пультом управления, и одновременно нажал на кнопку на микрофоне, чтобы Таборски могла слышать.

– Таборски, как только монахиня начнет подозревать, что вы не от прессы, задайте ей личный вопрос об условиях содержания и допросах, тогда техник по громкоговорителю тут же прервет интервью и служба безопасности выведет вас из комнаты. – Он отпустил кнопку, выпрямился и развернулся.

Хоровитц кивнул:

– Значит, все-таки получилось.

Снейдер выглядел довольным, затем он посмотрел на Сабину.

– Было невозможно посвятить вас. Я не мог рисковать аутентичностью нашего выступления ни на секунду. Вы разочарованы?

– Все в порядке, – сказала она. – Меня все равно удивило, когда вы пошли на уступки. При этом с самого начала догадывались, что она не поддастся на ультиматум, верно?

– Правильно. Трюк с Таборски должен был выглядеть убедительно.

– Вы коварный шулер!

– Допрос – это как игра в покер. Нужно дать противнику почувствовать, что у него преимущество, и потом так забросить наживку, чтобы он не смог устоять и клюнул.

– Но вам хотя бы чуть-чуть жалко женщину? – спросила Сабина.

– Жалость – это роскошь, которую я не могу себе позволить. – Он похлопал Сабину по плечу – интимный, очень редкий для него жест. – С этого момента мы снова работаем в команде. Больше никаких секретов, обещаю!

Несмотря на все странности и привычку работать на грани закона, Снейдер, похоже, развил нечто, похожее на человеческую эмпатию, – по крайней мере, к определенным людям.

– Все понятно, – ответила она и даже улыбнулась. Потому что сейчас расследование действительно начало двигаться в правильном направлении.