2
Пируя, они отводили душу, ровесники «великого октября», стареющие вместе с Брежневым. Ильич повторялся в телевизоре, как фарс. Эпоха Густых Бровей была золотой осенью поколения: дети, внуки, медали, путевки – мирная жизнь, в которой всегда есть место празднику.
Мои родители (пусть они останутся фигурами умолчания, история не про них) собирались в гости к бабушке и дедушке. Я наперед знал, что нас ожидает. Стол, шпроты, хрусталь, скатерть, гости, цветы, шутки, анекдоты, торт «Наполеон» и скука. Почтенные люди в хорошем настроении, вежливо смеющиеся над воспоминаниями друг друга.
Никто ведь не объяснил ребенку, что встреча за этим столом – чудо, а собравшиеся здесь должны были умереть молодыми, кто от Сталина, кто от Гитлера, с вероятностью десять к одному. Вот они и радовались, что живут в лучшем из возможных миров. А мне было неинтересно, когда дед в сотый раз травил военную байку:
– Как-то раз, во время воздушного боя, у нас заклинило пулемет. Решили возвращаться. Летим – и вдруг фриц на «фоккевульфе». Ну, думаем, хана! А он, похоже, свой боезапас расстрелял, потому что, пролетая мимо, только погрозил кулаком. Ну, и я тоже погрозил ему кулаком. Так и разлетелись в разные стороны…
Занятый на заводе шесть дней в неделю, он исполнял роль банкетного повара, подавая гостям свои фирменные блюда: телячьи отбивные и фаршированную щуку. Оба рецепта требовали палки. Накануне званого ужина дед уединялся в кухне с мясом и рыбой. Через тонкую стену доносились звуки ударов. Резких и сильных, когда повар плющил вырезку, нежных и глухих, когда он переходил к избиению щучьих боков. В такие вечера бабушка называла мужа «ударником». Сейчас это искусство почти утрачено. А тогда все знали, как надо бить одушевленные и неодушевленные предметы. Время было такое. Детали в дефиците, мастера в запое. Большинство неполадок исправляли самостоятельно – ударом кулака. Даже дети своими маленькими ручками ловко выстукивали картинку из черно-белого телевизора. Взрослые люди, живущие без телефона, общались с соседями при помощи ножа или плоскогубцев, барабаня точки-тире на стояке центрального отопления. Ударник и стукач были героями нашего времени. Щука моего деда была кулинарным шедевром.
Пир уцелевших продолжался лет двадцать. Сначала я наблюдал его снизу вверх, ползая по узорам ковра среди игрушек; когда вырос, был усажен за стол и посвящен в тайну.
– Ничего не принимайте за чистую монету, юноша, – посоветовал Виктор Вольдемарович Ревердатто, профессор и жизнелюбивый ботаник, чья жизнь была чередой потерь. В детстве он потерял французское подданство, когда с семьей переехал из Ниццы в Сибирь, где его отец нашел место мирового судьи на Транссибирской магистрали. Выбор времени и страны оказался не самым удачным. В двадцатом году судью Ревердатто замучили чекисты Новониколаевска. Его младший сын Юрий, белый офицер, герой Ледяного похода, застрелился от безнадежности в горах Алтая.
Старший Виктор сумел, вопреки неурядицам, найти в новой жизни светлые стороны. Веселый и находчивый, он изобрел «Кенгуру» – клуб молодых интеллигентов, исполнявших на сцене Дома ученых зажигательные репризы «из жизни антиподов».
«Дорогие советские ученые, – сообщали телеграммой антиподы. – Недавно мы узнали, что в СССР есть общество ликвидации безграмотности, и сразу решили организовать у себя общество ликвидации грамотности».
Зал хохотал. После каждого представления бдительные зрители писали рецензии в компетентные органы. Молодого режиссера приглашали обсудить репертуар. Он смело шел, вооруженный остротами. Они со следователем так смеялись на допросе, так смеялись.
И ничего ему никогда за это не было. Наоборот! Виктор Вольдемарович преуспел в тепличных условиях Ботанического сада, которым заведовал с незапамятных времен и до конца жизни. Пальмы в оранжерее напоминали ему о родине предков.
Коллеги сплетничали, что профессор задерживается на работе не только в научных целях, дескать, любил, галантный кавалер, назначать под пальмой свидания. В полночь выходил из-за волосатого ствола в полумаске. Римский профиль. Пряный тропический воздух. Сонеты Петрарки под луной. Кто устоит?
Ему завидовали, называли Синей Бородой, намекая, что свадьбы и похороны были частыми событиями личной жизни профессора. Он пережил четырех жен, не считая молодых сердец, разбитых вне брака. Он буквально испепелял молодые сердца своим жгучим обаянием. С бабушкой Виктор Вольдемарович флиртовал в письменной форме, как старший товарищ:
21 декабря 1965
Милого, хорошего, не всегда доброго, но и не добренького Дмитрия Павловича от всей души поздравляет семья «Ревердаттов» с днем рождения и желает еще, кроме написанного на соседней странице: хорошего настроения, всякого благополучия, никакого скулежа, филателистических успехов. Желаем успешно носить новое пальто и не надевать опостылевшую Вашей жене рыжую шубу. И вообще, не сердить и не огорчать Вашу несравненную Галусю, которую мы все любим. Крепко жму Вашу руку.
Зевс, похищающий Европу из спецхрана библиотеки, он имел разрешение брать на дом вражеские газеты, доставляемые в одном экземпляре из капиталистического окружения. Когда солнце вставало над осажденным соцлагерем, Ревердатто почитывал The Times и Le Figaro, вкушая континентальный завтрак – кофе, два тоста, яйцо пашот. Информацией оттуда он ни с кем не делился, но умел красноречиво молчать, если разговор затрагивал острые темы. Как-то, в шестьдесят восьмом, один из присутствовавших на пиру вдруг ляпнул:
– Интересно, чехи своего добьются? – имея в виду отнюдь не хоккейную сборную ЧССР.
Гости переглянулись, а Ревердатто, наслаждавшийся ломтиком «Наполеона», отложил серебряную ложечку, промокнул губы салфеткой и легонько хмыкнул. Стало ясно, что чехам ничего не светит.
