1
Она собирала книги, как грибы. Три тысячи томов на пятидесяти квадратных метрах. Только инженерный гений ее мужа мог втиснуть в пространство хрущевки такое количество духовности. Ikea отдыхала, когда Дмитрий Павлович вытачивал очередной стеллаж. Работа начиналась с эскиза, который становился чертежом на розовой миллиметровке. Каждый миллиметр стены был учтен и использован, словно в кабине корабля «Восток-1». Не исключено, что инженерный гений применял науку дизайнеров из КБ Королева. Так проявлялась его любовь к бабушкиному книголюбию.
Еще он дарил ей бриллианты. На каждый юбилей совместной жизни. Золотые и платиновые кольца хранились в чреве библиотеки. Духовность отлично маскирует все что угодно. Толстые и скучные романы, вроде «Вечного зёва», служили тайниками для коробочек с драгоценностями. Начиная с семнадцатой страницы содержание книги было аккуратно вырезано… Впрочем, вы и сами знаете, как это делается.
Начиная с семнадцати лет я использовал эту квартиру для секса. По субботам бабушка и дедушка уходили в гости или на прогулку. Соседки ненавидели их променады. «Они люди гордые – стихами говорят», – злобно фрякали соседки, когда из подъезда выплывала элегантная пара. Галина Алексеевна: итальянский плащ, французский шарфик, изумрудные серьги. Дмитрий Павлович: кашемировое пальто, гладко выбрит, аккуратная седая щеточка усов. Супруги под руку чинно удаляются в направлении бульвара.
А внук тем временем трахает подружек среди собраний сочинений. Среди книжных новинок. Под сенью девушек в цвету. Тогда еще водились в живой природе семнадцатилетние девственницы. Сюрприз! Одна из них ни в какую не хотела расставаться со своей жемчужиной. Коварный соблазнитель, я пошел на хитрость и показал ей бабушкин тайник, за что был щедро вознагражден. Сначала девицей, а потом бабушкой, проницательно заметившей, что ее украшения лапали.
– Так-так, – сказала она, – киножурнал «Хочу всё знать!». Ну хорошо. Раз ты такой любопытный, я кое-что расскажу.
Внезапно, без объявления войны, она вывалила на мою голову всю правду о том, что случилось, когда английский Володя написал письмо советскому брату.
– Деда взяли за жопу, – начала рассказ бабушка-филолог. – Его вызвали и сказали, что теперь он должен сотрудничать. Незадолго до этого мы получили трехкомнатную квартиру, казавшуюся нам огромной. Помню, как Дима пришел вечером с работы, а на нем нет лица. Я испугалась. Думала, кто-то умер. И тут он говорит: «По средáм (она всегда произносила правильно, с ударением на последний слог) нам придется уходить из дома с шести до девяти вечера».
Ларчик открывался просто, но с мерзким скрипом. Несколько лет квартира была конспиративной. На кухне, где мы распивали чай, гэбэшные кураторы встречались со стукачами.
– Невозможно было отказаться от их предложения, сам понимаешь, – объясняла бабушка. – Но нам сказали, что это ненадолго. Им часто приходилось изменять место встречи с агентами, чтобы тех не засекли.
– Кто?
– Откуда я знаю! Думаешь, за ними никто не следил?
В шпионов тогда играло полстраны. Кто-то за деньги, а большинство – потому что их «взяли за жопу». В закрытом городе подозрительность достигала высокой степени безумия. Цензура следила, чтобы на фотографиях в заводской многотиражке не была видна линия горизонта. А то, не дай бог, НАТО использует газету для пристрелки. Паранойя была нормой жизни. Нас это, конечно, не извиняет. Мы по самые уши сидели в жидком дерьме. Дедка за репку, бабка за дедку, внучек за бабку. Пока они были живы, я никому не выдал их страшной тайны. Носил ее в себе, как соучастник. Тайна прекрасно дополняла невротическую картину внутреннего мира советского юноши. Я боялся стать голубым, а еще узнать о том, что у меня есть еврейские корни. Слава КПСС!
В то время уже вышел на экраны фильм «Покаяние», но Галина рассказывала историю ни разу не исповедальным тоном. История имела двойную мораль: а) не доверяй посторонним; б) не показывай мою заначку первой встречной манде.
– Все не так просто, как ты думаешь, – вздыхала бабушка. – Ты просто не понимаешь.
Вот эти слова: «вы не понимаете» и «все не так просто» – они меня бесят. Сразу представляю мужчину в штатском, который зевает, разглядывая фотографии на стенах чужой квартиры, пока в кухне строчат донос, а потом где-то еще одного бедолагу берут за жопу.
Галина завершила рассказ таким поворотом сюжета:
– Когда они пришли за ключами, я попросила их не привлекать к сотрудничеству нашего сына (моего будущего отца). Они обещали, что не будут этого делать, потому что никогда не вербуют членов одной семьи.
Ну как им было не поверить, если они обещали? Мы ведь знаем, каких строгих правил держались наши кураторы.
Они говорили дело, даже когда нагло врали в лицо. Этот кошмар и правда оказался недолгим, но вовсе не из-за того, что контора держала слово, а по техническим причинам. Явку провалила Мария Васильевна, которую забыли предупредить.
В то время она уже давно была Бабой Маней. Выезжая из Иванова, вся в переживаниях, на свадьбу Виктора Второго, она перепутала даты. Отбила телеграмму, что будет в четверг, а сама явилась в среду. Простительная оплошность для коммуниста ленинского призыва, дожившего до Густых Бровей, эпохи противоречивой. С одной стороны, мы имели женщину в космосе и Вашингтон под прицелом. А с другого бока у нас шерсти не хватало. В мирной жизни прогресс хромал на четыре ноги, и поезда из европейской части влачились до метельного Томска долгих четыре дня, как после войны. Немудрено, что путешественница обсчиталась.
Кстати, Брови ей совсем не нравилась, вызывали раздражение, казались вульгарными, лишенными революционной чистоты. «Выщипать бы Ему эти Брови!» – ворчала Баба Маня, не скрывая своих чувств перед телевизором. Строгая и прямая, как балерина у станка, она стриглась по-мужски с 1918 года, жила не по лжи и только однажды поступилась принципами – ради спасения жизни любимого внука.
Разумеется, она не могла пропустить его свадьбу. Такое событие, столько волнений! Осенью шестьдесят восьмого года, в среду, во второй половине дня, путешественница спустилась на твердую землю станции Томск-1, где ее никто не ждал. Ни с цветами, ни без цветов. Баба Маня удивленно приподняла бровь, но, поскольку не имела вредной привычки нервничать по пустякам, как-то объяснила для себя неприбытие родственников и, подхватив тяжелый чемодан с подарками, зашагала навстречу приключениям по известному ей адресу, куда от вокзала было рукой подать – через площадь, трамвайную линию, две лужи и три переулка, а потом налево.
Местный житель, привычный к отсутствию тротуаров и прыжкам через ямы, одолел бы дистанцию за пятнадцать минут. Но семидесятилетняя женщина не могла сразу достичь больших успехов в паркуре. Она дважды коротко отдыхала на чемодане, который ставила прямо в осеннюю грязь. Долго сидеть не получалось – земля начинала причмокивать, как живая, засасывая человека и его багаж во глубину сибирских руд.
Баба Маня достигла конца пути ровно в тот момент, когда пробил роковой шестой час и трое серых мужчин юркнули в подъезд буквально перед ее носом. Никто из них не уступил дорогу старухе. Пагубная невоспитанность. Пропустили бы ее с вещами вперед и сразу поняли, что бабка чапает в ту самую квартиру. Могли бы врубить заднюю передачу и тихо смыться без скандала. А так вышло наоборот. Баба Маня, следуя за бойцами невидимого фронта, увидела, что они отпирают дверь квартиры ее дочери и скрываются за дверью.
Она пришла в изумление, но не поддалась панике. Спустилась на улицу, достала из чемодана записную книжку и перечитала адрес. Всё было верно: дом, улица, подъезд, квартира. Всё, кроме одного, точнее, троих посторонних мужчин, вошедших в квартиру со своим ключом. Баба Маня истолковала это единственно возможным способом: воры.
На углу стояла телефонная будка. БМ набрала «02» и вызвала милицию. Примерно через полчаса к дому не спеша подкатил заляпанный грязью желтый луноход, экипаж которого состоял из трех розовощеких комсомольцев. Баба Маня предъявила им свои краснокожие документы – паспорт и партбилет. Партийная книжка, выданная в 1924 году, произвела на патрульных должное впечатление.
Они поднялись на третий этаж и позвонили в квартиру. Естественно, им никто не открыл. А что дальше делать, они не знали. У них не было ни права, ни желания ломать дверь по заявлению иногородней гражданки, хотя бы и ленинского призыва. О чем ими было ей сообщено в устной форме. Затем, сочтя свой долг исполненным, они предложили гражданке расписаться в протоколе и собрались отчаливать, но Баба Маня им заявила: даже не мечтайте! Уедете, сказала она, я сама пойду на штурм, и пусть меня зарежут, но не позволю совершиться грабежу среди бела дня.
Патрульные заспорили с Бабой Маней, указав ей на то, что подобные действия, при всем уважении, будут расценены как нарушение общественного порядка. БМ ответила: к черту такой порядок, при котором неизвестные лица заходят в чужое жилище, как к себе домой. Милиционеры возразили, что лица, неизвестные лично БМ, могут быть хорошо знакомы ответственным квартиросъемщикам. Один из милиционеров, видимо самый начитанный, добавил, что налицо дефицит информации, не позволяющий делать однозначные выводы. Баба Маня попросила не морочить ей голову абстрактными разговорами, а лучше разобраться с конкретным фактом, иначе придется звонить в горком партии и ставить вопрос о халатном отношении к делу сотрудников внутренних органов. Это был сильный аргумент. Юноши струхнули.
– Вы тут нас не пугайте! – просили они.
– Преступников надо взять с поличным! – настаивала БМ.
В конце концов, побежденные Капитаном Очевидность, патрульные заглушили мотор. По рации они запросили у начальства инструкции и получили приказ: ничего не предпринимать. Тем временем отовсюду начал сползаться народ. Становилось интересно. Никаких развлечений на районе не было с 1960 года, когда посреди улицы тонул трактор, который вытягивали из бездны танком Т-34. И вот опять веселье. Соседки жаловались милиции друг на дружку и на бытовых дебоширов из первого, третьего и четвертого подъездов, которых давно пора выселить за пьянку и хулиганку. Отведя душу, женщины перебегали в соседние дворы и распространяли слухи о том, что в их доме, в квартире такой-то, засела вооруженная банда. Соседние дворы, не будь дураки, с фунтиками семечек подтягивались к месту предполагаемой силовой операции.
Очень скоро в курсе текущих событий оказался весь район. Ничего не знало только всеведущее КГБ, чьи сотрудники, завершив свои тайные дела, спокойно вышли на улицу, где внезапно обнаружили себя перед лицом общественности. Баба Маня, возмутитель спокойствия, указала на них рукой:
– Вот они!
Это был полный провал. Капля гласности в океане застоя. Страшный сон чекиста: ты на задании, а кругом – люди, люди, и все смотрят на тебя васильковыми глазами. Щелкают семечки, сплевывают тебе под ноги, интересуясь, что будет дальше. В довершение этого ужаса придурошная милиция, решив исполнить свой долг, закричала как резаная:
– Ваши документы!
Те трое, прижатые к стенке, окруженные народом, пребывали в таком составе: внештатный, глупый и сообразительный. Первый окоченел, забыв дышать, а второй полез в карман за корочкой со щитом и мечом. И ведь достал бы, идиот, если бы не третий, вовремя цапнувший коллегу за локоть.
– Нету документов. Везите в отделение, – приказал он.
Сообразительный перевел ситуацию в конструктивное русло, он сказал: поехали! И руки протянул вперед, чтобы менты поскорее защелкнули на них браслеты и увезли невидимых бойцов от греха подальше, а там разберемся. Наивные милиционеры, еще не подозревая, куда они вляпались, с удовольствием взяли покорных домушников в железа, думая: всегда бы так! Баба Маня, не первый день живущая на свете, начала догадываться, что происходит и кто эти люди. Чистые руки, серые костюмы, холодная голова.
– Сексоты! – громко произнесла она печальным голосом.
Те трое не отреагировали. Только внештатный еще сильнее ссутулился. А народ вообще ничего не понял. Народ васильковыми глазами следил за тем, как утыркивают в зарешеченный зад лунохода подозрительных типов, и жалел только о том, что обошлось без драки. Баба Маня сидела на чемодане, сгорая от стыда, мечтая провалиться сквозь землю, которая сочувственно причмокивала, словно целовала подошвы ее грубых ботинок.
Мария Васильевна уехала домой сразу после свадьбы любимого внука и больше никогда не посещала метельный Томск.
Я родился через девять месяцев после этой свадьбы. Как положено. В три года научился читать и горячо полюбил письма из Иванова, от долгожительницы с Конспиративной улицы. Письма в конвертах, украшенных портретами героев иваново-вознесенской стачки, возбуждали желание побывать в чудесном мире подрывных листовок за счастье народа и чахоточных боевиков с динамитом в карманах. В мире, где моя прабабушка, дьявольский одуванчик, до сих пор носит наган на поясе.
Романтический образ навевала советская пропаганда. На каждом доме висели репродуктор с песнями и транспарант с лозунгом. Скучную новостройку моего детства оживляла безумная фраза:
Есть у революции начало, нет у революции конца!
Всем было плевать, что лозунг вопиюще противоречит тухлой окружающей действительности. По вечерам рабочая молодежь крушила на районе телефонные будки, но даже не помышляла о захвате почты и телеграфа. Хотелось в Иваново, где революция перманентна. С трех до девяти лет я был вундеркиндом, знающим, что такое «план вооруженного восстания». Потом отупел под воздействием средней школы. А тогда, в пору расцвета умственных способностей, просил родителей свозить меня к бабе Мане. Как чувствовал, что она не подкачает, окажется на высоте.
Мы провели вместе незабываемый готический вечер. Над городом полыхала гроза. Тучное небо рассекали жемчужные шрамы молний. Высокие липы качались за окном, как пьяные монахи. Ливень стеной, оглушительные раскаты грома. Баба Маня угощает правнука историями дворцовых переворотов.
Подробно, не упуская ни одной детали, она рассказала, как в спальне Михайловского замка вышибли мозги Павлу Петровичу; как оборвалась веревка у одного из пяти повешенных, но его не помиловали, вопреки старинному обычаю; как Александр, Освободитель Всея Руси от Аляски и Либеральных Иллюзий, вышел 1 марта из развороченной кареты, оглушенный взрывом, восклицая «слава богу, пронесло!», а Рысаков с воплем «вот тебе бог!» кинул под ноги императора вторую бомбу; как Халтурин взорвал вместо царской семьи ни в чем не повинную обслугу Зимнего дворца и удостоился за этот подвиг улицы своего имени в центре Ленинграда.
На десерт баба Маня подала убийство Распутина: «Пирожные были отравлены. Одно надкушено. Гришке шепнули, что княгиня Юсупова заедала волнение перед встречей, и он первым делом схватил княгинино пирожное…»
Целый год после нашей встречи я воздерживался от пирожных, как домашних, так и общепитовских, подозревая в них цианид.
Прабабушка умела произвести впечатление, эффектно, в лицах рассказывая древние истории, какие угодно – декабристы, Павел Первый, – лишь бы не вспоминать свои собственные, тот мерзкий осенний день в Томске, когда она была готова провалиться сквозь землю.
Семье Филимоновых тогда было очень нехорошо, после этого сеанса разоблачения. Какое-то чувство – наверное, правильно будет назвать его тихим ужасом – наполняло квартиру от чулана до кухни, стонало в трубах, искажало лица мучительными гримасами даже во сне. Кто знает, какой вред здоровью членов семьи могло бы нанести это чувство? Но через несколько дней в почтовом ящике материализовалась связка ключей, и от сердца отлегло. Все поняли, что контракт с конторой расторгнут.
О случившемся я узнал спустя много лет от соседки Газякиной из одиннадцатой квартиры, якобы видевшей все своими глазами, но верить ей не стоит, потому что она была и есть главная домовая сплетница, сочинявшая доносы на Дмитрия Павловича еще до полета Гагарина и вечно обижавшаяся на Галину Алексеевну, которая никогда не приглашала Газякину на свои знаменитые пиры.
