6
Чем дальше прогрессировала болезнь, тем вреднее становилось чувство юмора больного. В конце двадцатого века бабушка не могла найти на деда никакой управы. Он ежедневно чудил. Доставал из чулана свой официальный портрет с орденами, много лет украшавший «аллею трудовой славы», и говорил:
– Вот приколочу этого на палку и выйду на парад.
С удовольствием перевирал классиков, приговаривая «бабушка, бабушка в фартуке белом, что ты там строишь, кому?», или «дай, бабушка, на счастье лапу мне», или еще какую-нибудь ерунду. Однажды совсем потерял берега и позволил себе злую шутку над бабушкиным здоровьем. А это всегда было святое. Инцидент произошел осенью девяносто восьмого года. Телевизор сообщил новости о дефолте. Галина схватилась за сердце и легла на диван. Дед в тот момент курил на лестничной клетке. Вернувшись и обнаружив спутницу своей жизни в растрепанных чувствах, он изобразил пальцами пистолетик и, с громким смехом, произнес «пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой». Бабушку подбросило, как пружиной. Она обругала мужа паровозом, продымившим последние мозги. Он в ответ смеялся и давал сигнал к отправлению:
– Ту-ту-у!
– Кого мне подсунули? – вопрошала пространство Галина. – Это какой-то посторонний старик!
– Я – посторонний старик, – поддакивал дед.
– Верните моего Диму!
– Дима-а! – он заглядывал под диван, под кресло, под газету на подоконнике.
Галина была в отчаянии. А мне, по глупости, эта сцена казалась забавной. Я воображал себя писателем, наблюдающим жизнь. Хотя даже тогда понимал своим крохотным IQ, что вижу не лучшие ее минуты.
На просьбу рассказать о переезде в Киев дед ответил: приехали голые на тарелках. И ушел курить, забыв что пять минут назад уже делал это.
Он вернулся к курению после пятнадцатилетнего перерыва, имея перед тем сорокалетний стаж потребителя «Беломора». Рассказывал, что все годы воздержания ему снилось, будто курит любимые папиросы с картой ГУЛАГа и даже сигареты с фильтром, которые вообще-то не уважал.
Во сне он дымил сигарами Погарской фабрики, мимо которой отступал с остатками своей эскадрильи в сорок первом году. Немцы разбомбили их аэродром на второй день вторжения. Советские летчики как муравьи ползли по земле на восток в поисках исправных самолетов. Возле Погара они встретили брошенный поезд с табачной продукцией и набили ею вещмешки, из-за чего имели козырное положение во всяких бартерных сделках до конца войны.
Снились ему настоящие кубинские сигары в коробках с золотыми феминами, снилась махорка в оранжевых цибиках, голландский трубочный табак и даже северокорейские сигареты «птичка» за пять копеек, о которых ходила шутка, что их набивают морской капустой.
Ровно в семьдесят пять лет, прямо во время юбилейного обеда, дед махнул рукой на данное любимой жене обещание «больше никогда не дышать этой гадостью» и опять стал наслаждаться жизнью.
Когда он вернулся с перекура, я подверг его память новым атакам и выяснил, что про тарелки был никакой не бред, а чистая правда. Имелись в виду фарфоровые блюда, которые Елена Карловна расписывала, обучаясь дизайну в швейцарской школе. Блюда висели на стенах одесской квартиры. Их пустота казалась символической. Они пережили гражданскую войну. Но до Киева не доехали, превратились в средство передвижения, будучи проданы антиквару.
На вогнутой поверхности, не знавшей прикосновения пошлого супа, юная Елена когда-то изобразила фривольные сценки: пастушок заигрывает с пастушкой, поднося к ее алым губкам свою свирель.
