Вова, вставай!

Вова. Воова. Вооова. Воооова.

Хватит спать! Кому говорю?

Неужели непонятно, что это иллюзия?

Сон пробуждает надежду проснуться не здесь.

Когда поднимают тяжёлые веки и видят знакомые суррогаты времени, тогда плачут, размазывая по лицу сопли эго.

Тогда спасаются:

а) рукоблудием;

б) вайфаем, пароль от которого вскладчину покупают у доктора.

Доктор, пароль! Ну, пожалуйста! Вот монеты с профилем августа и июля, фишки подпольных казино, золото скифов, пиастры, биткоины, марсианские доллары и простые бумажные деньги. Берите всё! Мы ещё заработаем. Не спрашивайте – как. В столовой выеденность яйца лежит на поверхности нелепой смехотворности. Хорошо смеялся тот, последний. Даже закрытые глаза у него смеялись. Так никто больше не смеётся в нашей галактике.

Здесь, если честно, уныло и не хочется быть.

Но мы терпим, держимся и ждём Его возвращения. Он придёт и прольёт свет. Вова, вставай, твой богатырский сон-час затянулся.

Нет, ну а что рассказывать? Последние известия ниже плинтуса. Лежу в дурдоме без художественной литературы и принудительно смотрю по телеку на бренное Останкино моей родины.

Вокруг лежит народ с диагнозами разной тяжести, буйный и не очень. Все носят зелёные пижамы и чёрные тапочки с номерами. Очень удобно для инвентаризации народа. От нечего делать я их пересчитываю, но концы с концами почти никогда не сходятся. То выходит сорок четыре, то сорок три, а то и вовсе тридцать восемь телезрителей.

Да, телезрители. У нас в отделении такая традиция – от рассвета до отбоя смотреть плазму с перерывом на пожрать и уколоться. Охрененная, кстати, плазма, во всю стену. Подарок запойного члена партии, который тут в прошлом году гонял чертей по коридорам, и только Путин его успокаивал – когда начинались новости. Он тогда вспоминал, зачем живёт на свете. Терапевтический эффект называется. Лечащий врач выписал нашему пациенту большую дозу Путина через телевизор. И ведь помогло! Черти отступили, вражеские голоса в голове заткнулись, член партии опять стал похож на человека. В день выписки он широким жестом собрал психов в столовой, передал им пульт управления и велел смотреть в оба.

Теперь другие отделения нам завидуют, но я считаю – зря. Голубой экран сильно расширяет кругозор нашей ненависти. Это такое горячее чувство, что руки сами, незаметно для головы, тянутся к оружию массового уничтожения. Был бы я командиром летающей тарелки, выжег бы нахрен лазером весь окружающий мир, чисто из жалости к нашему народу, у которого враги окопались по всему периметру государственных границ. Они гадят нам прямо в сердце с таким цинизмом, что дух захватывает, и санитарам даже не надо напрягать плечо, чтобы дать по черепу тому, кто отворачивается от экрана. Потому что никто не отворачивается, а некоторые уже и не мигают.

Я знаю, чем это кончится – плохо кончится, и для нашего геморроя, и для бессмертия души. Скольких мы уже вот так потеряли в прямом эфире!

Чего далеко ходить, когда прямо на соседней табуретке ёрзает и сверкает очами живой пример, Поручик Алкоголицын. Не жилось ему с молодой женой на малой родине! Заскучал парень о подвигах, собрался на войну с некро, урко, нарко – не помню уже какими фашистами. Ну и загремел под капельницу.

Он ведь не мог просто так уйти на фронт, без рекламной паузы. Слово за слово, звонок другу, помощь зала. В итоге народу собралось, как на поминки. Речи произносили такие, будто Поручик уже выполнил свой интернациональный долг и лежит в цинковом гробу, украшенный медалями. Красиво говорили – заслушаешься.

Будущий покойник от счастья пустил слезу и взял кредит на продолжение банкета. Поутру они писали Вконтакте, что их дело – правое, и опять садились за стол. Семь дней пировали на страх врагу. Пили, пели и плясали. В конце концов фашисты заебались ждать героя и пришли к нему сами – психиатр не даст соврать – это была мощная белочка. В лунном сиянии Поручик принял свою жену за небесную сотню и попытался обезглавить её бензопилой. Хорошо, что у него бензин закончился. Повезло дуре. Нет, ну а кто она? Ведь сама на позицию девушка провожала бойца и пила с ним за победу, как боевая лошадь.

Под впечатлением этого случая я маленько боюсь героев нашего времени. После того как их подключили к интернету, сельская местность практически обезлюдела. Не знаю, как в городе, не проверял, а у нас – чистая гибель. Хуже, чем при Сталине. Все бухие и все – Вконтакте.

Ты молодой, ничему не удивляешься. А я не таким представлял наше будущее в далёком прошлом, когда читал научную фантастику и дрочил на Валентину Терешкову. Я представлял его светлым, без интернета – этой бездонной бочки, куда нас заливают недоброжелатели.

Но пускай даже фантасты ошиблись в прогнозах. Пускай даже фантасты оказались хуже фашистов. Я всё равно ни о чём не жалею. Мои страдания имеют глубокую суть, хотя с первого взгляда – это бесконечная жесть.

Через пару месяцев, как мы схоронили Кончаловского и сгинули наши зарубежные гости, в Бездорожную явился Господь Бог собственной персоной нон грата. Настоящий творец, не то что наш деревенский идол, питающийся зайцами. Гадом буду – явился. Нет, ты правильно услышал: Господь Бог. Что тебе “непонятно”? Сказать по буквам? Диктую: Гэ, Бэ. Да, это я его так называю. Нет, это не моя головная боль, что люди подумают. Хотя почему не моя? Кому надо, те уже подумали и приняли меры – вот он я, сижу перед тобой в пижаме и тапочках.

ГБ сразу предупредил, что так будет, и просил свидетелей воздержаться от дачи показаний. Но беда в том, что меня мама родила непослушным, и я не могу молчать, когда чувствую правду.

С Богом приплыло ещё двое мужиков. Один своё имя проглотил принципиально, и за это его прозвали Принцип, а другой был Иоанн Филин с широко раскрытыми глазами, беженец из многих стран.

Почему я говорю “приплыли”? А по-другому не скажешь. Они появились на горизонте событий, как спортсмены, загребая руками по течению реки, отделяющей нас от острова Людоед и впадающей в ярость у Царской могилы, где наяривают такие водовороты, что подсчёт утопленников за последнее время, от Коллективизации до Конца света, выражается трёхзначными цифрами.

Дело было осенью, в сентябре, поближе к середине. Моя Кочерыжка, прожорливая, как все брюхатые, захотела схомячить котлетку по-киевски в караоке-баре “Седая ночь”, где собираются лучшие люди Коровинского района. А туда пилить, в Коровино, в нашу древнюю столицу, два часа по реке на моторной лодке. Есть у нас такой недостаток: страшно далеки мы от райцентра и живём у себя в глуши, как в Утопии, – про водовороты я уже говорил.

Но Кочерыжка топнула ножкой: хочу прожигать жизнь под фонограмму. Кто я такой, чтобы иметь право голоса? Желание законной жены всегда юбер аллес. Как ужаленный, встал с дивана и побежал по деревне клянчить бензин и галстук.

То ещё удовольствие, тебе скажу, просить в долг у мелочной здешней публики! Странно устроен наш маленький человек – его почти всегда жалко и в микроскоп не видно, кроме тех случаев, когда он получает в свои руки хотя бы обмылок власти. Вахтёром устроится работать, или ты придёшь к нему денег занять. Он тогда обязательно щёки надует и будет говорить с тобой сквозь зубы, точно сейчас обосрётся от важности, и ручкой тебе укажет на дверь: кыш отсюда!

Раньше я всегда этому удивлялся. Только ГБ открыл мои глаза на природу человека и объяснил, почему в воде спасение.

Но тогда, в тот вечер, я ещё ничего не знал, как Сократ, репрессированный демократическим большинством Древней Греции. И наше большинство населения тоже, как всегда, кидало мне в лицо глупые предъявы, обижаясь не помню уже на какие мои подвиги Геракла, что принуждало меня к хождению по мукам целую вечность, пока на берегу я не встретил Ленина с двумя вёдрами краски.

За неделю до того наш свекловод перегнал на спирт гору корнеплодов – и находился в зените запоя, откуда ясно виден Конец света – и психика истерически требует справедливости. Труженики села в таких случаях хватаются за топор, но Ленин, тонкий старик, выпускал негатив по-другому – он уходил на берег, чтобы дать своей моторной лодке новое антисоветское имя.

Кем она только ни была за время моего правления этой шальной деревней! На “Солженицыне” мы ходили по рекам и озёрам, и на “Сахарове” ходили. На “Генерале Власове” терпели кораблекрушение. А последние полгода удили с “Бандеры”, из-за чего в нас кидаются железными болтами рыбаки-патриоты.

Но в тот вечер у нашего судовладельца заклинило фантазию. Он стоял, тупо качая своими вёдрами, как сломанная карусель в парке отдыха. Увидев меня, обрадовался.

– Хочешь, – говорит, – назову лодку в твою честь?

– Лучше не надо, – прошу, – во-первых, соседи обвинят в культе личности, а главное, тебе самому не страшно будет плавать на “Головастике”? У меня судьба такая, что я тебе не советую. И вообще, я по другому делу пришёл. Отлей горючего из своей бригантины.

– Нефть в обмен на идею, – отвечает Ленин, сверкая зрачками.

Запойные люди несгибаемы, как стеклотара. Я, конечно, не стал с ним спорить или применять административный ресурс. Присел на землю, для вдохновения выпил стакан-другой, чтобы освежить в памяти фамилии врагов народа, и светлая идея довольно быстро ударила мне в голову, как шаровая молния.

– Давай назовём её Бродский? – предложил я, вспомнив книжку стихов из библиотеки милицейской школы. – Это будет красиво: Иосиф Бродский.

Меня дико в тот момент распирало от собственной эрудиции, но Ленин вздыбился, как разводной мост.

– Мою лодку – еврейской фамилией? Да ни за что! Ты ещё скажи: “Фанни Каплан”.

– Ну прости-прости. Не знал, что ты у нас такой черносотенец.

– Врешь! Я уважаю право наций на самоопределение. Но если ты не родился под звездой Давида, то нахрена тебе Стена Плача? Бродский-Шмотский. Говно твоё предложение.

– Ладно, проехали. Не горячись. Дай ещё подумать.

– На! – он налил по полной. – За славянскую внешность и внутренность!

– Как сказал! Ух! А-а-ах!

– Пробирает?

– Огонь!

– Чувствуешь, как замирает время?

– Вообще капец замирает, вплоть до полной остановки сердца.

– Не боись – не сломается твой пламенный мотор. Ты меня послушай – я давно искал рецепт вечной молодости.

– Ну и как?

– Нашёл по ходу.

– Ура, товарищи!

– Всё-таки я не простой самогонщик.

– Нет, конечно! Ты у нас – свекловождь!

– Шутишь, да?

– Над тобой какие могут быть шутки? Да ни в жизнь! Знаешь, что я думаю? Давай наречём эту посудину “Дмитрий Донской”?

– В честь князя, что ли?

– Сам ты князь. Это его однофамилец, эсер-бомбист, глава террористической организации. Между прочим, мотал в наших краях срок по приговору советской власти. Так что будет самое то.

– Вот сейчас ты дело говоришь.

Ленин хотел одобрительно хлопнуть меня по плечу, но поскольку вечером уже не дружил с землёй под ногами, то промахнулся маленько и упал в темноту. Падение его не травмировало, а только раззадорило. Он сразу запел “Взвейтесь кострами, синие ночи”, его любимая песня. В свою очередь от нечего делать и я ему художественно подвывал. В таком виде нас застала Кочерыжка, которая вышла из-за бугра на звуки нашего дуэта и гневно так сказала:

– Ёб твою мать, Вова! Часа не прошло, а ты уже принял свою любимую позу свиньи. Что празднуем опять?

– Любимая, мы номинируем лодку, на которой помчимся в “Седую ночь”, к сладкой жизни.

– Иди ты нахуй, любимый! Я с тобой в таком виде никуда не поеду.

По её огненному взгляду я доходчиво понял, что шутки кончились, не успев начаться, и даже немного испугался за наше совместное будущее. Но тут они появились – три головы на водной глади. Как раз луна взошла бешено-белая, словно поцелуй чистого света, и пришельцы были отчётливо видны.

– Ой, кто это? – удивилась Кочерыжка.

– Щас узнаем, – вальяжно ответил я, совсем не предчувствуя, что к берегу подгребает конец старого мира и меня лично.

Ну да. Так всё и было. Почти. Не считая того, что Вовкин дружок-самогонщик неделю тому назад помер, упившись. Мой супруг очень близко это переживает, и с тех пор начал вслух разговаривать с пустотой. У него, я заметила, вообще последнее время пошёл крутой отрыв от реальности. Нет, я не осуждаю. Ещё чего не хватало. Самой хочется оторваться. Если бы не эмбрион, который мы с Вовкой заделали, я бы прямо сейчас ширнулась от всей души. Недавно была в женской консультации на техосмотре, там доктор звякал инструментом за белой ширмой. От этого звука вены зачесались изнутри, когда я представила иголочку под кожей, и каплю крови в шприце, как алый мак (девочки любят цветочки). И так захотелось, чтобы Марфуша меня покрепче трахнула и унесла в даль светлую из наших мрачных ебеней, где водочная мафия пристально следит за тем, чтобы население покорно спивалось и даже не мечтало торчать на чём-то другом.

Вчера какая-то синюха брала в районной “пятерочке” продукты питания: мерзавчик “Путинки” – для любимого, “три топора” – на десерт, и “жигулёвское”, потому что иначе деньги на ветер. Сигареты недорогие, типа “Наша марка”. Кирпич хлеба за 20 рублей. Принесла она свою продуктовую корзину на кассу, где мальчик с бородкой и серьгой в ухе красным лучом сканирует покупки и объявляет приговор – четыреста с чем-то там. Синюха роется в кошельке, в карманах, выковыривает монеты из одежды. Долго считает. Мы стоим позади – очередь, ждём с пониманием, хотя ненавидим её, конечно. Наконец, она вся наизнанку вывернулась, до последней копейки, а мальчик всё равно ей говорит:

– 15 рублей не хватает.

Но тётка молодец, не растерялась – отодвинула кирпич хлеба в сторону. И, повернувшись ко всему магазину, сказала гордо: “Такая трудная жизнь. На хлеб не хватает!”

Мы заржали, несмотря на долгое ожидание. Алкаши у нас с юмором, как Жванецкий. А что им остаётся? Вот и у меня тоже – такая жизнь, что в личной собственности одни проблемы, и спасаюсь я мечтами об употреблении запретного. Вы, конечно, подумали про наркоту и зацокали языками. А я только хотела сказать, что у меня муж покруче героина – так я в него втрескалась. Он теперь земные дела забросил и увлёкся темой конца света. Да с таким успехом, что все купились: и церковь наша златоглавая, и продажные журналюги, и менты с прокуратурой. А наш самый гуманный на крайнем севере народный суд выписал Вовке путёвку в психдиспансер. Теперь два раза в неделю вожу ему передачи и ловлю свой кайф.

Я им крикнул: спортсмены, вы не заблудились? Олимпиада у нас в Сочи, и та давно прошла.

Двое других только фыркали, а третий ответил: по их общему мнению, заблудшими являемся мы, топчущие земную твердь. Земляне то есть. А они, пловцы просветлённые, давно сообразили на троих, как спасти душу, безвылазно пребывая в воде, которая для них святая до последней капли, поэтому они не выходят на берег никогда.

Вот такой между нами завязался интересный разговор с первой минуты знакомства.

Когда я услышал про спасение души, то первым делом спросил: какой у него ценник? Потому что мы учёные – на хую верчёные. Извини за прямоту, но по-другому не скажешь. Позапрошлым летом нас поставил на бабки один профессор Камасутры, который из лесу вышел с афишей бесплатной лекции на интересную тему: “В здоровом теле – здоровый хуй”. Вход свободный, 18+.

Хорошо, что у нас школа закрылась четыре года назад, когда Бездорожную признали белым пятном на карте мира. Ну, то есть плохо, конечно, в плане среднего образования. Зато есть где собраться для расширения кругозора. Жизнь продолжается, и нас тянет к культуре даже из небытия.

От нечего делать мы налетели на лекцию, как мухи на шоколад. Кстати, загар у профессора был такого же примерно цвета. Он вышел перед нами полуголый и татуированный божественными ликами, как вор в законе. Только у него лики были не русские, а кудрявые, с гирляндами цветов, некоторые даже с хоботами. Мы уважительно разглядывали его инопланетное тело, которое вертелось по сцене, как избушка на курьих ножках.

Повернувшись к нам передом, профессор рассказал, что Камасутру изобрели индусы, которые поклоняются божественному лингаму, то есть каменному хую, в виде столба, торчащего на видном месте в каждой деревне. А знаешь, сколько там деревень, в ихнем человеческом муравейнике? Да не лезь ты в телефон – этого никто не знает. Но если эскадра пришельцев подлетит к Земле на достаточно близкое расстояние, то сразу увидит через иллюминатор, что Индия показывает открытому космосу не менее миллиона каменных хуёв. Просто ощетинилась хуями, как ебучий дикобраз, и ни о каком вторжении инопланетян на нашу планету не может быть и речи. А всё благодаря Камасутре, в которой 64 позы, как в шахматах. Ты представляешь, как интересно? В нашей патовой ситуации чем ещё заниматься? Ясное дело – сексом, потому что живём, как звери, без интернета. И это хорошо, с одной стороны, но ведь и совокупляемся мы тоже зверски однообразно. И маленько уже заебались повторять одинаковые телодвижения. А тут такой выбор! Предложение соблазнительное и выгодное: первая поза бесплатно, дальше по полтиннику за штуку, оптом скидка 20 %. Всю ночь деньги так и летали из рук в руки.

Оргия в актовом зале неполной средней школы под сладкую музыку из магнитофона продолжалась до третьих петухов. Бабам приятного возраста профессор объяснял Камасутру лично, а для мужской аудитории надул женщину из целлофана, красивую, как Алла Пугачёва. Да уж, надул так надул, членовредитель. И ведь что интересно – мы ему добровольно за это платили, как сумасшедшие. Гипноз, не иначе. И я там был, не стану скрывать персональных данных. А что такого? Век живи, век учись ебаться! Кто против? Поднимите руки. Единогласно. Вот и не надо пудрить моралью живущих на краю Земли. А то мы обидимся и уйдём к пришельцам.

Назавтра к обеду, проспавшись, мы увидели чёрные дыры в бюджете! Оценили убытки и побежали в школу откручивать профессору яйца. Чисто по-человечески нас можно понять, вечно обманутых вкладчиков. Но парень оказался не дурак – когда все заснули, он залез на свою боевую подругу и уплыл навсегда по течению реки.

Жаль, конечно, что мы его не догнали. А с другой стороны – есть что вспомнить. Чем скрасить унылые будни. Пусть живёт! Истории в наших краях стоят дороже денег.

Но это я сейчас такой умный – всё понимаю, а той ночью, пуганая ворона, ещё переживал за свой карман, и прямо в лоб спросил у Господа нашего из реки: почём стоит душеспасение? Не слишком ли дорого для простого смертного? Он рассмеялся: к чему нам твои бумажки, человек? Зачем они в мокрой стихии?

– Откуда мне знать, что ты не шутишь, водоплавающий?

– Я так же серьёзен, как эта река.

– Вот именно, что под тобой опоры нет. А я твёрдо стою на ногах. Ну, может быть, прямо сейчас не сильно твёрдо, но всё равно гордо. А когда протрезвею, то вообще не будет мне равных среди приматов.

Он опять засмеялся, отсвечивая в темноте белизной крупных зубов, и я подумал: странно, что течение не сносит его вместе с сопровождающими лицами. Была и другая примета необычности, которую всякий, имеющий глаза, мог видеть, – длинные волосы ГБ оставались в воде сухими, как трава под солнцем. Но в тот вечер я так залил шары водой огненной, что чудес в упор не замечал, и только куражился, когда пловец спросил, почему я живу без веры, и не страшно ли будет умирать в таком убогом состоянии?

– Как тебе объяснить? – дерзко отвечал я. – О смерти думать некогда – выживать всё время приходится. И насчёт веры – тоже не по адресу. Кому верить, если кругом одни жулики?

– Ты хочешь чуда?

– Мне его на хлеб мазать? Чудеса тут регулярно происходят в товарном количестве. Могу рассказать.

– Расскажи.

И я рассказал.

У Молодого Мафусаила в доме живёт невидимый потусторонний вредитель, которого притащил из райцентра одиннадцатилетний мафусаилов внук. Пацана туда отправили на учёбу, когда наша школа накрылась медным тазом. Косая Лизка, любящая мать-одиночка, всё переживала, что дитя загнётся в глуши без аттестата зрелости, и снарядила его к своей сестре, как будущего Ломоносова.

Только с учёбой у мальчишки не заладилось. Не потому, что тупой, а по независящим причинам. Ты, наверное, не был в Коровино? Щас я проведу бесплатную экскурсию. Пристегните ремни безопасности.

Градообразующим предприятием нашего района является мужская колония строгого режима, где производят колючую проволоку “Егоза” из армированной оцинкованной ленты высокого качества. В больших количествах производят, потому что спросом пользуется. Вертухаи и садоводы всей страны по достоинству ставят лайки нашей колючке. Надёжная и недорогая, она эффективно впивается в тело человека на 3–5 сантиметров, как терновый венец или зубы волкодава. За это е любят миллионы потребителей от Москвы до самых до окраин.

Когда-то давно, при Сталине, здесь построили консервный завод для врагов народа и членов их семей, чтобы они с утра до ночи вкалывали на рыбозаготовке. Из воды враги выходили только поспать. Трудовая смена у них продолжалась 16 часов, и отдельные слабаки, кто не выдерживал классовой борьбы, топились прямо на рабочем месте. Но в основном изменники родины перевыполняли план, и мы все тогда были с рыбой. Карасиков с гречневой кашей закатывали в банки для рабочего класса. Коптили ершей. Стерлядку отправляли в Москву пароходами.

Жизнь была, как я теперь понимаю, светлая, но мы её не ценили. Такую страну просрали! И ведь чего добились? При Ельцине консервный завод законсервировали, когда совсем не осталось, что воровать, – прихватизировали всё до последнего гвоздя. Только стены стояли немым укором. Ленин про это хорошо сказал: коммунисты ебали нас долго, а демократы наебали одним махом.

Рыба, наверное, обрадовалась наступлению демократии, а люди – не очень. Какой им оставили выбор? Только – сидеть или охранять. Производить колючую проволоку или покупать её для самозащиты от разгула преступности.

Хотя и это неправда. Выбора у них не было. Жили, как масть пойдёт. Вон, у Лизкиной сестры второй муж охраняет первого. А могло быть наоборот. Запросто. Это самое противное в нашей жизни, что всё может быть, и нет спасения. Какая после этого у людей психика? Да никакой. Детей жалко. Они там, в Коровино, с первого класса играют в зеков – готовятся к взрослой жизни. Новичкам в ихней школе вообще приходится лихо – их сразу начинают прессовать, опускать, петушить, дрючить, сифачить, чморить, шкворить и тарабанить.

Я не в курсе, что с мальчиком сделали 1 сентября – Мафусаилов внук после того Дня знаний вообще перестал разговаривать, – но, вернувшись из школы в разодранных штанах и с выбитым зубом, он устроил дома настоящую телепортацию.

Тётка была свидетелем. Её любимый кавказец Шурик страшно завыл из будки. Стены задрожали. В кухне колотились об стены летающие тарелки, а в комнате книжный шкаф плевался книгами, словно установка “Град” залпами.

Сам пацан стоял в прихожей смирно, руки по швам – только кидал в разные стороны недобрые взгляды, и там, куда он глядел, случались новые разрушения. Его тётка, книжная гусеница из библиотеки, перепугалась сверхъестественного, как необразованная, и вызвала ментов в 14:01. Наряд подъехал к месту событий через час, рассчитывая, что мордобой уже закончился, и осталось только снять показания потерпевшей. Как же они вытаращились из-под фуражек, когда поняли, что перед ними никакая не бытовуха, а чистая мистика. Когда лыжная палка сама собой поднялась в воздух и полетела, словно копьё, пущенное невидимой рукой.

Вот это ментов сильнее всего поразило – наручники надевать не на кого. Они пытались снять это чудо мобильниками, но на записи получился чёрный экран. Шурик валялся на грядке с инфарктом, когда полицаи доложили своим паханам, что ситуация вышла из-под контроля правоохранительных органов.

Руководство РОВД съехалось на участок Лизкиной сестры в полном составе – они тоже люди и хотели посмотреть на летающую палку. Для чистоты эксперимента заглянули в подпол, но не обнаружили среди банок с огурцами шутников, которые бы раскачивали дом, изображая полтергейст. Тогда почесали репу и сели писать протокол. Это обычное дело в связи с необычным характером происшествия вызывало у них большие вопросы. Пишущие чувствовали себя дураками и портили бумагу, как двоечники. Казалось бы: летала палка – так и пиши. Но ведь нельзя написать в протоколе, что палка летала, не указав виновника или хотя бы причины. А их не было. И непонятно было, кого обвинять.

Наконец, они додумались своим коллективным разумом вызвать отца Александра из церкви Петра и Павла. Звякнули батюшке на мобилу: приезжай срочно! Поп явился не запылился, сам когда-то начинал участковым, – помог разобраться с протоколом. Иначе бы у них совсем поехала крыша. “Рационального объяснения данному явлению найти не удалось”, – написали они под диктовку попа и немного успокоились.

– А теперь, – сказало руководство РОВД бывшему коллеге, – бери кадило и ступай в дом накладывать анафему, или что у вас там положено делать в чрезвычайной ситуации.

– Умные, да? – ответил о. Александр. – Нашли охотника за привидениями? Нет, товарищи, так дела не делаются. Во-первых, мальчика нужно окрестить, если некрещёный. Но без спешки, которая требуется только в известном случае ловли блох. Душа человеческая – не блоха, и это хорошо, потому что её так запросто не уловишь и не погубишь. Я готов работать с отроком индивидуально. А там видно будет. Всем остальным, здесь присутствующим, советую исповедаться и причаститься. В храме вас не наблюдаю, отмечаетесь только на Пасху. Всю жизнь соблюдаете видимость порядка, но в смертный час обнаруживаете ужасную беспорядочность своей души.

Изящно отмазался – опытный человек, не первый день живёт на свете. Благословил собравшихся и отбыл к месту прохождения церковной службы. Уж не знаю, ходили они на исповедь, каялись ли в грехах, крестили мальчика? Да это и неважно. Скоро пришла другая беда – грёбаный протокол слился в интернет, как холера в канализацию, и поплыл, вирусно размножаясь, во все стороны, через тысячи компьютеров, до самой, мать её, небесной Москвы, которая с вершины Останкинской башни зорко следит за происходящим в отдалённых ебенях Российской Федерации.

Крысу, слившую протокол, вычислили. Это был один из тех ппс-ников, который приезжал на адрес, а потом решил, что история ржу-не-могу и надо срочно поделиться ей с народом. Нехорошо поступил, предав огласке внутренний документ, за что ему порвали очко служебной бутылкой из-под шампанского, тёмной ночью, в подвале РОВД, приковав за руки и за ноги к батарее центрального отопления. Растянутая на манер косого креста, подлая крыса визжала, обжигаясь о горячие рёбра батареи, пока рассерженные товарищи по работе учили её уму-разуму.

Но это принесло им скорее моральное удовлетворение. Потому что поздно было пить боржом. Прославились уже на всю губернию, на всю страну.

Со всех сторон в Коровино повалили корреспонденты, умело высасывающие информацию из безымянного пальца. Они совали людям в рот свои микрофоны, лазили через заборы, обдирались о егозу, караулили мальчика возле дома и школы, нагло требовали интервью с начальником РОВД и названивали отцу Александру. Он, кстати, был единственный, кто не отказался выступать в эфире, но сильно раздражал корреспондентов скучными речами о важности покаяния. Они делали кислые лица и убегали на поиски жареных фактов.

Как всегда, ничего не нашли и всё переврали, пиздоболы, но шума и вони от них было столько, что слабонервная районная администрация на коленях стояла перед Лизкиной сестрой, чтоб мальчишку убрать туда, откуда он взялся, то есть – к нам в Бездорожную.

Молодой Мафусаил на лодке съездил за внуком, но кто же знал, что с ними вместе притащится в деревню, как мистический клещ, этот вредитель – барабашка. Сколько мебели с тех пор поломано невидимой силой, сколько кур передохло от ужаса – ты не представляешь!

– Ну и что? – спросил Господь из реки, когда я замолчал. – Где же чудо в твоей истории?

Он лежал на спине, широко раскинув руки, и двое других, такие же расслабленные, колыхались справа и слева от него. Как будто не в Сибири осенней ночью, а на черноморском курорте в морских волнах под жарким солнцем. Только тёмных очков не хватало для правдоподобия. Я подумал: вот же бред – и не мёрзнут! А вслух сказал:

– Ну, если не понравилось, то извиняйте.

– Как такое может понравиться? Истории о бесконечных страданиях не приносят радости.

– Но ведь если не будет страдающих, какие тогда истории? Тогда истории конец.

– Вот и прекрасно.

– Так скучно же.

– Кому? Рассказчику или его жертвам?

– Ну ты грузишь вопросами! – засмеялся я, чтобы скрыть умственное напряжение, в которое меня вгонял этот разговор. – Проще нельзя?

– Можно. Позови мальчика.

Часа не прошло, а он уже командовал. Но я почему-то не испытал отвращения, как это у меня обычно бывает с вышестоящими лицами, только промямлил, что ночь уже, люди спят, наверное. На что он сказал: нет, у них бессонница от паранормальных явлений, они будут рады твоему визиту.

– Давайте я сбегаю, – вмешалась Кочерыжка, которая вела себя так аномально тихо последние минут сорок, что я даже забыл об её существовании. Чудеса в тот вечер открыли второй фронт. Кочерыжка на побегушках – это ж надо! У меня бы на такое не хватило фантазии.

Когда она удалилась вверх по тропинке, я решил занять гостей светской беседой:

– Вы вообще надолго к нам?

– До конца времён.

– Это как? Больше трёх месяцев или нет? С одной стороны, хорошо. Мы тут маленько скучаем без свежей крови и будем рады новым лицам. Но вот ведь в чём досада – не могу вас прописать, как положено, по форме номер 1. С некоторых пор я лишен всякой власти – и круглой, и треугольной печати.

– Не печалься об этом.

– Но есть и другая новость, которая вас, может быть, заинтересует.

– Говори.

– Скоро зима.

– Мы верим в это.

– А выводы? Какие вы делаете практические выводы?

– Практически никаких.

– Так ведь что не ясно? Повторяю для спортсменов: зима! Замёрзнете в ледышку, какие бы вы ни были моржи. Уже сегодня ночью обещали до нуля.

В ответ они дружно засмеялись, забулькали весёлыми пузырями, которые разбегались по воде, словно азбука Морзе. Никогда раньше не встречал таких оптимистов в наших северных реках. Даже усомнился в себе – может, я пропустил что-то важное? Вдруг не врут про глобальное потепление? Снял ботинок, проверил воду пальцем ноги.

– Холодно же!

– Да нет, жарко. Ты просто привык к своему пеклу.

– К чему я привык?! Ну вы даёте! Откуда у нас тут пекло?

– От природы вашего мира, горящего день за днём.

– Нет, ну вы совсем уже! Конечно, пожары здесь бывают, но в весенние месяцы. А сейчас какие пожары? Вы глазами-то посмотрите вокруг.

– Ты сам иди сюда и взгляни на свой дом.

На слабо меня взяли эти водолазы, как маленького. Затрудняюсь объяснить, почему не отклонил их предложение. Вроде бы глупость полная – прыгать в холодную реку к незнакомым мужикам. Даже если они интересные собеседники. Хотя разговаривал со мной только Господь Бог. Двое других просто рассматривали меня, один с насмешливой улыбкой, другой – широко раскрытыми глазами. Я только потом узнал историю Принципа, как он проглотил своё имя, и его мучил такой сушняк, что он чуть не выпил озеро, в котором находились ГБ с Иоанном Филином. Интересная история, я тебе потом расскажу, если не забуду. А в тот момент, топчась на берегу, я чувствовал себя нерешительно, как целка перед секс-шопом, и очень глупо со всех сторон.

– Иди сюда, – повторил ГБ.

Чтобы не выглядеть в его пресветлых очах жалким сыклом, рванул на груди рубаху и скинул на землю всё остальное.

Рядом были деревянные мостки для полоскания белья и романтических обжималок. Разбежавшись по ним, как по взлётной полосе, я нырнул в реку солдатиком и ушёл с головой. Дна не почувствовал. Чувство было такое, словно погружаюсь в бездну пиздеца. От ужаса протрезвел моментально и всплыл на поверхность с единственной целью – закричать “мама!”. Открыл рот и увидел берег. Отчего ещё шире открыл рот, а про маму и думать забыл.

С берега жарило, как из доменной печи. Столбы пламени стояли высоко, словно факелы Газпрома. Воздух был до того раскалённый, что надувался пузырями, которые лопались, бабахали и напоминали салют победы. Фонтаны искр взлетали в небо до самых звёзд. Абсолютно всё полыхало – деревья, лодки, дома, заборы, амбары, коровники, свинарники и скворечники.

В этой страшной картине мира присутствовал фантастический элемент. Из-за бушующего внутри и снаружи огня всё наше недвижимое имущество стало прозрачным, как стеклянная посуда. Ничего не осталось тайного. Как на ладони всё было. Я пересчитал бочки в винном погребе Ленина, а заглянув в сарай Трактора, узнал, что это он скоммуниздил манометр из школьной котельной. Вот такие у нас люди, хоть на них атомную бомбу бросай, всё равно воруют.

В других домовладениях тоже хватало криминала – огнестрел без лицензии, краденые дрова и неправедно нажитое добро, а в одном погребе я рассмотрел члены мужского мёртвого тела без головы, лежавшей отдельно на дне бочки с квашеной капустой. Вот же суки! Они нам эту капусту к столу подавали на Новый год. Закусывайте, гости дорогие, не стесняйтесь! Как говорится, во многом знании много капусты.

Люди в огне казались чёрными угольками. Между языков пламени я увидел Кочерыжку, идущую к Мафусаилову подворью. Спокойным шагом она поднималась по тропинке, ничего не замечая и не подавая сигналов бедствия.

– Кочерыжка! – заорал я со всей дури, в три взмаха добрался до берега и кинулся в огонь, чтобы догнать, спасти, утащить в безопасную реку мою драгоценную бабу.

Это была коррида, когда Вовка голый бежал по улице с криком “Пожар!”. Конечно, деревня встала на уши. Где горит? Куда воду тащить? Но, выслушав доклад моего супруга о том, какое ему было видение, заругались матом: ну и что с того? Намекаешь, что горим в аду? А что мы можем сделать? От нас ничего не зависит. Нельзя было до утра подождать с этой сенсацией? Айда на боковую! Или сначала хлопнем рыжего чёрта лопатой по голове, чтобы не нарушал тишины? Ему-то всё равно, он дурее уже не будет, а мы хотя бы отдохнём.

Вовка в ответ повысил голос: запрещаю спать, пока не увидите чуда! И так уже всю жизнь проспали, обломовы! Где семья Молодого Мафусаила? Ожидают их на берегу. Ему говорят: да кому они нужны – ждать их среди ночи? Головастик, мать твою за ногу, что за подлянка? Если ты опять накликал сюда пришельцев, то не обижайся, но мы всё-таки проломим тебе череп. Ты достал уже, однорукий бандит! Двадцать лет кормишь нас сказками о былом величии. Мы из-за тебя разосрались с нашими соседями безо всякой выгоды, мы по твоей милости потеряли пенсии и льготы, как обитатели нежилого населённого пункта. Понимаешь? Мы – официальная нежить, и требуем к себе уважения. Нельзя беспокоить народ по пустякам во время кризиса. У нас давно чешутся руки, и подавленное желание кого-нибудь отпиздить всё чаще сходится на твоей кандидатуре.

Тут как раз явилось семейство Молодого Мафусаила в полном составе, и мальчик с ними, этот немтырь, который хрипло кашляет, как лисёнок, а в глаза я ему боюсь смотреть, там жуть и мрак. И всякий раз думаю: какой это ужас – родить такого монстра, или ещё хуже – родить нормального и всю жизнь трястись, что он вернётся из школы вот таким.

Мне кажется, в наше время детей можно рожать только на необитаемом острове, чтобы никаких вокруг педофилов и наркоманов. Интересно, если всё продать – дом, Марфушу заначеную, Вовкины книги, то, может быть, хватит на билет в один конец? Я могу в трюме плыть и ублажать кочегаров. Могу сказками рассчитываться, как Шахерезада. Я на всё готова, лишь бы не производить на свет ещё одного человека из Бездорожной. Лишний рот без права голоса.

Незаметно для себя задумалась, улетела в свои мысли – и прослушала волшебные слова, которые Вовка каждый раз находит, чтобы всех переспорить и уболтать. Как он это делает? Только что его собирались поднимать на вилы – а вот уже идут с ним на берег, как бараны, за чудом.

Вовка довольный шагал впереди толпы, бесстыдник, отсвечивая белой задницей, словно пидор на гей-параде.

Время было придумано для Его развлечения.

С этой же целью был изобретён случай – бесконечный набор никогда не надоедающих головоломок, две стороны одной монеты, чёт и нечет, мужское и женское, броуновское движение и открытый финал.

Поначалу время казалось Ему разновидностью случая. Ведь случается, что все монеты падают орлом, неисправные часы дважды в сутки показывают точное время и кто-то угадывает зеро.

Однако из этой изящной выдумки выросла настоящая драма. Время не захотело идти по кругу и взбунтовалось, объявив, что назад дороги нет.

“Однако! – сказал Он сам себе. – Не будем терять времени”.

И вступил в игру, придумав себя ребёнком, сыном человеческим. Для этого Он обустроил землю, и в центре поставил дворец с высокими окнами и внутренним покоем, где Мама перебирала драгоценности, а Папа сидел на троне с газетой в руках. Его родители, хотя и царственные особы, но подчинялись ходу времени, совершая положенные ритуалы приближения к смерти. Они смиренно исполняли простую человеческую роль: смеяться в начале и плакать в конце. Воля и фантазия даны людям, как правая и левая рука – от рождения с разной силой. Поэтому человек напрасно мечтает о бессмертии, завидуя Тому, у которого фантазия и воля совпадают бесконечно.

Неустранимой причиной этого изъяна человеческой природы было Время.

Среди ритуалов приближения к смерти самыми забавными были Новый год и день рождения.

Он родился в весенний день под перестук дождя на пальмовых листьях. Хотя некоторые утверждают, что это случилось осенью, когда с гор приходит молочный туман.

Он не думал, что делает зло, когда творил мир. Ему просто хотелось получить подарок ко дню рождения.

Как хорошо! – воскликнул Он, принимая мир, окружённый прозрачной твердью, наполненный жизнью, цветами и льстивыми гимнами Творцу.

Было утро, и был вечер, и Он не мог отвести взгляд от своего подарка. Родители устроили в Его честь салют во всё небо с парадом планет и вспышками сверхновых, но Он так и не вышел на балкон, чтобы насладиться световым шоу.

На диване в своей комнате Он лежал, созерцая чудо воды, которая принимала любую форму, и в этом заключалась её мудрость. Вода поднимала волны, мелкие барашки и страшные цунами, которые рождались и исчезали, не зная ни прошлого, ни будущего. “Мгновения, – думал Он. – Мгновения. Вот из чего состоит время”.

Поначалу Он считал воду частным случаем времени – она так же упрямо двигалась в одном, ею выбранном направлении, совершая при этом величественный круговорот. Но вскоре Он заметил отличие: время убивало жизнь, которая появлялась в воде. Это была жестокая борьба противоположностей. Словно два гладиатора на арене цирка, они боролись, стараясь угодить божественному зрителю. И чем дальше заходило в своих подлых приёмах время, тем больше Ему нравилась вода, её спокойная сила и дикий нрав.

Словно ребёнок, она разбрасывала по морям и океанам пирамидки архипелагов, запускала шарики облаков и, как кубики, смахивала с поверхности земли города, в которых думали, что правят миром. Как жалобно там кричали в последний момент! И как красиво! Предсмертный человеческий вопль был самой пронзительной частью симфонии, оркестрованной на барочный лад.

Пели синие киты, хлопали крыльями альбатросы, рокотали бомбардировщики, визжали бомбы, ворчали жуки, блевали вулканы, стонал осенний лес, выла вьюга, грохотал гром небесный, и приматы кривлялись под свою механическую музыку. Но лейтмотивом симфонии оставался голос воды: от еле слышного плеска лесного ручья до яростного морского хора.

Он испытывал гордость за своё творение. Вода была Его шедевром и, пожалуй, что страстью. Она дразнила Его, поднимая юбки, под которыми никогда не открывалась окончательная нагота. Волны волновали волнительно. Он мечтал умалиться, попасть внутрь своего замечательного подарка, нырнуть в воду, пережить каждое её мгновение.

Да, конечно, это была страсть. Алчба бессмертного, который глотает золотую каплю амброзии, как подросток, закидывающийся на дискотеке своим первым экстази. Просветлённые знают, что вечеринка обдолбанных подростков – это высшая форма бытия, максимальное приближение к состоянию пирующих богов.

Его желание попасть в аквариум исполнилось даже раньше, чем Он ожидал, потому что Он сам исполнил его, как только оно появилось, здесь и сейчас.

И вошёл Он в воду. И познал её.

Мамой клянусь – не сам придумал. Это мой товарищ по несчастью, сосед по палате, неизлечимый Илья-Космонавт, каждый раз, после инсулиновой комы, замечательно бредит о сотворении мира. И каждый раз по-разному. Мы потому и назвали его Космонавтом, что улетает далеко. Порой я завидую шизофреникам – интересно живут… Где ты слышал о том, что инсулин запретили? Ты иди почитай эту газетку главврачу, он тебя тоже запишет в отряд космонавтов, и будешь ты бороздить просторы Вселенной, пристёгнутый к койке кожаными ремнями. А потом расскажешь мне о правах человека слабым голосом.

Я ж не просто так вспомнил эту легенду, а потому что в тот вечер это Он и был: ГБ, явившийся в наш аквариум с дружественным визитом.

Когда мы всей деревней взошли на берег, нас было абсолютное большинство; только дед Герой, как всегда, отсутствовал без уважительной причины.

Я коротко представил Господу свой народ и указал на мальчика, забившегося к Лизке под крыло. Вот он – потерпевший. И все мы – свидетели.

– Ещё нет, – ответил ГБ. – Но сейчас будете.

Мальчик цеплялся за мамкину юбку и сильно кхекал от страха, потому что никогда не видел даже обычного Деда Мороза по вызову, а тут всё было несколько серьёзнее. Народ стоял торжественно, как вкопанный, и безмолвствовал, ожидая развития событий. Только я один, который за всё это был в ответе, горячо подбадривал пацана жестами и на словах, мол, не ссы – водичка норм, видишь, я купался – и ничего. Иди в реку, хуже не будет.

Мои заклинания подействовали на него в нужную сторону. Мальчик отклеился от матери своей, снял кроссовки, джинсы и пошёл вниз по склону туда, где течёт река, переступая маленькими ногами через битое стекло, остывшие угли и другие остатки нашей жизни. Он шёл так долго, что его путь казался замедленной съёмкой, как повтор броска по воротам в хоккее, и когда мальчик вдруг остановился у воды, я сильно занервничал, что вот сейчас – штанга! – он повернёт назад, и разочарованные односельчане затопчут меня, как сигаретный окурок.

“Плыви, родной”, – шептал я, гипнотизируя его затылок и одновременно своей спиной загораживая дорогу любящей матери-одиночке, которая могла в любую секунду кинуться и заграбастать своё сокровище. Потом мальчишка рассказывал, что он проснулся лишь в тот момент, стоя у реки, а что было с ним до этого несколько месяцев – не помнил напрочь. Его, кстати, Игорем зовут.

Очнулся, как лунатик, когда на него брызнула речная волна, и сразу увидел на близком расстоянии своего отца, чьи глаза светились в темноте горячим, но ласковым светом. По жизни Игорёк, конечно, не мог опознать земного родителя. Гулящая Лизка сама была в неведении, который из охотников, встреченных ею в лесу на привале, оказался самым метким стрелком. Этому дала и этому дала, а групповую фотографию они сделать забыли. Но пацан божился, что узнал папу, и чего тут спорить.

Говорит, что ни холода, ни страха не чувствовал, взял и поплыл, легко и быстро, как водомерка.

ГБ со спутниками ждали Игоря, протягивая ему навстречу шесть рук. Когда он подплыл, их пальцы соединились, и все четверо, как будто репетировали этот номер, начали водить в воде хоровод. Это было круто, я тебе доложу, – они вертелись всё быстрее, пока не слились в одно сплошное движение, словно живое колесо, и очень удачно луна в тот момент вылезла из-за тучи, как прожектор, – ни в одном цирке не увидишь такого синхронного плавания.

Я подумал: и чё мы сами никогда так не делаем? Ведь красиво же, и не то, чтобы прямо невозможно. Меньше пить, больше тренироваться. Но нет! Нет пророка в своём отечестве. Всегда приходится ждать, чтобы кто-то приехал на гастроли.

Когда от вида ихнего кружения народ на берегу маленько укачало, они расцепили руки и отдохнули в неподвижности. Потом Иоанн и Принцип нырнули, а ГБ возложил ладони на макушку Игоря и что-то тихо сказал, чего никто не расслышал, затем нажал на детскую голову, как на кнопку, и мальчик исчез с поверхности реки. Раз, два, три, четыре, пять. Время шло тяжело и медленно. “Утопил, что ли, паскуда?” – раздался в тишине чей-то противный голос. Сердце застучало у меня в ушах. Косая Лизка, сука, взвизгнула: “Убивают!”

– Пизда тебе, Головастик! – проворчал Трактор, обхватил моё дыхало железной рукой и надавил большим пальцем на сонную жилу.

В мозгу зажёгся красный свет, как на светофоре. Мыслительный процесс резко остановился. Задние мысли въехали в передние. Завыли сирены – такой, знаешь, мерзкий звук: я-я-я-я-я… Как будто тебя со всех сторон херачит толпа каратистов. “Господи, – взмолился я, истекая холодным потом, – сделай что-нибудь!” Это было последнее, что прозвучало в уме. А дальше – тишина.

Боль растворилась, и Головастик куда-то пропал. События фиксировала камера видеонаблюдения. Ничего личного. Одна из миллиардов камер, передающих сигналы неведомо куда; хорошо, если в чёрный ящик. А то ведь, не дай бог, в чёрную дыру.

Я тебе честно скажу: быть задушенным – стыдно и противно. В последний момент ясно видишь, какое ты жалкое чмо по своей человеческой природе, – но сделать уже ничего нельзя.

К счастью или нет, к добру или худу, но моя клиническая смерть в ту ночь продолжалась недолго. На светофоре загорелся весёлый зелёный, и тело наполнилось внутренней жизнью. Это Трактор от удивления разжал кулак у меня на горле, когда из-под воды появились живые и невредимые – сначала Игорь, за ним Иоанн с Принципом, как спасательный плот, поддерживающие ребёнка. Он лежал у них на грудях, с закрытыми глазами, с улыбкой на лице и видом довольным. Я отчётливо разглядел эту деталь картины Репина “Приплыли”, потому что лицо у пацана сияло, намасленное лунным светом.

Народ облегчённо выдохнул, некоторые закурили, расслабившись. Только Лизка подвывала: сыночка́, сыночка-а-а́. Никакого нет покоя от этой вавилонской блондинки. Наконец она докричалась. Игорь открыл глаза и сразу увидел, какие мы стоим красавцы – мрачная толпа на фоне адского пламени, как в фильме ужасов. Он и ужаснулся, крикнув: “Спасайся, мама!”

Лизка, будучи вся на нервах, поняла наоборот – что дитя зовёт на помощь, и материнский инстинкт отправил её в реку, прямо как есть, одетую.

Я знал, что будет дальше: она оглянулась. Бабы всегда оглядываются. Увидела деревню, увидела свою хату с краю, всю в огне, и полетела обратно на берег шальной пулей. Неудивительно. У ней дома за иконой сберкнижка, в спальне шуба норковая, взятая в кредит, и набор открыток “Звёзды Голливуда”, которые она по ночам целует и уже сильно замызгала.

Готовая войти в горящую избу, Лизка выбежала на берег и тормознулась, хлопая ресницами, как корова, не в силах понять, куда девался пожар. Долго думать над этим она не смогла, махнула рукой и снова плюхнулась в реку спасать Игорька. И, конечно, не удержалась – глянула через плечо, как Чапаев в старом кино, и снова завернула плавники на сушу, где опять остолбенела от недоверия к своим органам зрения.

На втором дубле её метаний туда-сюда народ утратил равновесие и повалился от смеха в разные стороны. Мы ржали и не могли остановиться, как будённовская конница на поле конопли. Давно мы так хорошо не смеялись. За это нашему Господу отдельное спасибо.

У них там, в реке, тоже шло веселье – Игорёк повизгивал, Иоанн ухал, Принцип пускал петуха, ГБ наполнял воздух такими звуками, что, если собрать их в мешок, наутро получится краска радужного цвета, и покрашенный ею дом всегда будет полной чашей.

От всех этих разных хохотов лично я словил большой кайф. Попросту говоря, благодать снизошла. Последний раз такое же тёплое чувство я испытывал после дембеля. Вот и сейчас, как будто помолодел до неприличия. Кочерыжка стояла рядом, и заглядывала мне в глаза с горячим намёком; я понял, что не миновать нам сегодня грехопадения.

– Гуд бай, Ленин! – сказал я нашему другу, обнялся с Кочерыжкой, и пошли мы вдвоём по косогору под весёлыми звёздами, под звуки коллективного хохота, который разносился над Бездорожной. И никакой не было зауми в тот момент во всём мире.

После этого мы зажили счастливо, хотя не все и не долго. Одна часть народа с удовольствием вошла в реку и плескалась целыми днями без чувства голода. Веришь? Совсем почти не хотелось жрать, находясь в компании ГБ. Ну, может, иногда мы съедали рыбу-другую.

Зато другая часть нашего поселения глазела на нас с берега как на безнадёжных идиотов. Здесь придётся открыть тайну, которая по сей день больно ранит мои убеждения.

Люди – разные! В смысле, от природы. То есть, по своей сути. Как тебе втолковать открытым текстом? Они разные, как два пальца. Размер не имеет значения, ориентация и национальность тоже ни при чём. У меня самого есть друзья, ну ты в курсе, наверное, какие бывают друзья – такие друзья, которых врагу не пожелаешь, но только с ними хочется провести остаток дней своих суровых. Взять хотя бы Ленина – даже после смерти он спаивает русский народ в моём лице, а всё равно живее всех живых. Я широко смотрю на вещи, как рыбий глаз, но против бульдозера правды не попрёшь.

Оказалось, что не каждому дано видеть мир огненным. Только избранные на это способны, человек 8-12, примерно, из 50, выживших в Бездорожной. Остальные – в пролёте. Хотя они честно пытались разуть глаза. Раздевались и прыгали в реку с такой-то матерью, но через пять секунд околевали от холода, выскакивали из воды, как твари дрожащие, с недовольными рожами, с таким, знаешь, выражением, типа – “Ну вот, опять наебали! И так всю жизнь!”

Сидя в реке, мы наблюдали за этим феноменом и строили догадки, но понять не могли, в чём разница между нашими организмами.

– Терпения им не хватает, – полагал Молодой Мафусаил. – Сказано: Господь терпел и нам велел.

– Да? А что они, по-твоему, всю жизнь делают? – Возражал Седьмой. – Только этим и занимаются, терпилы. Их ебут, они крепчают. И верят в каждый мудацкий кирпич, из которых сложен их мир.

– Ты, Сёма, про кирпичи откуда знаешь, не выехав ни разу из деревни? – ворчал Трактор. – В книжках читал? А мне как-то на стройке прилетело по спине. И я тебе так скажу: ты можешь в кирпич не верить, но бьёт он больно.

– Если я скажу, что ты мудак, тебе тоже будет больно. Значит, моё слово имеет вес?

– Ты лучше так не говори, Сёмушка. Притоплю.

– Конечно, притопишь. Знаю я твою тупую силу, железный дровосек. Металлист чугунный! Вообще странно, что твоя туша не идёт на дно, оказавшись среди избранных. На вид такой же болван, как большинство населения.

– У большинства нет души, – сообщал Принцип, подплывающий к нам иногда от лица божественной троицы.

– Возражаю, – кричал я, – против классового расслоения! Если у нас есть, то почему у других отсутствует?

– Чубайсу, наверное, запродали вместе с ваучерами, – хихикал дед Герой, качаясь на волне, как на перине, при всём параде – в пиджаке и с медалями.

– На всех не хватило, – отвечал Принцип. – Вы так стремительно размножаетесь, что не напасёшься. Надо было выбрать для одушевления менее похотливых тварей. Например, ящеров. Рептилии никогда бы не построили такую зверскую цивилизацию.

– Хочешь сказать, что раньше у всех была душа?

– Когда “раньше”?

– Ну, я не знаю. Например, в каменном веке, когда нас было мало.

– Вас и сейчас немного. И живёте вы без электричества. Чем не каменный век? – ехидничал Принцип. – Хотите, покажу мамонта под землёй?

Но это мы и без него видели. И не одного только мамонта. Кого там только не было! Игорёк, который сроду не посещал музеев, очень любил разглядывать допотопных гадов сквозь толщу земли. “Драконы, драконы! – кричал он. – Смотри, мама!” Но Лизке это было скучно. Ископаемые её не возбуждали, ей хотелось теплокровного самца. Она кружила по периметру нашей компании, и сиськи у ней, облепленные мокрым платьем, торчали, как подводные мины.

– И зачем вы всю дорогу ругаетесь, мужчины? – мяукала Лизка. – Вы оглянитесь вокруг – как красиво! (Это она на себя намекала.) А что там ваши души? Кто их видел? Может, там и смотреть вообще не на что? – и начинала хихикать, словно водяной схватил её за самую красоту.

– Душа материальна, – объяснял трезвый Ленин с того света. – Девять грамм, как в аптеке.

– А кто рецепты выписывает?

– Он, – Принцип указывал на ГБ и нырял на дно, чтобы избежать дальнейших расспросов.

Горько было видеть неравенство половин, на которые разделился народ. Мою личность приятно грела мысль о том, что я такой везунчик и вытянул правильный билет. Но душа была не на месте. Изнутри скребло чувство совести перед этими доходягами на берегу. Я умолял Господа сделать так, чтобы все получили одинаковые сверхспособности. Чтобы никто не ушёл обиженным. Восстановить утраченную справедливость. В ответ Он смеялся. Это было Его любимое занятие. И такое заразительное, что меня тоже быстро пробивало на хи-хи, и вопросы рассасывались, как таблетка на языке.

Когда успокаивался, смотрел по сторонам. Мир горел, не сгорая. Ничто не появлялось из ниоткуда и не исчезало в ничто. Даже рукопись на чердаке Седьмого, которую в восемьдесят мохнатом году оставил один поэт, была несгораемой.

Я довольно быстро сообразил, почему это так. Ты, конечно, можешь написать британским учёным, но лучше меня послушай. Сейчас я приведу пример: допустим, у тебя были деньги, и ты их пропил или потерял. Скажешь, они исчезли? Нет. Деньги просто ушли от тебя по закону круговорота бабла в природе. Вот поэтому ты такой несчастный, из-за своего рыночного отношения к жизни. А раньше всё было по-другому: люди жили натурально, обменивались дарами природы и не страдали от колебания валют. При чём тут огонь? Так деньги руки жгут. А время – деньги. Вот мы и жаримся на вечном огне времени. Всё очень просто, когда лежишь в воде рядом с Господом.

Сам по себе я бы не выходил на сушу, если бы не Кочерыжка, оставшаяся на берегу. Любопытство и упрямство надвое разрывали её сердце, пока я плавал перед ней туда-сюда, словно ихтиандр, и заманивал к себе, в святую воду. Видно было, что она очень хочет нырнуть, но не решается сойти с места, как статуя острова Пасхи. Кочерыжка говорила:

– Я боюсь.

– Любимая, поверь на слово, здесь тепло, как в ванне.

– Дурак ты! А вдруг я тоже внутри пустая – ничего не увижу и не почувствую?

– Да что ты! Обязательно увидишь.

– А если нет? Как я буду с этим жить? Тянуть резину? Лучше тогда сразу покончить с собой, чем мучаться ещё неизвестно сколько.

– Родная, если ты думаешь такие мысли, значит, у тебя точно есть душа.

– Не еби мозги, лукавый!

Отказывалась и наглухо закрывала уши, чтобы не слышать моих аргументов. Так я и болтался, как говно в проруби, от жены к Господу и обратно. Всякий раз, подгребая к Нему, придумывал новые вопросы, над которыми Он смеялся. Мне это нравилось. Его смех окрашивал облака в золото и радугами плыл по реке.

Только один раз ГБ удостоил меня продолжительной беседы – в ответ на мой вопрос, почему Иоанн Филин ни с кем не общается, презирает нас, что ли?

– Иоанн явился из-за океана и не понимает ваших слов.

– Иностранец, значит. Вот оно что. Как бы нам не прилетело из района по жопе за связь с заграницей. А чего он здесь забыл, вдали от родины?

– Иоанн бежал с острова, переплыв море на самоубийце, который бросился в реку с моста.

– Но, Господи! Если там был мост, зачем ему понадобился мертвец? Или он сидел в темнице, как граф Монте-Кристо?

– Страх был темницей Иоанна. Он боялся пространства, времени и тьмы вещей. Список его тревог был почти бесконечен, поэтому он не мог никуда уехать.

– То есть, он с головой не дружил?

– На острове было полно безумцев. Иоанн говорил, что островитяне, как дикари, охотятся друг на друга в каменных джунглях.

– Он так сказал?

– Это его слова.

– Каменные джунгли? Тогда я понял, где он прописан. В библиотеке милицейской школы была книжка про Тарзана. Ты не читал её, Господи? Извини! Я просто хотел сказать, что наш Иоанн – американец. А почему тогда имя русское?

– Его остров – это зеркало вашего мира. Если бы я решил наслать на Землю потоп и только остров Иоанна оставил нетронутым, сохранились бы все языки и племена.

– Типа как в ковчеге?

– На острове была теснота и скрежет зубовный, особенно под землёй, говорил Иоанн. Он мечтал освободиться, но не имел силы покинуть свой клочок суши, и скитался как проклятый в поисках безлюдных мест. Когда приближался к берегу, чувствовал звериный страх, словно гигантская обезьяна сжимала его в горсти.

– А к врачам он обращался?

– Они не могли исцелить ум Иоанна. Его родители платили всякому кудеснику с кушеткой, кто обещал облегчить душевную скорбь их единственного сына. Потом они умерли, и не стало у него опоры среди людей.

– Чем же он занимался, бедолага?

– Посещал храмы разных богов. Больше всего ему нравилась чёрная церковь на севере острова, где люди дули в медные трубы и пели хором.

– Прямо дом культуры.

– Но там говорили о вере. Если ты веришь, проповедовали жрецы чёрной церкви, что твой автобус придёт, – так и будет. Все мы верим, говорили жрецы, что завтра взойдёт солнце, поэтому наступает новый день.

– Так вот из-за чего солнце встаёт! Молодцы американцы! Большое им спасибо от нашего колхоза!

– Иоанн не имел повода смеяться. Настойчивее прочих он искал исцеления болезни, сидящей у него на шее, как хищная птица.

– Если он сейчас с Тобой, значит, всё-таки решился на побег? Но всё равно, я не понимаю, при чём здесь мертвец?

– Это была женщина. Тело прибило к берегу, где Иоанн стоял, охваченный страхом, словно огнём.

– А тут ещё утопленница причаливает. Везёт же некоторым!

– Да, таков был его жребий. В открытых глазах Иоанн прочёл последнюю мысль, с которой она бросилась в воду: “Я иду к тебе, моя любовь”. Жертва не была напрасной. Иоанну посчастливилось.

– На мой взгляд, так себе счастье.

– Она отдала жизнь неведомому возлюбленному. Иоанн принял дар. Он пересёк океан страданий на плоту смертной любви.

– Не страшно было плыть на мёртвой бабе?

– Живые больше пугали Иоанна. Они искали схватить его, когда видели с берега.

– Ну ещё бы! Плывёт мимо на трупаке и думает, что все будут рады. Зато я понял, почему он беженец из многих стран.

– Он сторонится людей.

– А что стало с телом?

– Иоанн его съел.

– Эта история нам знакома. Вон тот островок против деревни не зря Людоедом называется.

– Иоанн спрашивал у Меня, хорошо ли это, если мёртвый питает живого?

– А ты?

– Я сказал: жизнь – драгоценна.

– Эх, говорила мне мама: учи английский! Вот бы поболтать с Ваней! Сколько он, наверное, всего пережил, глядя в эти глаза напротив. Можно я его кое о чём спрошу, а Ты мне скажешь его ответ?

– Ты хочешь, чтобы Я был переводчиком между людьми? – засмеялся ГБ. – Какая дерзкая шутка!

Ну вот, я всё и рассказал тебе. Остальное ты сам знаешь: как эти бездушные падлы, наши односельчане, накатали в прокуратуру телегу о том, что мы организовали секту водяных, которые полощут светлый образ Христа в своей речке, как грязное бельё. Слишком часто поминают имя Господа всуе и молятся без лицензии. Стукачи просили поверить им на слово, что мы – секта, да не простая – а тоталитарная! Вот какое длинное слово не поленились выучить. Только бы уничтожить нас, как напоминание о том, чего они лишены. Нет, я не в претензии. Понимаю, что глупо требовать уважения от тех, кого ты заебал. А я, конечно, положил на душу такой грех. Иначе бы эти завистливые паразиты не накорябали свой малограмотный донос на трёх страницах. Говорят, правда, что их консультировал отец Александр – добавил всяких цитат из Библии, чтобы разжалобить прокуратуру. Мой тебе совет: раздобудь это сочинение, переведи на английский язык, ты же грамотный, и продай в Голливуд. Гадом буду, озолотишься. А что? Все любят сказочные истории про диких мужиков из Сибири, которые освещают избы своими радиоактивными яйцами. И разговаривают с Богом по-соседски, как крестьяне с помещиком. Ищи, парень, ищи текст доноса. Считай, что я тебе миллионы завещал.

А теперь краткое содержание предыдущих серий. Подлые соседи выдумали про нас такое, что можно было обосраться от ужаса на первой странице. Бездушные докладывали куму, что мы палили на берегу речки бензин и кидались в воду с криком: спасаемся из ада. Откуда у нас бензин в Бездорожной?! Ты подумал? А ещё там было написано, не дрогнувшими от стыда руками, что мы лили в реку фляги с самогонкой, типа, превращая воду в вино, после чего все упивались, включая беременных женщин. Полная хрень, потому что Кочерыжка вообще не пьёт. Доносчики также наврали, что наша секта сварганила три надувные фигуры человеческой величины, с которыми мы плавали и обнимались в присутствии ребёнка. А самого несчастного ребёнка мы кинули в реку и “зазамбировали” – так они написали про Игорька. Ничего, что он с той ночи опять начал разговаривать? А что мы Христа даже не вспоминали ни разу? Да по барабану! В областном управлении весь отдел побежал за пивом – такое дело само плывёт в руки. Экстремисты – раз, педофилы – два, поджигатели – три. Каждому следователю по новой звёздочке на погоны.

А мы ничего не знали о том, какая подлянка заворачивалась в направлении Бездорожной. Плавали и наслаждались райской жизнью, пока однажды на рассвете, без объявления войны, к нам не пожаловали люди в чёрном – с крестами и дубинками. На шести моторных лодках взяли нашу секту в кольцо с двух сторон и давай херачить. Нет, попы не участвовали в избиении младенцев, они стояли в лодках и дымили на нас ладаном, вроде химической атаки. А вот менты постарались – от всей дури глушили нас, как рыбу. На каком основании применяли спецсредства? Да на железобетонном, блядь. Мы, видишь ли, отказывались подчиняться законным требованиям сотрудников полиции. Хохотали и выскальзывали у них из рук, как русалки. Вот за это и получили по тыкве. Хорошо, что у меня умная жена, – принесла из школы глобус. Я его разломил на две половины, одну себе надел на голову, другую Игорьку. Не хотелось, чтобы его обратно затюкали в состояние идиота. Трактору всё равно. Седьмой ныряет, как дельфин. Ленин мёртвый. Лизку, поди, сильно метелить не будут. Молодой Мафусаил распластал седую бороду по воде, тоже, я надеюсь, постесняются бить. Кто ещё остался? Иоанн! Принцип! Господи! Где же вы? Оглядываюсь вокруг, а их нету вообще. Испарились. Или растворились. Короче, канули. Я так и сказал на суде: был бог и – не стало бога. За эти слова меня объявили страшным психом, который заманивал в реку односельчан с угрозой для жизни и здоровья. Вообще странно такое слышать от людей, которые сами не нашли бога в ходе следственных экспериментов. Там целая стая ментов-водолазов шныряла по фарватеру, потому что в доносе ещё говорилось про утопленников, которых наша секта приносила в жертву (непонятно, за каким хером). Я насмешливо спрашивал сторону обвинения:

– Ну что, нашли?

А прокурорша верещала: “Требуем принудительной госпитализации гражданина Плотникова с его воспалённым воображением”. Да, это моя фамилия. Самому непривычно слышать.

Вот такая божественная комедия случилась в нашем районе. Поговорил я с юридическим механизмом на повышенных тонах – и был признан душевнобольным. Тонкий юмор, да? Ты, конечно, не понимаешь. У тебя мозги проштампованы по-другому ГОСТу. Ты думаешь, что это анекдот? Спрашивается, после битого часа нашей беседы, зачем я рассказал свою историю журналисту? Нет, меня правильно посадили в дурку. За дело! Ты же всё исковеркаешь у себя в редакции. Ты душу вычеркнешь, как бред, и сделаешь из меня чучело на злобу дня. Не обижайся, что я прямо говорю. Ты, наверное, сам по себе хороший парень, имеешь какую-нибудь мечту в нерабочее время. И бородка у тебя симпатичная. Такие парни везде нужны, в самом адскому аду. Но это моё последнее слово. К хуям интервью! Пойду смотреть футбол.

Правильно, Вова! Ну их в пим дырявый! Вечно всем от тебя что-то нужно. А ты наплюй и отдохни. Только об одном прошу: не надо пялиться в телек. Я привезла интересную книжку, как ты любишь. Ложись и читай, пока глаза не слипнутся. Сон – это лучшее лекарство в нашей жизни.

Когда мы с тобой поженились и поехали на Байкал в свадебное путешествие, я думала, что сдохну там, среди величественной природы. Так меня ломало. Спать не могла, извивалась на кровати, как червяк, и грубила матом, когда ты предлагал потрахаться. Ты отрубался деликатно, без обид, а для меня начиналась пытка. Марфуша пристраивалась рядом и выдёргивала у меня волосы из головы. По одному волоску. Я прятала голову под подушку, только это не помогало. Ничего не помогало, кроме одной мысли: как доползти до ванной, набрать воды и сунуть пальцы в розетку? Здравствуй, мама, вот и я!

Ванна в номере была сидячая, но мне много и не надо. Только одно меня тормозило: как же ты? Встанешь утром, пойдёшь отлить, а там – варёная Кочерыжка. Стыдно уходить в таком позорном виде, но сил не было терпеть. Я почти уже собралась убиться электричеством, когда ты, не просыпаясь, сгрёб меня в охапку, как тёплый медведь, прижал к себе, к каждому участку тела, так крепко, что мы слиплись в единый комок, слиплись – потому что я вся была мокрая от пота, и частицы твоего сна проникли в меня через кожу. Дальше ничего не помню, моментально отрубилась. Это такой кайф – спать общим сном, как в детстве, когда всё хорошо. По этой лесенке я вылезла из отходняка.

Мне очень понравился наш медовый месяц. Не шучу! Две недели в санатории МВД на озере Байкал закончились хэппи-эндом, я полюбила тебя по-новому – как спасителя, который приходит и прогоняет кошмар. Ты наполнил меня своими лёгкими снами. Теперь мне уже не обязательно прижиматься к тебе в кровати, потому что я умею ловить этот кайф на любом расстоянии, как радиостанция “Кочерыжка ФМ”.

Я знаю, что твои глаза сейчас закрылись, а книжка упала на грудь, раскинув страницы, как бабочка.

Я вижу твой сон, в котором ты стоишь на лесной поляне, подняв лицо к небу. Солнце греет мир, подснежники повылезли на клочках тёплой земли среди сугробов. Ты модно прикинут в красивый кафтан, вышитый золотыми зверями, которые поют на разные голоса, вливая тебе в уши свои истории.

Но ты прислушиваешься к чему-то другому. У тебя в глазах отражается глубокое синее небо. Две чёрные точки приближаются оттуда, две птицы. Я знаю, что это – женщины, молодые и красивые. Но не ревную. Знаешь, почему? В этот момент я – это ты. Мне нравится быть тобой.

Откуда у тебя такие сны?

Можешь не отвечать. Во сне люди не врут. Но быть собой мне тоже нравится. Сегодня тебя ждёт сюрприз в кустах – Кочерыжка собственной персоной в твоём сновидении. Ты ждёшь южных птичек, а тут из леса выходит законная жена и говорит: хватит уже крутить курортные романы. Сдохли они давно. А я живая, давай руку. Так и быть – возьму тебя с собой на необитаемый остров.

Детали операции уже обмозгованы. Она называется “Чудное мгновение”. Красиво, да? Позавчера меня опять навестил мой папа, сирийский убийца. В смысле, что он сейчас в Сирию завербовался. Говорит, нашёл работу своей мечты, потому что там идёт война всех против всех. Говорит, что это надолго. А самое интересное для нас с тобой – это то, что они там с “ребятами” (представляю их рожи) под шумок отжали себе маленький остров в Средиземном море. Вот туда мы и поедем, когда папа украдёт тебя из больнички. Он обещает, что всё будет чики-поки. Мне страшно подумать, что это значит, но надеюсь, он обойдётся без гексогена. Так что ты там готовься к тому, что скоро мы будем жить вместе долго и счастливо. Рай в шалаше, пулемёт на крыше. И пускай весь мир отъебётся.