Последний тип убийств в рабовладельческом государстве – это убийства на гладиаторской арене. Здесь римляне крайне редко сталкивались с этическими дилеммами. На Западе римлян традиционно считают «цивилизаторами», но ирония в том, что, решив «цивилизовать» очередную территорию, они практически сразу же знакомили своих «нецивилизованных» подопечных с таким замечательным римским времяпрепровождением, как спорт с убийствами. Ожидалось, что жители Галлии, Дакии или Месопотамии, попивавшие пиво и игравшие в настольные игры (речь, конечно же, о тех кто избежал резни и порабощения, обычно сопровождавших появление римлян на горизонте) будут проводить свободное время в амфитеатрах, наблюдая за тем, как один человек пытается убить другого. И пить вино. Сегодня нам кажется очевидным, что отвращение к насилию – это нечто более «цивилизованное», нежели пристрастие к нему. А насилие ради удовольствия большинство из нас считают категорически неприемлемым. Даже те, кто (по совершенно непонятным мне причинам) полагают, что бокс – прекрасное зрелище на вечер, а охота на лис – милое культурное мероприятие, резко отрицательно относятся, к примеру, к днепропетровским маньякам, которые в 2007 г. за три недели убили 21 человека забавы ради. Римляне же считали битвы вооружённых взрослых мужчин верхом изысканности – особенно если эти мужчины были рабами или осуждёнными и поэтому не могли отказаться от участия.

Если верить самим римлянам, в частности, двум писателям эпохи Августа, первые гладиаторские игры в Риме в 264 года до н. э. организовал некто Деций Юний Брут, видевший нечто подобное на юге Центральной Италии и решивший, что заставить сражаться двух мужчин – это идеальный способ почтить память отца. Таким образом, первый гладиаторский бой состоялся на похоронах отца этого человека на Бычьем форуме. Всего сражались три пары гладиаторов; был ли кто-то из них убит – не сообщается. Бои на похоронах понравились многим: они оживили достаточно скучное мероприятие, внеся в него драматичный элемент неожиданности. Вскоре богатейшие римляне, а также люди, которые любой ценой стремились привлечь к себе внимание, принялись превращать похороны членов своих семей в небольшие соревнования не на жизнь, а на смерть, чтобы привлечь как можно больше народа. Устроив гладиаторские бои на похоронах дяди, можно было не сомневаться, что проститься с ним придут много людей, а о семье начнёт говорить весь Рим. Неудивительно, что произошло это как раз тогда, когда Рим активно занялся покорением Италии и сопредельных земель, в результате чего в город стекалось всё больше денег и порабощённых военнопленных.

Масштабы погребальных игр стремительно росли. В 216 году до н. э. на похоронах сражались 22 пары гладиаторов, 200 году до н. э. – 25 пар, в 183 году до н. э. – 60 пар и так далее. Всего за полвека гладиаторы стали самым модным аксессуаром в городе. Поэтому появились специальные школы, хозяева которых обучали лучших бойцов и сдавали их в аренду. А затем римское государство начало приговаривать преступников к отправке в такие школы, и они превратились в подобие тюрем для набедокуривших качков. Но примерно два века гладиаторские бои оставались неразрывно связанными с похоронами, так что кто-то должен был умереть, чтобы член его семьи мог организовать хорошие игры.

Всё изменилось, когда за дело взялся не кто иной, как Юлий Цезарь, большой любитель смелых нововведений. В 65 году до н. э., когда Цезарь занимал невысокую должность и ещё не пользовался авторитетом, но уже был крайне амбициозен, он устроил на Римском форуме гладиаторские игры в память об отце, умершем двумя десятилетиями ранее. Это была гениальная идея: формально, повод был напрямую связан с похоронами, но дожидаться смерти очередного члена семьи не пришлось. Цезарь освободил гладиаторские игры от ограничений, связанных с погребением. Теперь под предлогом памятной даты он в любое время мог выставить на арену столько гладиаторов, сколько мог себе позволить нанять – потому что к тому времени гладиаторские игры превратились в один из видов демонстративного потребления. Если один человек мог рискнуть жизнями тридцати хорошо натренированных, очень дорогих мужчин, значит, чтобы показать, насколько ты богаче его, нужно было рискнуть сорока такими мужчинами. А римляне обожали демонстрировать своё богатство. Стоило гладиаторским боям утратить в их сознании связь с похоронами сограждан, как начался настоящий ад. Игры стали главным способом на других посмотреть и себя показать, завоевать популярность, заявить о своих политических взглядах. Они превратились в безумную смесь Аскота, матча Премьер-лиги и политического митинга, только крови на них, разумеется, проливалось больше. В отличие от атлетических состязаний (вроде борьбы или гонок колесниц), по-латински называвшихся ludi, гладиаторские игры, именовавшиеся munera, позволяли отдельным людям хвастаться и, самое страшное, пользоваться своей властью над жизнью и смертью на глазах у публики.

С нашей точки зрения, гладиаторская арена – крайне странная штука. Это пространство, где убийство и смерть продавали под видом спорта и развлечения. Игры были зрелищем в том смысле, в котором зрелищем являются новогодние фейерверки в Нью-Йорке. Это была впечатляющая демонстрация мощи римского государства и власти римских элит. И в то же время игры представляли собой массовое убийство тысяч и тысяч порабощённых мужчин и женщин (включая тех, кто добровольно продал себя в рабство, чтобы принять участие в этом действе), совершавшееся римским народом. Гладиаторы – ярчайший пример того, насколько тонкой может быть грань между настоящим убийством и простым лишением жизни. В своей биографии императора Гая Калигулы, точнее, в разделе, посвящённом его жестокости и капризам, Светоний приводит весьма необычный анекдот. Он описывает сражение между пятью ретиариями – гладиаторами, вооружёнными рыболовными снастями (большой сетью и большим трезубцем) – и пятью секуторами (большой щит, короткий меч, шлем в виде железной маски). Ретиарии быстро сдались, и организатор приказал секуторам расправиться с ними. Одному из ретиариев это не понравилось, поэтому – на радость потрясённым зрителям – он схватил трезубец и немедленно заколол им пять секуторов. Если верить Светонию, император скорбел об этом «кровавом побоище» и проклинал всех, кто способен был на него смотреть. При этом он с удовольствием взглянул бы на то, как победители расправляются с ретиариями. Единственной разницей, границей между убийством и спортом, было соблюдение правил.

Эти правила остаются за рамками широко распространённых в наши дни представлений о гладиаторских играх. И это проблема, потому что у каждого, кто берётся рассуждать о гладиаторах, в голове есть образ этих игр, который кажется ему правдивым. Для меня это частью кадры из «Жития Брайана по Монти Пайтону» (напуганный узник, удирающий от громадного безликого гладиатора, которому приказали его убить), частью – из «Гладиатора» Ридли Скотта (Рассел Кроу, отрубающий головы пятерым громадным безликим гладиаторам, которым приказали его убить, но у них это не получилось, и кричащий: «Я вас развлёк?»). И в том и в другом случае бой изображён неравным: громилы в броне сражаются с доходягами в набедренных повязках. Зрители ждут, что доходяга немного поборется за свою жалкую жизнь и умрёт. Исход предрешён. На трибунах, разумеется, грязные беззубые плебеи, одетые в лохмотья, а нередко и полуголые. Эти гладиаторские игры – форма казни, которая неизбежно заканчивается смертью. Их устраивает щедрая, но равнодушная к ним элита для противной, похотливой однородной массы бедняков, жаждущих крови. Но подобное представление о гладиаторских боях страшно далеко от реальности.

Эта проблема носит двоякий характер. Во-первых, мы путаем три разных вида жестоких развлечений, практиковавшихся римлянами. Строго говоря, это не наша вина; причина в том, что христианские писатели III–IV в., на глазах которых их единоверцев бросали разъярённым быкам и другим зверям, в своих сочинениях осуждали всё, связанное с ареной. А ещё они считали, что у каждого человека, вне зависимости от того, является ли он римским гражданином, есть душа, поэтому им вообще не нравилось, когда люди умирали забавы ради. В общем, они не одобряли римские развлечения и порой осознанно, а порой неосознанно описывали всё, происходившее на арене, как казнь, а каждую казнь – как убийство. Полагаю, это неудивительно, учитывая, скольких их родственников и друзей казнили за веру в единого Бога. В действительности – и да, я намереваюсь прояснить это раз и навсегда – игры состояли из трёх частей. По утрам устраивались игры со зверями, на которых животные сражались друг с другом, или с ними сражались профессиональные охотники, или, на худой конец, какие-нибудь звери просто показывали трюки. Дневное представление – шоу в перерыве, нечто вроде римского аналога выступления Джастина Тимберлейка – состояло, собственно, из казней. Точно так же, как никто не покупает билеты на «Супербоул», чтобы посмотреть на Тимберлейка, римляне не приходили на арену ради этих казней: это была развлекательная пауза, во время которой профессионалы могли отдохнуть, а половина зрителей – сходить в туалет. И как шоу в перерыве «Супербоула» из милого марша оркестра студентов превратилось в грандиозное зрелище с участием мировых звёзд, исполняющих попурри из своих хитов, так и казни во время обеденного перерыва на играх из обычной работы профессионального палача трансформировались в масштабные театрализованные представления – и всё для того, чтобы зрители не скучали.

Вторая проблема заключается в том, что мы, современные читатели, склонны относиться к мнениям нескольких аристократов, всерьёз увлекавшихся стоической философией, и ряда христианских богословов как к отражению объективной реальности. Это глупо. Стоики терпеть не могли реальность: им казалось, что в ней слишком много беспорядка и эмоций. Цицерон и Сенека – самые известные римские стоики, много писавшие об играх. Цицерон писал во времена поздней республики, когда игры представляли собой тот ещё балаган, и сравнивал их с хаосом, царившим в политической жизни. Сенека писал в правление Нерона, когда кругом царил настоящий ад. Оба были одними из самых влиятельных, богатых и образованных людей своего времени. Оба были стоиками и предпочитали самодовольно рассуждать о том, что нет ничего лучше стоицизма (кроме, разумеется, их богатства и власти). Стоицизм – это довольно скучное философское учение, которое, если максимально упрощать, признавало знание и разум высшим благом и предписывало переносить всё, что происходит в жизни, не опускаясь до такой грубости, как эмоциональная реакция. Его суть хорошо выразил третий великий римский стоик, Марк Аврелий:

«Если тебя печалит что-нибудь внешнее, то не оно тебе досаждает, а твоё о нём суждение. Но стереть его от тебя же зависит»

И в другом месте: «Снято «обидели» – снята обида» (да, это довольно однообразная книга).

И ещё: «С тобой случилось, тебе назначено и находилось в некотором отношении к тебе то, что увязано наверху со старшими из причин».

Короче говоря, стоики терпеть не могли чувства и попытки что-либо изменить, а любили только Разум. Ужасные люди. Но они оставили нам очень много рассуждений о гладиаторских играх – Рассуждений с большой буквы Р. Таким образом, самые красноречивые из дошедших до нас источников, описывающих гладиаторские игры, отражают крайние взгляды, не разделявшиеся большей частью жителей римского мира. Представьте себе, что из всех источников о религии сохранились только книги Ричарда Докинза и Дэниела Деннета, и на их основе историки пытаются реконструировать повседневную жизнь американского протестанта. Или, например, что всё, что осталось от феноменального шоу «Остров любви», получившего премию BAFTA – колонки из The Telegraph с рассуждениями о моральной деградации. Но очень легко поверить в версию гладиаторских игр, предложенную стоиками, элитой, и многие верят, забывая, что большинство мест, включая все места в первых рядах, были зарезервированы для сенаторов и членов их семей, а серая масса плебса вынуждена была довольствоваться задними рядами, откуда арену видно было гораздо хуже. А Сенека и Цицерон сами регулярно посещали игры.

Так или иначе, настоящие гладиаторские бои устраивались вечером. Гладиаторы сражались один на один, реже – группами. И групповые сражения ценились меньше, чем захватывающие поединки двух бойцов, которые могли закончиться гибелью одного из них. Вот ещё одно заблуждение о гладиаторских играх. На самом деле они далеко не всегда заканчивались чьей-либо смертью. Историки много (но, увы, не так яростно) спорят, как часто гладиаторы погибали в бою и в этом ли состоял смысл игр. Немало тех, кто считает, что зрители получали удовольствие в первую очередь от мастерства профессиональных фехтовальщиков. Далеко не все свидетельства подтверждают эту гипотезу, но она помогает несколько скорректировать наше представления о гладиаторах и их ремесле. В крайнем случае, два сильных, хорошо натренированных человека в равном и элегантном бою стремились нанести друг другу как можно больше ран, пока один из них не умирал или не сдавался. Решив сдаться, упавший гладиатор поднимал вверх палец, подавая сигнал организатору игр (по-латински его называли словом editor). Что происходило дальше, решал организатор, как вы знаете благодаря Хоакину Фениксу и его пальцу в том же «Гладиаторе». Организатор мог отпустить обоих гладиаторов – тогда один уходил с арены победителем, а другой – побеждённым. Или он мог приказать победителю нанести побеждённому смертельный удар. Обычно его наносили в горло. Мнение зрителей, разумеется, тоже имело значение: они либо просили помиловать своего любимчика, либо требовали прикончить никудышного бойца, чтобы он больше никогда не отнимал у них время.

Для зевак – что римских, что современных – это самый захватывающий и пугающий момент. В этот момент вся власть сосредоточена в руках организатора игр. Он может убить, а может проявить милосердие. От него зависит не только судьба павшего бойца, но и поведение победителя. Именно организатор, повернув свой палец, превращал хорошо натренированного бойца в убийцу. И именно это меня интересует больше всего. Внимание учёных, изучающих гладиаторов и их ремесло, по большей части сосредоточено на зрителях и проигравших, потому что именно они интересовали самих римлян. Когда римляне писали о своих развлечениях, они либо занимались морализаторством, рассуждая о том, как ужасно, что бедные люди смотрят на смерть (но речь именно о бедных людях; богатые, разумеется, не подвергались разлагающему воздействию игр и могли ходить на них сколько угодно), либо воспевали умирающих гладиаторов, принявших смерть, как самые настоящие римляне. Писали философы и богачи, активно участвовавшие в управлении римским государством и интересовавшиеся только тем, что вызывало у них ощущение собственного превосходства. О гладиаторе, который убивал побеждённого, говорили редко, да и сейчас говорят редко. Но эта книга – не о смерти и не о зрителях, а об убийствах. Особенность гладиаторских игр в том, что они делали из порабощённых атлетов убийц.

Ярчайшим примером является карьера самого знаменитого из известных нам гладиаторов. Звали его Спикул. Я знаю, о чём вы сейчас думаете: «Но, Эмма, кажется, Стэнли Кубрик снял фильм о Спартаке, а не о Спикуле. Первый раз слышу это имя. Разумеется, самый знаменитый гладиатор – Спартак!» В ответ мне придётся вам объяснить, что, хотя Спартака приговорили к отправке в гладиаторскую школу, он никогда не сражался на арене, и карьеру гладиатора он не строил, он этим даже не подрабатывал. Он был солдатом, который провёл несколько месяцев в гладиаторской школе и при первой же возможности оттуда сбежал. Спикул же был чрезвычайно успешным мурмиллоном. Мурмиллон – пожалуй, самый известный тип гладиатора. Их часто показывают в фильмах вроде того же «Гладиатора». Из одежды на них были только небольшие штаны да огромный пояс. Зато мурмиллон носил огромный, практически круглый шлем, целиком закрывавший лицо, поножи на ногах и доспех на руке, в которой он держал классический короткий меч, давший название гладиаторам – гладий. И ещё у него был большой прямоугольный щит. Мурмиллоны – «маленькое чёрное платье» в мире гладиаторов.

Спикул жил в правление императора Нерона, накануне краха первой императорской династии. Мы не знаем, как он стал гладиатором, но мы знаем, что он был рабом. Большинство гладиаторов были преступниками, приговорёнными к трём или пяти годам гладиаторских боёв, или военнопленными, или порабощёнными людьми, проданными в гладиаторские школы. Некоторые, впрочем, были свободными людьми, взявшими на себя обязательства перед гладиаторской школой и отказавшимися от свободы и гражданских прав для того, чтобы выступать на арене. Этот факт приводит в замешательство большинство историков, но, подозреваю, их приводит в замешательство и то, что кто-то добровольно принимает участие в шоу вроде «Острова любви», «Большого брата» или даже «Ученика», а многие люди идут на это. Как и жизнь телезвезды, чьё фото с обведённым кружками целлюлитом красуется на сайте MailOnline или на обложке журнала Heat, жизнь гладиатора была адом с привкусом рая. Гладиаторов боготворили, за ними хорошо ухаживали, но при этом их демонизировали, презирали и держали в клетках. В рекламе игр (нарисованной на стенах) и на памятной посуде, изготовленной в честь побед, к именам людей, ставших гладиаторами добровольно, всегда приписывали букву L (liber, свободный). У Спикула не было буквы L после имени. А вот у первого человека, которого он убил, была.

Впервые Спикул вышел на гладиаторскую арену в Помпеях. До этого он тренировался в Капуе в элитной гладиаторской школе Нерона, основанной Юлием Цезарем и называвшейся школой Цезаря, пока маленький мерзкий Нерон не переименовал её в честь себя. Карьера Спикула началась с того, что его арендовал кто-то из Помпей, где против него выставили местного чемпиона Аптонета. Аптонет был гладиатором-фракийцем: у него на шлеме был большой красный плюмаж, вроде того, с которым изображают римских солдат, а в руках он держал круглый щит и изогнутый меч. Он был свободным человеком, который стал гладиатором добровольно и добился в этом деле больших успехов. До сражения с новичком Спикулом он успел одержать шестнадцать побед. Вообще, римляне не выставляли новичков против действующих чемпионов, если только в новичках не было какой-нибудь искры. Неравные бои им претили. Матч «Манчестер-Сити» против каких-нибудь аутсайдеров – это неинтересно и неспортивно; римляне, писавшие о гладиаторских играх, не скрывали своего отношения к таким поединкам. Поэтому можно предположить, что ещё до битвы с Аптонетом Спикул подавал надежды, и эти надежды он оправдал. Он вырубил шестнадцатикратного чемпиона и прикончил его. Мы знаем об этом не из источников, а из замечательного образца граффити. Римские писатели (чьи книги дошли до нас) были богатыми и образованными политиками. Их интересовали только доброе вино, хорошие женщины и философия. Они не были большими поклонниками спорта как такового. Как члены Палаты лордов не пишут статей о футбольной тактике, так и сенаторы и чиновники Римской империи не анализировали гладиаторские бои. Во всей дошедшей до нас римской литературе – как латинской, так и грекоязычной – среди общих фраз о гладиаторах и играх встречается лишь одно описание реального поединка, и то речь о крайне нетипичном случае, когда оба гладиатора победили. Всего одно описание. Остальную информацию о том, что происходило на арене, мы почерпнули из поразительно подробных граффити, которыми римляне покрывали стены самих арен, таверн и чужих домов, а также чужие статуи.

Интересующее нас граффити – это схематичное изображение Спикула (оно подписано) с мечом, щитом и в огромном шлеме. Маленькие ручки и ножки из чёрточек устремлены вперёд: агрессивный гладиатор атакует противника. Аптонет лежит на земле, подняв руку с оружием над головой: этот жест означает, что он сдаётся. Следуя римской привычке изображать павшего героя опирающимся на руку, то есть сохранившим силу и честь (взгляните, например, на знаменитую статую умирающего галла), неизвестный художник заставил схематичного Аптонета опереться на маленькую ручку-чёрточку. Вообще, для рисунка, нацарапанного на штукатурке, это впечатляющая работа. Одного изображения достаточно, чтобы понять, что Спикул одержал победу в поединке, а его соперник просил о пощаде. Но аноним, стоявший примерно в 60 году н. э. у дома на помпейской Виа делла Фортуна, чуть ли не за километр от амфитеатра, где произошла битва, задержался ещё ненадолго, чтобы написать всего восемь латинских слов (три из них – в сокращённом виде) и тем самым сообщить нам ещё больше сведений. Надпись гласит: «Спикул из школы Нерона, новичок, победил; Аптонет, свободный человек, шестнадцатикратный победитель, погиб». Эти слова в сочетании с картинкой доносят до нас всю необходимую информацию о битве. Спикул упорно сражался с чемпионом и одолел его. Он повалил Аптонета на землю и вынудил его просить о пощаде. Битва прекратилась, и взоры обоих гладиаторов обратились к организатору игр, которому предстояло решить исход поединка. Толпа, разумеется, шумела. Глядя на рисунок, можно подумать, что зрители поддержали нового чемпиона, выскочку Спикула. Впрочем, может быть, наше граффити – дань уважения павшему герою, и толпу привела в восторг его мужественная, молчаливая готовность принять возможную смерть. Мы не знаем, что чувствовали два человека, застывшие на месте совсем рядом с судьёй. Их обоих готовили к этому моменту. Гладиаторов дисциплинировали, как военных: от них требовали корректно вести себя на арене. Раз за разом, день за днём они тренировались падать и ждать смерти, как полагается, и заносить руку и наносить смертельный удар, как полагается. Побеждённый должен был подставить шею и не двигаться, ему следовало смириться с судьбой, демонстрировать бесстрастие и спокойное достоинство. Победитель тоже должен был выглядеть достойно, готовясь пронзить глотку противника быстрым, резким движением. Смерть должна была быть простой и мгновенной, но трудно представить себе, что ощущали гладиаторы, пока толпа неистовствовала, а организатор медлил, держа зрителей в напряжении, прежде чем, наконец, вынести решение при помощи пальца (или как-то ещё). В тот день организатор не был склонен проявлять милосердие. Толпа увидела настоящую победу. Спикул вонзил свой меч в тело соперника. Вчерашний новичок стал чемпионом.

Я хочу прояснить, на что это на самом деле было похоже. Гладий – это страшное оружие. Я провела слишком много времени на YouTube, наблюдая за мужчинами, кромсающими мясные обрезки современными копиями гладиев. Эти мечи рассекают плоть, как мягкое масло. Когда гладиатор вонзал гладий в глотку соперника, в этом не было ничего зрелищного. Зрелище возобновлялось, когда он его вынимал. Густая кровь, попадающая в вашу маленькую шею по сантиметровой артерии, находится под огромным давлением. Сердцу приходится противостоять неумолимой гравитации, чтобы доставить кровь наверх, в ваш мягкий и ненасытный мозг, а затем выкачать её обратно. И когда это давление резко падает – например, из-за того, что кто-то вонзил вам в сонную артерию меч – кровь брызжет, словно шампанское, если открыть его, хорошенько встряхнув бутылку. Если речь об атлете с мощным сердцем и участившимся от волнения пульсом, первая струя крови может достичь двухметровой высоты. Брызги крови над головами победоносного гладиатора, судьи и зрителей – ошеломляющее и поистине эффектное зрелище. Даже я, при всём моём отвращении к убийству людей на арене, понимаю, что смотрела бы на это, вытаращив глаза и разинув рот, и какая-то часть меня думала бы, что это круто. Я спрашивала врачей и военных, и все они подчёркивали, что из раны на шее Аптонета должно было вырваться наружу огромное количество крови. Много, до ужаса много крови. Спикул и стоявший рядом с ним судья наверняка промокли насквозь. На арене образовались кровавые лужи. «Чистым» убийством это назвать нельзя. Римляне не просто так питали слабость к подобным кровавым развлечениям: выглядело это действительно потрясающе. Проигравшему, разумеется, было не очень весело. Вопреки расчётам римлян, удар мечом в глотку не всегда приводил к мгновенной смерти жертвы. Зачастую человек сразу терял сознание, но в рассечённой трахее воздух мог дребезжать и булькать до двух минут. Но из-за шумного ликования этих звуков, конечно, никто не слышал.

Трудно представить себе более умышленное убийство. Это убийство, совершённое на специально подготовленной для этого арене человеком, которого учили убивать и умирать на потеху публики. Но кто здесь настоящий убийца? Меч в руках Спикула, но Спикул – порабощённый человек. Он оказался на арене не по своей воле; его согласия никто не спрашивал. Он не мог отказаться убивать Аптонета. Решение принимал не Спикул, а организатор игр, имени которого мы никогда не узнаем. Он поднял или опустил палец – или сделал что-то другое – и заставил Спикула совершить убийство. Может быть, настоящий убийца – он, а Спикул – всего лишь его оружие? Сам организатор отверг бы это предположение по двум причинам: во-первых, он заявил бы, что исполнил волю толпы. Он бы сказал, что толпа решает, отпустить проигравшего и позволить ему побороться в другой раз или вынудить его испустить последний вздох на арене. Если бы мы нажали на него посильнее или если оказалось бы, что он склонен к самоанализу, организатор мог бы добавить, что произошедшее в тот день зависело не от него, а от судьбы. Непостижимые божественные силы сообщили о своей воле с помощью знаков: криков толпы, или, может быть, птицы, пролетевшей над ареной, или даже чувства, посетившего самого организатора и заставившего его совершить то, чему суждено было совершиться; он и не мог поступить иначе. В таком случае сам организатор был всего лишь орудием богов, которых, с точки зрения римлянина, существовало бесчисленное множество, Спикул – оружием, а толпа – инструментом, с помощью которого боги объявляли о своём решении. Убийство Аптонета было тщательно организовано – но ни один человек не был в нём виноват, потому что решали не люди, а боги. Они решили, что Спикул будет стоять над Аптонетом, молчаливо принимающим смерть – и тем самым умоляющим сохранить ему жизнь; что организатор повернёт свой палец так, а не иначе, повинуясь сверхъестественным силам, пронизывающим мироздание. Кстати, именно по этой причине римляне презирали гладиаторов, не выдерживавших напряжённости момента между жизнью и смертью и открыто моливших о пощаде. Гладиаторов учили смиряться с судьбой, они должны были вести себя стоически и не позволять себе эмоциональной реакции. У рыдающего и выпрашивающего помилование гладиатора было гораздо меньше шансов избежать смерти от меча, чем у мужчины, который вёл себя как полагается и казался достойным спасения, потому что, молча подставив шею под удар, демонстрировал покорность воле богов. Он не пытался убежать от судьбы, бороться с высшими силами; он признавал, что его жизнь, как и жизни всех остальных людей, находится в руках божеств. Чтобы гладиатору позволили и дальше дышать, он должен был делать вид, что выживание его совершенно не заботило, а это само по себе – психологическая пытка.

Смысл этой системы, разумеется, состоял в том, чтобы снять со всех присутствующих всякую ответственность за убийство. Гладиатор – всего лишь оружие; толпа – всего лишь проводник; организатор – всего лишь спица в колесе божественного замысла. В любом случае ему нужно было устроить эти игры, чтобы угодить жителям Помпей. У него не было выбора. Ни у кого не было выбора. Все были одинаково невинны и одинаково виновны. Но только Спикула забрызгала – возможно, с ног до головы – кровь Аптонета, только его руки ощущали сопротивление мускулов, хрящей и костей. Только Спикулу и бесчисленному множеству его коллег приходилось молчаливо ждать, а затем наносить удар, а затем просыпаться с осознанием того, что они стали убийцами. Римляне понимали это, потому-то они и скрывали лица гладиаторов под огромными шлемами, маскируя и расчеловечивая их в глазах товарищей по несчастью. Потому-то порой, может быть, даже в большинстве случаев, организатор миловал поверженного бойца и освобождал обоих от бремени убийства. Я уже говорила, что отнюдь не случайно гладиаторские игры стали частью римской культуры в годы, когда Рим приступил к активной экспансии – и дело не только в том, что римляне познакомились с обычаями жителей юга центральной Италии. Гладиаторские игры позволяли постоянно напоминать людям о том, что империя обладает властью порабощать и убивать, причём люди приходили на них и усваивали этот урок добровольно. Значительная часть людей, сражавшихся и погибавших на арене, были порабощены в ходе римских войн. Их угнали из Северной Африки или с территорий нынешних Бельгии, Турции, Австрии, Ирака или Хорватии, поработили, обучили и заставили убивать и умирать ради римского народа в центре каждого римского города. Остальные в большинстве своём были преступниками, осуждёнными за кражу соседского улья или что-нибудь в этом роде. Римское государство использовало их, как танцующих медведей: бывшие угрозы, которые римляне нейтрализовали, усмирили и принудили развлекать лояльных граждан. Они постоянно, ежедневно напоминали людям о том, что происходит с теми, кто связывается с Римом. Он делал их частью созданной им системы. Превращал их в свою пропаганду.

Оборотной стороной этого было то, что многие гладиаторы становились звёздами. Спикул проснулся знаменитым. Убив Аптонета, он из никому не известного новичка превратился в уникума. Римляне восхищались гладиаторами совершенно так же, как мы восхищаемся звёздами реалити-шоу или футболистами: им завидовали, их хотели, но никто бы не выдал за кого-то из них свою дочь. Спикул заработал репутацию беспощадного победителя: мы знаем об этом благодаря коллекции памятной стеклянной посуды. Римским аналогом кружки в честь королевской свадьбы был стеклянный сосуд, украшенный сценой из какой-нибудь особенно захватывающей битвы. Римляне хранили их в память о победах любимых гладиаторов; ещё у них были лампы и кинжалы с изображением конкретных гладиаторов. В общем, они относились к ним так же, как футбольные фанаты – к своим любимым игрокам. В наши дни маленькие мальчики носят футболки с Лионелем Месси, надевают бутсы, как у Криштиану Роналду, и вешают в своих комнатах постеры с Мо Салахом. Римским мальчикам дарили чашу со Спикулом или кинжал с Колумбом. Сохранилось поразительно много предметов с изображением Спикула, потому что в Италии 60-х годов I века н. э. он на короткое время стал кем-то вроде Месси. Он одержал победу над каким-то гладиатором по имени Колумб – это было столь громкое событие, что до нас дошло целых тринадцать посвящённых ему сосудов. Известно всего 57 образцов стеклянных изделий с изображением гладиаторов, и на 28 % из них изображён Спикул. Повод во всех случаях один и тот же: Спикул убил Колумба. Возможно, он убил его прямо во время боя, потому что ни на одном из изображений рука у Колумба не поднята: он не сдавался. Спикул, судя по изображениям, подошёл к упавшему противнику со щитом, и, надо полагать, нанёс ему сокрушительный удар. Мы не знаем, как часто гладиаторы погибали в бою, но стеклянные сосуды свидетельствуют, что такое случалось довольно редко. На всех остальных победители и побеждённые – израненные и окровавленные – уходят с арены. Вполне возможно, они умирали за сценой от тяжёлой травмы или инфекции. Только Спикул изображён на стекле в качестве победителя-убийцы: помимо Колумба, его жертвой стал некто Пруд.

Эти победы выделяли Спикула из числа коллег. В отличие от них, он не мечтал поскорее закончить битву и уйти с арены живым. В отличие от преступников, он не ждал окончания пятилетнего срока. В отличие от свободных людей, он не думал о славе и женщинах. По-видимому, ему просто нравилось убивать как можно больше людей; из-за этого он даже представляется мне похожим на главного героя «Гладиатора», хотя у Спикула, по всей видимости, развлекать людей получалось гораздо лучше (и, наверное, он не орал на них и не стремился их расстроить). В результате он привлёк внимание нашего старого знакомого Нерона. Вот почему Спикула можно считать самым знаменитым гладиатором всех времён: он стал придворным гладиатором императора. Если верить Светонию, Нерон любил Спикула. Он был его самым большим и самым щедрым фанатом. Нерон подарил Спикулу огромные поместья, в которых он мог наслаждаться роскошью, оставаясь рабом и пользуясь услугами других рабов. Поклонниц у него, наверное, тоже было немало, потому что гладиаторы сводили римлянок с ума. Увы, Спикула ждал печальный конец. Когда власть Нерона рухнула под весом его собственного эго, он (якобы) не смог сам себя убить и послал за Спикулом, чтобы тот сделал это за него. Светоний пишет, что Нерон выбрал Спикула как человека, привыкшего убивать. Лучше убийцы было не сыскать; но Спикул отказался от такой чести. Может быть, он думал, что убийство того, кого знаешь, – это нечто принципиально иное. Может быть, он просто не хотел убивать настоящего императора. Может, он боялся, что это сочтут настоящим убийством, и тогда его осудят и казнят. А может, он просто был не в настроении. Так или иначе, для него существовало принципиальное различие между этим убийством и всеми убийствами, совершёнными им на арене – различие, о котором Нерон не подумал. В конце концов Нерону всё же удалось свести счёты с жизнью – хотя он особенно не старался. Новый император выдал приспешников Нерона толпе, которая их глубоко презирала. Если верить Плутарху, толпа, очищавшая форум от колоссальных статуй Нерона, заметила, что Спикул пытается сбежать, и сбросила на него одну из статуй. Спикул был раздавлен: трудно назвать это благородной смертью.

Гладиаторские игры занимают особое место во всех исследованиях убийств в Риме, смерти в Риме, развлечений в Риме, преступления и наказания в Риме, чего угодно в Риме, потому что они ярче всего демонстрируют, как сильно римляне отличались от нас. Римляне одевали рабов, как солдат, тренировали их, как солдат, а затем заставляли их сражаться на потеху публике, но при этом по-настоящему, так, что иногда кто-то из них умирал. Трудно представить себе более хладнокровное убийство. В римском мире умышленное, кровавое, жестокое убийство людей считалось прекрасным развлечением. Это представление опиралось – и, в свою очередь, оказывало влияние – на отношение римлян ко всем остальным видам убийств: грубо говоря, далеко не такое серьёзное, как наше. Вопреки утверждениям христиан и стоиков, гладиаторские бои, убийство и смерть на арене не были извращением. Они воплощали нечто фундаментальное в римской системе ценностей: любовь к борьбе и соревнованию, преклонение перед военным делом и особо трепетное отношение к ближнему бою. Римлянам нравилось, когда сила и талант демонстрировались и вознаграждались, шла ли речь об адвокатах, акробатах, певцах или охотниках, расправляющихся с жирафом. Или о двух мужчинах, обученных, вооружённых и бьющихся один на один. Во времена, когда большинству римских граждан уже не грозила смерть в бою, им оставалось только наблюдать за людьми, которые, доблестно борясь и храбро убивая, воплощали собой столь ценимые в Риме добродетели.