Самые известные случаи убийств рабовладельцев порабощёнными людьми объединяет то, что в историю вошли не сами рабы, а их жертвы. И Авла Ларция Македона, и Луция Педания Секунда убили группы рабов, о которых мы мало что знаем. При этом оба убийства вызвали ажиотаж: первое – из-за странности преступления, а второе – из-за суровости наказания. Македона убили в его частных банях в Формиях. Может быть, он построил частные бани, потому что в общественных с ним произошёл вышеописанный неприятный инцидент, но, возможно, это просто совпадение. Так или иначе, он лежал голый и весь потный в бане у себя на вилле, как вдруг его окружила толпа недружелюбно настроенных рабов. Плиний Младший потчует своего приятеля сомнительными, но красочными подробностями: один человек схватил Македона за горло, после чего остальные принялись его бить. Они били и пинали его, норовя ударить «по тайным частям», пока Македон не упал на пол и не перестал шевелиться. После этого нападающие вынесли его из бань и попытались создать видимость того, что он просто потерял сознание на жаре. А синяки на его теле появились, наверное, потому, что он натыкался на разные предметы – точно не на кулаки – пока, наконец, не грохнулся на пол. Рабы, которые остались ему верны, перенесли его в прохладное помещение, где он пришёл в себя, назвал имена виновных и вновь потерял сознание. Интересно, что он держался за жизнь, пока напавших на него не казнили за убийство, и только после этого умер. Могу лишь предположить, что наблюдать за казнью человека, осуждённого за то, что он тебя убил, отрадно, но ужасно сюрреалистично. Я, во всяком случае, после этого перестала бы доверять своим докторам.

Плиний пишет об этой истории как о скандальном событии: рабы взбунтовались! Но справедливость восторжествовала! Он мрачно замечает, что даже добрые рабовладельцы не могут чувствовать себя в безопасности, потому что все рабы от природы склонны к преступлениям. Однако, если взглянуть на произошедшее с другой стороны, с точки зрение рабов, перед нами душераздирающая трагедия. Плиний не скрывает, что нападавшие решились на убийство, потому что Македон был крайне жестоким рабовладельцем. По мнению Плиния, он стыдился собственного низкого происхождения и обращался со своими рабами сурово, чтобы они ненароком не подумали, что он – один из них. Так или иначе, он был известен своей жестокостью, к которой другие рабовладельцы относились как к чему-то незначительному, вроде пристрастия к алкоголю или онлайн-играм. Не самая лучшая черта, повод для сплетен, но с кем не бывает. В то же время, для порабощённых людей это была пытка. Это значило, что они ежедневно подвергались физическому и психологическому насилию и были совершенно лишены остатков достоинства и немногих радостей жизни, за которые цеплялись даже рабы. Каждый понимает, насколько неприятно работать на высокомерного босса, контролирующего каждый твой шаг и тем самым разрушающего твою уверенность в себе и самооценку. Таким человеком был и Македон, только управлял он не свободными людьми, а рабами. Без его разрешения они не могли ни поесть, ни одеться, ни заговорить, ни заснуть. Каждую минуту они выполняли его приказы. Деваться им было некуда. Порабощённые им люди так его ненавидели, что собрались вместе и решили, что больше не станут его терпеть.

Убийство было для них единственным выходом. Решение убить рабовладельца далось им непросто, особенно учитывая, что желание избавиться от Македона было в данном случае единственным мотивом. Если верить Плинию, рабы не пытались сбежать, пока Македон не пришёл в себя и не рассказал, что случилось. По-видимому, они планировали и дальше служить его семье. Им хотелось только отделаться от него самого. Они знали, что если их поймают, их в лучшем случае ожидает мгновенная смерть, почти наверняка – ужасная публичная казнь путём распятия. В худшем случае – пытки и только потом распятие. Если бы Македон или кто-то из его верных рабов заподозрил заговор, их пытали бы, а затем жестоко убили бы. Как мы вскоре убедимся, римляне старались держать рабов в страхе и напоминать им о могуществе римского государства. Нужно было быть очень смелым, чтобы просто намекнуть такому же рабу, что ты, может быть, подумываешь об убийстве своего владельца.

Очевидно, этим рабам всё-таки удалось договориться, что они вместе убьют своего поработителя и попытаются выдать произошедшее за несчастный случай (по нынешним меркам, заговор бестолковый, но тогда у них всё могло получиться). Значит, они каким-то образом всё спланировали, провели дни, недели, может быть, месяцы, опасаясь не только обычного поведения Македона, но и того, что их заговор будет раскрыт. В редкие минуты, которые им удавалось выкроить для себя, они украдкой организовывали встречи и шептались, надеясь, что могут друг другу доверять. В конце концов, они договорились о дне и часе нападения, и напряжение возросло ещё сильнее. В назначенный день они подготовили бани, разделись сами, раздели Македона и сопроводили его в зал с горячей водой. Зал был наполнен паром. Один из рабов поддерживал огонь, нагревая бассейн, пока температура в нём не достигла 40 или 50 °C. Все присутствующие страшно вспотели. Македон вёл себя как обычно: выкрикивал приказы, бранил человека, намазывавшего его спину оливковым маслом, запустил в другого человека сандалией (да, я всё это придумываю, присоединяйтесь). Атмосфера в комнате накалялась с каждой минутой, пока один из рабов не кивнул остальным, после чего они набросились на Македона и вырубили его. На какое-то мгновение им показалось, что у них всё получилось. Они поверили, что освободились от его тирании. Его неподвижное обмякшее тело валялось на полу. Они были истощены и напуганы, а их кровь кипела от адреналина. Теперь пришло время актёрства: они вынесли его из зала, закричали, что он потерял сознание, привлекли внимание других рабов, которые принялись его оплакивать. Может быть, они даже позволили себе отпраздновать успех, как вдруг пришла весть о том, что Македон выжил. Всё пропало, и теперь им предстояло умереть страшной смертью. Мгновенное, ошеломляющее и мучительное осознание этого – само по себе трагедия.

Трагический исход этого дела для порабощённых людей был обусловлен тем, что римское право и судебная практика не щадили рабов. Римляне не собирались рисковать своей собственностью и предпочитали, чтобы наказания в таких случаях были поистине устрашающими. Если человека убивали его собственные рабы, всех без исключения рабов, живших с ними под одной крышей, казнили. Всех мужчин, женщин и детей, юридически считавшихся собственностью покойного, ждала мучительная смерть за Эсквилинскими воротами Рима. Да, и детей тоже. Даже детей. Это наказание существовало, чтобы каждый раб постоянно чувствовал себя ответственным за благополучие рабовладельца и защищал его от любой угрозы любой ценой. Рабы могли быть привлечены к ответственности за то, что не позвали на помощь, когда на рабовладельца напал кто-то другой, и даже за то, что не уберегли господина от самоубийства. Их могли казнить за то, что они только «делали вид», что помогали поработителю, и звали на помощь недостаточно громко. Они должны были защищать владельцев даже ценой собственной жизни, иначе их в любом случае ждала казнь. Мы знаем, что римляне не просто писали об этом в книгах, а действительно поступали так с рабами, потому что в 61 года до н. э. до смешного богатый человек по имени Луций Педаний Секунд был заколот кем-то из своих рабов, после чего к смерти одновременно приговорили четыре сотни принадлежавших ему людей. Уничтожение стольких невинных жизней смутило даже римлян. Тацит упоминает два возможных мотива убийства Секунда: либо неназванный раб влюбился в катамита и хотел, чтобы его хозяин отстал от мальчика, либо Секунд пообещал освободить этого раба, а потом в последний момент передумал. Оба объяснения подразумевают, что это убийство, в отличие от расправы над Македоном, не было спланировано заранее. Убийца пронзил Секунда клинком поспешно, в порыве ярости. Тем не менее, в эту секунду он обрёк на смерть всех рабов и бывших рабов, живших под одной крышей с жертвой. Можно только гадать, о чём он думал, стоя рядом с трупом Секунда.

Казнь рабов, даже множества рабов сразу, редко вызывала в Риме большое оживление. К 61 году н. э. закон, установивший это наказание (Senatus consultum Silanianum), действовал вот уже 51 год. Его приняли в правление Августа и дополнили в 58 году н. э. распространив его действие на вольноотпущенников. Даже люди, формально уже получившие свободу, не были по-настоящему свободными. Неизвестно, сколько раз его применяли до этого случая, но, по-видимому, никто особенно не протестовал, потому что Тацит ни о чём подобном не сообщает. Тем не менее, когда после убийства Секунда было названо число людей, обречённых на казнь, римский народ взбунтовался. Это один из тех случаев, когда Тацит описывает поведение простых людей как глупое и нелепое, рассчитывая, что римские аристократы, для которых он пишет, с ним согласятся, а современный читатель воспринимает всё совершенно иначе. Например, когда женщины у него выступают с пламенными речами, которые современному читателю кажутся крутыми, или когда, как в этот раз, римский плебс – бедные, бесправные и порабощённые люди – шествует по улицам Рима и устраивает демонстрацию перед зданием сената, требуя помиловать 399 ни в чём не повинных узников. Тацит насмехается над простолюдинами, которые, по его мнению, повели себя недальновидно и не по-римски, и ещё сильнее насмехается над некоторыми сенаторами, инициировавшими дебаты по данному вопросу, чтобы остановить казнь – а мы, читатели 21 века, горячо приветствуем эту попытку спасти человеческие жизни, хоть она и была обречена на провал. Впрочем, не стоит забывать, что даже при самом благоприятном исходе дела осуждённые провели бы всю оставшуюся жизнь в рабстве.

Тацит не приводит доводов тех, кто выступал в защиту рабов, зато цитирует длинную и крайне помпезную речь некоего Гая Кассия Лонгина, известного в своё время правоведа, чьи суждения по юридическим вопросам в самом деле казались крайне весомыми людям, которых интересовали мнения римских юристов. Лонгин категорически отвергал любые нововведения и, если верить Тациту, заявил, что решения, принимавшиеся в прошлом, во всех случаях лучше и правильнее нынешних, а любые поправки к законам по определению плохи и ошибочны. Не важно, что этому закону было всего пятьдесят лет (или даже всего три года); он был достаточно старым, чтобы Лонгин встал на его защиту. Консерватизм римского сената, его отношение к прошлому как к чему-то безупречному во всех отношениях – вне зависимости от того, что в действительности происходило в те годы – действительно поражает. Так или иначе, Лонгин ссылался не только на «древность» закона, но и на то, что такой закон был очень нужен богачам вроде него, владевшим и постоянно пользовавшимся сотнями людей, многие из которых родились свободными в чужих странах, а затем были захвачены и проданы римлянам. Лонгин говорит: «Этот сброд не обуздать иначе, как устрашением». Он признаёт, что «погибнут некоторые безвинные», пожимая плечами: эта несправедливость, «являясь злом для отдельных лиц, возмещается общественной пользой». Общество, о пользе которого он печётся, это, разумеется, римское рабовладельческое общество, а отдельные лица – порабощённые люди. Польза, о которой он говорит, заключается в возможности счастливо, комфортно и свободно жить в окружении людей, насильно угнанных в рабство. Он прямо заявляет: «Если рабам в случае недонесения предстоит погибнуть, то каждый из нас может жить один среди многих, пребывать в безопасности среди опасающихся друг друга, наконец знать, что злоумышленников настигнет возмездие».

По мере того, как Рим покорял новые и новые земли, город наполнялся новыми рабами и новым богатством, позволявшим его владельцам приобретать сотни и даже тысячи порабощённых людей. В какой-то момент поработители начали всерьёз опасаться численного превосходства рабов. Владение огромным числом людей стало признаком богатства и привилегированного положения в обществе, и покупка рабов превратилась в демонстративное потребление. В общем, римляне относились к рабам, как нынешние инфлюенсеры – к сумкам Hermès Birkin. Однако, в отличие от сумок, порабощённые люди представляли для владельцев опасность: чем больше рабов человек покупал, тем больше у него в доме было печальных и злых людей, которые откровенного его ненавидели. Об этом не раз писал старый стоик Сенека. Ему, в частности, принадлежит известное высказывание о том, что у человека (то есть богатого рабовладельца) врагов столько же, сколько рабов. Ещё он рассказывает, как в сенате спорили о том, стоит ли принудить рабов, живущих в Риме, носить специальную одежду, чтобы их не путали со свободными людьми. Сенаторы не поддержали это предложение, испугавшись, что рабы могут осознать, как много их в городе, и воспользоваться своим численным преимуществом. Возможно, подобные опасения были напрасны, потому что четыреста человек, принадлежавшие одному-единственному рабовладельцу, явно осознавали, что их много, а он один, но интересно, что богачи всё же беспокоились о последствиях своих действий. Однако, будучи римлянами, очень богатыми римлянами и горячими сторонниками института рабства, сенаторы пришли к выводу, что лучше всего запугать рабов, чтобы они опасались выступить против поработителей.

Именно поэтому сенаторы пресекли любые попытки помиловать четыреста человек, владельцем которых был Луций Педаний Секунд. И по той же причине простые римляне были гораздо более склонны спасти их. Те, у кого рабов было мало – или не было вообще, те, кто работали бок о бок с рабами, не ощущали насущной потребности в том, чтобы держать их в подчинении и страхе. Они не были двадцать четыре часа в сутки окружены множеством порабощённых людей, которые бы будили, кормили, одевали и мыли их. Им не нужно было защищать от рабов себя и свой образ жизни. Senatus consultum Silanianum защищал интересы магнатов, джеффов безосов, марков цукербергов и арабских шейхов римского мира, а не людей вроде нас с вами. Простым римлянам было непонятно, зачем потребовалось казнить 399 невинных мужчин, женщин и детей. Они относились к этой казни как к чему-то жестокому и бессмысленному. Большинство из них при этом не имели ничего против рабства как такового – многие и сами владели порабощёнными людьми – но масштабы расправы их возмутили. Сенаторам же не было никакого дела до порабощённых людей, как, впрочем, и до масс, озаботившихся вдруг такими пустяками, как чужие жизни и справедливость. Сенаторов заботило, какой урок извлекут из случившегося сотни людей, ожидавшие их у них дома.

В конце концов пощадили только вольноотпущенников Секунда (хотя некто Варрон требовал приговорить их к изгнанию просто за то, что они жили в доме убитого), а четыреста рабов были осуждены. Приговор должны были привести в исполнение немедленно, но римские толпы вновь взбунтовались, принялись бросать камни и угрожали устроить поджог. Благодаря им в тот день никто не был распят на кресте. Нерона эта ситуация вынудила написать римскому народу сердитое письмо-выговор (по-моему, это очень нелепая реакция, но Тацит, кажется, относится к ней серьёзно). Через несколько дней казнь возобновилась, но на этот раз вдоль улиц, по которым вели узников, выставили воинские заслоны. Сотни мужчин, женщин и детей вывели за эсквилинские ворота и часами прибивали или привязывали к крестам, на которых они несколько дней мучительно умирали из-за преступления одного человека.

Называя порабощённых людей врагами, Сенека имел в виду не то, что рабы изначально являются врагами, а то, что они становятся таковыми из-за чрезмерно жестокого обращения со стороны рабовладельцев. Сенека намеренно обходит молчанием тот факт, что значительная часть рабов были самыми настоящими врагами римлян, пока те не взяли их в плен на поле боя или не угнали из захваченного города. Да и в основе его призывов обращаться с рабами добрее лежали эгоистические мотивы. Он хотел, чтобы порабощённые люди оставались верны рабовладельцам и готовы были умереть за них, если возникнет такая необходимость. Он сам был рабовладельцем и вряд ли заслуживает нашей поддержки, однако он рассуждал о реальности, которую римляне ощущали особенно остро. Почти все известные случаи убийств рабовладельцев рабами были следствием крайне сурового обращения с порабощёнными людьми. Македон стал жертвой собственного бессердечного деспотизма. Ещё один заметный рабовладелец, погибший от рук порабощённых им людей – Луций Минуций Базил, один из убийц Цезаря. Базила убили за то, что он пытал и калечил своих рабов – некоторые на основании этих слов делают вывод, что он их кастрировал, но в действительности речь может идти о любом членовредительстве. В любом случае кому-то из тех, кто не понаслышке знал о его жестокости, она показалась чрезмерной. Лишь одно убийство выбивается из этого ряда, и причина в том, что убитый был настолько малозначительным человеком, что о его гибели мы знаем лишь благодаря сохранившейся надписи. Его звали Марк Теренций Юкунд, в своё время он сам был рабом, но получил свободу и пас овец некоего Марка Теренция, о котором более ничего не известно, в Майнце (нынешняя Германия). Юкунда по неизвестной причине убил его собственный раб, который затем повесился, чтобы избежать мук распятия. Трудно удивляться тому, что надпись не сообщает, заслуживал ли Юкунд подобной смерти. Впрочем, надо полагать, что заслуживал – в слишком уж неприятной компании он оказался.