Наряду с женщинами, которых мужья избивали или бросали куда-то или откуда-то, были, разумеется, и мужчины, убитые жёнами. В современном мире, если верить статистике ООН, на каждые шесть убитых партнёрами женщин приходится один мужчина. Даже сегодня, в век информации и интернета, мы крайне редко слышим о мужчинах, подвергшихся домашнему насилию, а женщины, убившие своих партнёров, почти всегда оказываются жертвами, которые использовали насилие для самозащиты. Вспомните о Треворе и Мо из сериала «Жители Ист-Энда» или о Хелен и Робе из «Арчеров». Римляне жили в мире, где информации было гораздо меньше, да и к действиям женщин большого интереса не проявляли. Все известные нам римские жёны, убившие своих мужей, либо были связаны с императорской семьёй, либо жили во времена, которые сами римляне считали глубокой древностью. И во всех этих случаях орудием убийства был яд.

Римские авторы раз за разом рассказывают одну и ту же притчу о жене, убившей мужа, – и из-за однообразия и предсказуемости этих историй трудно поверить, что нечто подобное хоть раз происходило в действительности. Впрочем, все стереотипы основаны на чём-то реальном. Стереотипная римская мужеубийца – это чересчур заботливая мать, расправляющаяся с мужем, чтобы его место занял её сын. Так изображали жену Августа Ливию, силясь объяснить, каким образом олух Тиберий стал императором; точно так же изображали и Агриппину Младшую, объясняя, каким образом императором стал чудовищный нарцисс Нерон. То же самое рассказывали и о забытой женщине по имени Кварта Гостилия (как по мне, неплохое имя для убийцы), которая якобы умертвила своего мужа и действующего консула Гая Кальпурния Пизона в 154 году до н. э. Разумеется, в нашем распоряжении нет источников того времени, повествующих об этом убийстве. Нам приходится довольствоваться одним-единственным абзацем в «Истории» Ливия, жившего гораздо позже и пытавшегося упомянуть в своём сочинении все значимые события, которые произошли в Риме со дня его основания в 753 году до н. э. до времени создания этого труда (примерно 27 год до н. э.) При таких масштабах Ливию некогда было вдаваться в детали, и лично я рада, что о Гостилии он сообщает хоть что-то.

Ливий пишет, что у Гостилии, жены Гая Кальпурния Пизона, был взрослый сын от предыдущего брака по имени Квинт Фульвий Флакк. Кальпурний во всём преуспевал и стал консулом, а от Квинта не было никакого толку – по крайней мере, с точки зрения его матери. В 154 году в Риме произошла серия на первый взгляд не связанных между собой инцидентов. Сначала претор Тиберий Минуций умер от внезапно поразившей его болезни. Затем Квинт и Кальпурний одновременно участвовали в выборах консулов, однако консулом стал только Кальпурний. Наконец, умер и сам Кальпурний, как казалось, от той же самой болезни, что и Тиберий. Смерть двух магистратов в один и тот же год сперва приняли за посланный богами знак; объяснение ему искали, копаясь в священных книгах и гадая по внутренностям пушистых животных. Этим занимались все (вариантов у них не было, так велел закон), кроме Гая Клавдия, который стал претором вместо Тиберия и сразу же почуял неладное. В частности, этого римского Коломбо насторожило то, что Квинт каким-то образом был объявлен консулом вместо отчима. Очень быстро – так быстро, что это само по себе подозрительно – появились свидетели, утверждавшие, будто Гостилия сильно злилась на Квинта из-за того, что он не смог выиграть выборы. Оказалось, что он уже трижды безуспешно пытался получить эту должность. Гостилия считала его неудачником и, как всякая чересчур заботливая мать, сперва отругала сына, а потом пообещала, что в следующий раз сама позаботится о том, чтобы у него всё получилось. Если верить анонимным доносчикам, она даже уточнила, что предпримет меры, чтобы Квинт стал консулом не позднее чем через два месяца. Ливий пишет, что эти слова подтвердились на деле: Гостилия отравила Кальпурния. И Гостилию, которая была либо ужасной матерью, решившейся убить своего супруга, самого могущественного человека в Риме, ради сына-неудачника, либо невинной и обескураженной женщиной, только что потерявшей мужа, на основании этих анонимных доносов немедленно признали виновной и, вероятно, казнили.

Эти истории до ужаса предсказуемы. Невозможно сказать, где заканчивается избитое клише, образ женщины, которая слишком активно вмешивается в политику и в жизнь собственного сына, и начинается история реальной женщины, которая жила, дышала, чувствовала, любила, а может, и убивала. Это клише так удачно вписывается в представления римлян о том, какое место женщины должны занимать в обществе и что происходит, когда они «наглеют» (умирают хорошие мужчины, а это плохо), что принимать сообщения источников на веру совершенно не хочется. Очередная римлянка заболталась и пошла убивать. Ну-ну, это мы уже слышали. Но тот факт, что истории об убийстве мужчин женщинами сводятся к этим сюжетам, можно объяснить и иначе: только подобные случаи вписывались в хорошо знакомый римлянам нарратив, поэтому только их и упомянули в источниках. Точно так же сегодня мы ничего не слышим о мужчинах, которых их жёны бьют и даже убивают из ревности, в приступе гнева, по причине душевной болезни или из-за стремления к контролю, поскольку такие истории не вписываются в наши стереотипные представления о домашнем насилии – а запуганные женщины, мстящие своим мужьям, наоборот, регулярно встречаются в популярных мыльных операх. Чрезмерное внимание римских писателей к чересчур заботливым матерям, убивавшим мужей ради сыновей, не свидетельствует о том, что таких женщин не существовало, как, впрочем, и о том, что не существовало других женщин-мужеубийц. Оно говорит лишь о том, что только таких женщин римляне по-настоящему боялись.