Для римских аристократов смысл брака состоял в том, чтобы связать две семьи, их средства и их репутации, в горе и в радости. Как результат, о происходившем в браке, мы знаем даже меньше, чем о событиях внутри отдельных семей: за тем, чтобы сохранить всё в тайне, следили сразу два клана. Мы узнаём о проблемах только в тех случаях, когда эти кланы ссорились: например, если мужчина из одной семьи убил женщину из другой. Римская история знает два особенно резонансных дела об убийстве одного супруга другим; в обоих случаях жена стала жертвой мужа. Римскому мужчине нетрудно было убить свою жену, поскольку семья была большей частью ограждена от общественного контроля. Происходившее между мужем и женой редко выходило за стены их виллы, потому что за пределами семьи женщины были лишены средств правовой защиты. Закон приравнивал их к несовершеннолетним, они не могли заключать договоры или представлять себя в суде. Как если бы сегодня женщинам нельзя было покупать алкоголь или лотерейные билеты. Считалось, что они чересчур инфантильные и недалёкие, а потому неспособны сами о себе позаботиться. За женщинами должны были присматривать мужчины-опекуны, которые подписывали за них бумаги и следили, чтобы они ненароком не потратили все свои деньги на обувь или какую-нибудь косметику. Чаще всего опекуном женщины был её отец, иногда муж, порой – просто какой-нибудь друг семьи. Цицерон особенно отличился, когда променял свою жену на юную и очень богатую девушку, находившуюся под его опекой, что давало ему возможность пользоваться её средствами. Иногда такая опека была насилием, иногда – поддержкой, а иногда – партнёрством, но во всех без исключения случаях женщины оказывались в подчинённом положении. А значит, женщина мало что могла сделать, если брак оказывался несчастливым, и муж её бил или вёл себя ещё хуже. Она могла развестись, если её опекун не был против, или могла попросить опекуна о помощи, но её собственные возможности были крайне ограничены. Ей приходилось обращаться к семье, чтобы та своими силами восстановила справедливость.

Примеры бытовых убийств, совершённых в разные периоды римской истории, демонстрируют, сколь разные формы могло принимать это восстановление справедливости своими силами. Один из самых ранних относится к правлению Тиберия, примерно к 24 году н. э., и известен нам со слов Тацита, писавшего восемью десятилетиями позже. Пример этот нельзя назвать типичным: Тацит приводит его просто потому, что император – по неизвестным причинам – вмешался в ситуацию лично.

Как и все самые лучшие детективные истории, эта начинается с тела женщины, обнаруженного в Риме на заре нового дня. Солнце светило, птицы пели, а искорёженное тело женщины лежало на земле. Тело принадлежало Апронии, жене претора Плавтия Сильвана, которая каким-то образом выпала из окна своей спальни и разбилась насмерть. Это уже было подозрительно. Апрония была дочерью весьма влиятельного человека по имени Луций Апроний. Он сделал успешную военную карьеру в Германии и Далмации и принял активное участие в подавлении восстания в Иллирике. За это он получил право носить триумфальные знаки отличия – особенную парадную одежду. К дочери человека, которому было позволено носить такую одежду, тогда относились примерно так же, как сегодня – к дочери какого-нибудь Брэда Питта: все хотели жениться на Апронии, чтобы проводить время с её папой. И отец остановил свой выбор на успешном молодом человеке по имени Марк Плавтий Сильван. В 24 г. Сильван получил должность претора – следующую по старшинству после консула. Женитьба на дочери Апрония свидетельствовала, что он далеко пойдёт.

К несчастью для Сильвана, Апрония погибла, больно ударившись о римскую землю. Но ещё большим несчастьем для него стало то, что Апроний не поверил, будто его дочь, прекрасная дочь благородного римлянина, могла среди ночи по чистой случайности выпасть из окна своей спальни. Эта версия показалась ему смехотворной. Не поверил Апроний и в то – представьте себе, пожалуйста, самого стереотипного римского аристократа, какого только можете представить, сурового военачальника с армейской выправкой, одетого в роскошную тогу – что его дочь выбросилась из окна намеренно. Это была версия Сильвана. Апроний был убеждён, что Сильван убил его дочь. Он был настолько в этом уверен, что хотел отдать Сильвана под суд. И ещё он хотел, чтобы дело дошло до самого императора.

Вы видите, что мы уже отошли от привычного детективного сценария. В наших детективах тело женщины находят в прологе, а уже в первой главе седой и нетрезвый следователь осматривает место преступления; но в Риме не было полицейских, которые принялись бы расследовать загадочную смерть Апронии. До тех пор, пока её отец не обратился к императору, представители римских властей не вмешивались в это дело, потому что, с точки зрения любого римлянина, убийства чьих-либо жён, детей, мужей и вообще кого бы то ни было их не касались.

В романе Агаты Кристи «С помощью зеркал» есть эпизод, в котором мисс Марпл призывает посадить человека, которого она называет «опасным безумцем», в тюрьму «ради общественного блага». Как и большинство из нас, мисс Марпл считала, что государство должно выявлять «опасных» индивидов и изолировать их от общества, чтобы они больше никому не причинили вреда. Например, убийц, с которыми Марпл была знакома не понаслышке. Это демонстрирует, насколько наши представления о государстве и о том, что является частным делом, а что государственным, отличаются от римских. Большинству из нас кажется очевидным, что государство обязано обеспечивать безопасность своих граждан с помощью полиции и судебной системы. Если кого-то убивают, полиция расследует дело, прокурорская служба возбуждает судебное преследование, а служба исполнения наказаний изолирует убийцу от общества и держит его под замком столько, сколько решит суд. Никто не ждёт, что этим займутся родственники жертвы, ведь убийство – дело государственной важности. Государство исполняет здесь сразу две функции: оно вершит правосудие и наказывает нарушителя, тем самым восстанавливая справедливость, а также защищает своих граждан, выявляя и обезвреживая источник опасности. Схожим образом от государства в наши дни ждут, что оно предпримет меры, чтобы в магазинах не продавались испорченные продукты, а опасные вещества вроде героина не были доступны всем желающим. Мы платим налоги, чтобы государство нас защищало. В то же время, мы не ждём, что государство залезет к нам в спальню и будет указывать женщинам, с кем им можно, а с кем нельзя заниматься сексом, или начнёт оказывать матерям почести за рождение детей. Это частные дела.

Однако римляне смотрели на вещи иначе. Они не видели ничего плохого в награждении матерей. Законы, в которых прописывалось, сколько украшений разрешено носить девушкам, тоже касались им вполне разумными. А вот убийство они считали семейным делом. Если муж убил жену, разбираться с этим должен был её опекун. Он должен был найти обвинителя (или выступить в качестве такового) и вызвать убийцу в суд, или потребовать от виновника компенсацию, если семья решила не доводить дело до суда. В Риме не было ни полиции, которая могла бы собрать улики, ни тюрьмы, куда можно было бы посадить опасного индивида – точно также же, как не было управления по санитарному надзору, которое следило бы за тем, чтобы хозяева таверн не травили постояльцев протухшим мясом, а маленькие дети не покупали ножи. О таких вещах могли позаботиться только боги и частные лица.

Римская система правосудия была целиком и полностью основана на личной ответственности. Частный человек должен был установить, что имело место преступление, выяснить, кто его совершил, и найти пути урегулирования. Успех при этом зависел от трёх вещей. Во-первых, нужно было найти виновного, во-вторых, нужно было заставить его признаться в содеянном, и, наконец, стороны должны были прийти к соглашению относительно размера компенсации, которую виновник ещё должен был выплатить. На каждом из этапов частного человека подстерегали трудности. О том, что происходило, когда пройти этот путь не удавалось, свидетельствуют многочисленные сохранившиеся таблички с проклятиями. Таблички с проклятиями – это свинцовые пластинки, на которых люди нацарапывали проклятия. После этого они сворачивали их в трубочки, вбивали в них гвозди, чтобы никто не мог их развернуть, и закапывали их на территории святилищ в надежде на то, что великодушное божество покарает человека, укравшего горшок. Мы ещё рассмотрим эти проклятия подробнее, а пока просто поверьте, что огромное количество таких табличек было изготовлено людьми, которые страшно злились на того, кто украл у них свинью, перчатки или любимую пару обуви, и просили богов навредить этому человеку или даже стереть его с лица земли. Иногда они знали, что во всём виноват некий Квинт, но доказать этого не могли, и поэтому умоляли Юпитера наказать конкретного Квинта. У системы, основанной на личной ответственности, было множество недостатков. Некоторым римлянам она обеспечивала более широкий доступ к правосудию, чем другим. Среди этих счастливцев был и Апроний.

В принципе, Апроний мог побеседовать с Сильваном с глазу на глаз и договориться с ним о компенсации, но Апроний, как уже говорилось, был очень важной персоной, и ему хотелось большего. Он хотел, чтобы состоялся публичный суд, чтобы все в Риме узнали, что его дочь стала жертвой Сильвана. И Апроний мог это устроить, потому что у него был доступ к императору. К тому же Сильван повёл себя очень и очень странно. Апронию быстро удалось доставить Сильвана на допрос к Тиберию, что само по себе свидетельствовало о его власти и влиянии. Императоры вроде Тиберия обычно проводили время в раздумьях о целых провинциях и колониях, а не о домашних делах какого-то идиота-претора. Большую часть времени, по крайней мере. Тиберий был ворчливым стариком, причём практически с рождения, но он, кажется, питал слабость к загадочным происшествиям. Он был подающей надежды мисс Марпл римского мира, что-то в этом деле его привлекло, и он взялся за него всерьёз. Может быть, причина была в том, что бабушка Сильвана дружила с матерью Тиберия. Ливия и Ургулания (хуже имени, кажется, не придумаешь) были не разлей вода, причём Ливия оказывала немалое влияние на сына в первые годы его правления. Впрочем, к ней мы тоже ещё вернёмся. Возможно, она тут и ни при чём, и Тиберий просто очень хорошо относился к Апронию. Как бы то ни было, сначала он просто спросил Сильвана, что произошло с его бедной женой. Сильван «сбивчиво» ответил, что он якобы крепко спал, а Апрония, наверное, в это время совершила самоубийство. К несчастью для нас, Тацит не сообщает, почему, по версии Сильвана, его жена захотела свести счёты с жизнью, пока он спал. Может быть, он ужасно храпел. Так или иначе, Тиберий ему не поверил. Мы знаем это, потому что затем Тиберий занялся чем-то поистине неслыханным: он отправился осматривать место преступления.

Это, пожалуй, единственный во все задокументированной римской истории пример того, как император решил расследовать убийство путём осмотра места преступления. Ничего подобного в Риме никогда не происходило, потому что представления римлян о доказательствах отличались от наших. Когда в римских судах слушались дела об убийствах, никому не приходило в голову взглянуть на кинжал, перчатки или другие вещдоки. Вместо этого люди выступали с тщательно подготовленными речами, используя одни и те же риторические приёмы. В основном они вещали о характере убитого и/или жертвы, об их образе жизни в целом, а не о конкретных обстоятельствах конкретного дела. А судья или присяжные выбирали того, кто им больше нравился. Осмотр места преступления не играл в этом процессе большой роли. Поэтому никто не ожидал, что Тиберий решит взглянуть на окно, из которого выпала Апрония. Это было настолько неожиданно, что Сильван даже не удосужился прибраться после убийства, и Тиберий, если верить Тациту, обнаружил «следы борьбы, показывавшие, что Апрония была сброшена вниз насильственно». Увы, Тацит не уточняет, что это были за следы. Может быть, стулья, разбросанные по комнате, или порванные занавески, или кровь на мягкой мебели. Если честно, у меня это в голове не укладывается. Сильван был очень богат. У него было много рабов. При этом он почему-то не приказал им привести комнату в порядок, чтобы она не выглядела так подозрительно. Никому не пришло в голову всё там протереть, пока Сильван ходил к императору. По-видимому, никто не думал, что грозный Тиберий, правитель всей Западной Европы и Северной Африки, бросит все дела и побежит осматривать чью-то спальню. Ни один император, кроме него, не стал бы этого делать, даже ради внука маминой подруги. А Тиберию просто нравилось всё загадочное. Сохранилось много милых историй о том, как он исследовал что-то, что его заинтересовало. Плиний Старший в своей «Естественной истории» (в сущности, энциклопедии всего, что было известно Плинию) сообщает, что Тиберий интересовался странными морскими чудовищами, обнаруженными во время отлива близ нынешнего Лиона (среди них были морские слоны и загадочные морские бараны). А Флегонт из Тралл в своей безумной книге о греческих и римских диковинках пишет, что Тиберий велел изготовить слепки гигантских зубов и костей, найденных на территории современной Турции. Если верить Флегонту, один зуб был длиной около 30 см; император приказал изготовить полноразмерную модель гиганта, которому он мог принадлежать. Как отметила Адриенна Майор, это делает Тиберия первым в истории палеонтологом. Ему, как какому-нибудь Фоксу Малдеру, не терпелось разобраться в каждом загадочном деле, о котором его ставили в известность – и сбивчивый рассказ Сильвана о внезапном самоубийстве Апронии не стал исключением.

Один итальянский историк считает, что в деле Сильвана Тиберия заинтересовало ещё одно обстоятельство. Он выдвигает предположение, что Марк Плавтий Сильван и некий Сервий Плавт, которого, если верить хронике Св. Иеронима, в 24 году н. э. уличили в растлении собственного сына – это один и тот же человек. Если это так, человеком он был поистине ужасным: сперва он совершил половое преступление в отношении сына – в чём конкретно заключалось «растление», Иероним не сообщает – а затем, когда в этом его уже обвинили, убил жену, выбросив её из окна. А ведь сделать это не так-то просто. Задумайтесь на мгновение о том, каково это – схватить взрослую женщину, которая, скорее всего, активно сопротивляется, и выкинуть её из окна, не давая ей уцепиться за подоконник или за что-нибудь ещё. Представьте, какая это упорная борьба не на жизнь, а на смерть. Даже если Сильвану кто-то помог, этот способ убийства нельзя назвать простым. Он свидетельствует о том, что он не планировал ничего заранее, но в тот день был решительно настроен расправиться с жертвой. И если Сильван и Сервий – одно лицо, возможно, обстоятельства смерти Апронии навели Тиберия (и её отца) на мысль о мотиве преступления. Нетрудно представить, что жена испытывала отвращение к мужу-насильнику, в результате чего могла вспыхнуть драка. Удивляло лишь то, что подобное произошло в одном из «благородных» семейств, члены которых должны были контролировать эмоции и беречь свою репутацию.

Но, по-видимому, нечто подобное действительно произошло. Тиберий обнаружил улики и отправил Сильвана в сенат, чтобы там его официально судили и признали виновным (в те времена императоры пытались сохранять видимость демократии). Но дожить до суда Сильвану было не суждено. Вмешалась его бабушка Ургулания: она послала ему кинжал – вежливый, но не такой уж тонкий намёк на то, что Сильвану следует избавить всех от траты времени и денег и наказать себя самостоятельно, пронзив себе грудь. Убивать себя Сильвану не хотелось – пожалуй, единственное, в чём его можно понять – и, не сумев себя заколоть (здесь его тоже можно понять), он приказал рабу вскрыть себе вены. Свершилось ли правосудие – вопрос дискуссионный. Жизни Сильван лишился, но есть ощущение, что он остался безнаказанным, ведь ему позволили умереть у себя дома от собственной руки, избежав публичного суда. Да и история обошлась с ним довольно мягко.

Это убийство кажется ещё более интригующим, если учесть то, о чём Тацит не упомянул – вероятно, потому, что он был тот ещё женоненавистник и старательно замалчивал роль женщин во всём, о чём писал. У Сильвана была сестра по имени Плавтия Ургуланилла, одно время находившаяся замужем за будущим императором Клавдием. Светоний мимоходом сообщает, что Клавдий развёлся с Ургуланиллой «из-за её наглого разврата и из-за подозрения в убийстве». Логично предположить, что речь идёт об убийстве её невестки Апронии. В таком случае есть подозрение, что убита она была не в порыве страсти, разыгравшейся среди ночи, а в результате внутрисемейного заговора. Если вспомнить, что Сильван – это, возможно, упомянутый Иеронимом Сервий, можно предположить, что брат и сестра вместе сделали нечто ужасное с сыном Сильвана, а когда это вскрылось, вместе убили его жену и пытались – безуспешно – выдать произошедшее за самоубийство. Примечательно, что Ургуланилле не грозило ничего, кроме развода: нет оснований считать, что Апроний предъявлял ей какие-либо претензии, а Тиберию наверняка не было до неё никакого дела.

Тацит, однако, объясняет действия Сильвана иначе – так же, как объясняли их его друзья после его вынужденного самоубийства. С друзьями Сильвану повезло: они отказывались верить, что такой уважаемый человек мог взять и убить жену, и решили, что Сильван сошёл с ума. Считалось, что безумие вызывают колдуны или боги – чаще колдуны. Светоний, к примеру, сообщает, что многие люди полагали, будто Гай Калигула сошёл с ума из-за того, что его последняя жена Цезония переборщила с любовными зельями. К такому же выводу пришли и друзья Сильвана: они накинулись на его первую жену Нумантину. Бедную Нумантину, которая, должно быть, жила своей жизнью и с наслаждением следила за этим скандалом, обвинили в том, что она наслала на бывшего мужа безумие посредством заклинаний и зелий. Это было серьёзное обвинение, и её дело рассматривалось в суде. К счастью, суд её оправдал – видимо, больше её упрекнуть было не в чем. Всё это, однако, демонстрирует, насколько нелепой казалась сенаторам мысль о том, что один из них убил свою жену. Им легче было поверить в то, что его довели до безумия при помощи колдовства, чем в то, что он просто был очень плохим человеком.