После того как они посетили военное кладбище и Костас впервые увидел могилу сына, они молча прошли, держась за руки, через поля хризантемы увенчанной, с ее дрожащими на ветру бледно-оранжевыми цветками; чертополох и кусты ежевики царапали голые щиколотки.

Взяв напрокат автомобиль, после полудня влюбленные отправились в замок Святого Илариона. Долгий подъем по крутому извилистому склону горы явно пошел им на пользу: они нуждались в простой физической нагрузке. Оказавшись на вершине горы, они подошли к вырезанному в старинных стенах готическому окну полюбоваться пейзажем; их дыхание было прерывистым, пульс – учащенным.

Когда вечером замок закрылся и его покинули как туристы, так и местные жители, Дефне с Костасом, еще не вполне готовые вернуться на людные улицы, чтобы смешаться с толпой, решили задержаться и присели отдохнуть на обкатанный веками камень, на котором отдыхал святой Иларион.

Вечерний полумрак уверенно перешел в ночь. Темнота вокруг медленно, но верно сгущалась, что лишало их возможности спуститься прежним путем, и они решили провести ночь в замке, рискнув остаться в милитаризованной зоне в неурочное время. Они занялись любовью рядом с полоской лугового шафрана, тлеющего бело-розовыми искрами в бледных лучах луны. Оказаться обнаженными под открытым бескрайним небом стало пугающим опытом и одновременно высшим проявлением свободы, которой они достигли.

Они утолили голод фундуком и сушеной шелковицей из пакета. Единственная еда, оказавшаяся в рюкзаках. Выпили воды из фляжек, потом – виски. Костас сделал пару глотков и на этом остановился, чего нельзя было сказать о Дефне. Он в очередной раз заметил, что она пьет слишком жадно, слишком много.

– Я хочу, чтобы ты поехала со мной. – Костас не сводил с Дефне глаз, словно опасаясь, что она в мгновение ока может исчезнуть.

Дефне покачала головой, показав рукой на свободное пространство между ними:

– Куда?

– В Англию. – (В этот момент луна внезапно спряталась за облаками, и Костас едва успел разглядеть, как менялось выражение лица Дефне. Мгновенное удивление, затем уход в себя. Костасу была знакома эта ее манера замкнуться и уйти в глухую оборону.) – Мы можем начать все сначала. Обещаю.

Когда луна снова показалась из-за облаков, Костас обнаружил, что Дефне пребывает в состоянии глубокой задумчивости. Она внимательно разглядывала его: разбитую губу, синяки вокруг глаз, постепенно менявшие цвет.

– Это что… Постой-ка. Ты делаешь мне предложение?

Костас тяжело сглотнул, мысленно ругая себя за то, что не успел подготовиться. Он ведь мог взять с собой кольцо. Он вспомнил ювелирный магазин, возле которого они остановились после посещения ясновидящей. Ему, Костасу, следовало пойти туда прямо на следующий день, но он был слишком занят спасением певчих птиц.

– Я не очень-то умею находить нужные слова, – сказал он.

– Да, я заметила.

– Я люблю тебя, Дефне. И всегда любил. Конечно, мы не можем повернуть время вспять… И я отнюдь не пытаюсь ретушировать прошлое, наши страдания, нашу утрату… Но хочу, чтобы мы дали друг другу второй шанс. – Он внезапно вспомнил о завалявшемся в кармане аммоните. – Скажи, будет очень неприлично, если вместо кольца я подарю тебе аммонит? – (Дефне расхохоталась.) – Прикинь, это морское существо жило миллионы лет назад. По мере того как оно становилось старше, в его раковине появлялись новые камеры. Аммониты пережили три периода массового вымирания, а ведь их нельзя было назвать хорошими пловцами. Однако они обладали потрясающей способностью адаптироваться, их сильной стороной было упорство. – Он протянул ей аммонит. – Я хочу, чтобы ты поехала со мной в Англию. Выйдешь за меня?

Она сжала окаменелость, ладонью ощутив ее тонкую структуру.

– Бедняжка Мерьем! Не зря она так переживала, узнав, что ты вернулся. Если мы сейчас это сделаем, моя семья, скорее всего, никогда меня не простит. Папа, мама, двоюродные братья…

– Позволь мне с ними поговорить.

– Не самая удачная идея. Мерьем уже в курсе, но родители ни о чем не подозревают. Допустим, я им все расскажу. Надоело прятаться. И теперь они узнают, что я столько лет врала им, будто Юсуф – отец моего ребенка… А значит, у них были еще более веские причины проклясть меня… Они вряд ли хоть когда-нибудь простят мне, что я оговорила турка, чтобы защитить своего греческого любовника. Ну и кашу же я заварила! – Она провела рукой по волосам и, поджав губы, продолжила: – Впрочем, твоя семья тоже не сильно обрадуется. Твой младший брат, дядя, кузены…

– Они поймут, – нахмурился Костас.

– Нет, не поймут. После того, через что им пришлось пройти, наши семьи наверняка сочтут это предательством.

– С тех пор мир изменился.

– Межнациональная вражда бессмертна. – Она подняла руку с аммонитом. – И лишь добавляет новые слои к затвердевшим оболочкам.

Вокруг повисла звенящая тишина. Подувший из-за деревьев бриз взъерошил кусты, и Дефне невольно поежилась:

– Без поддержки семьи, без страны нам придется ужасно одиноко.

– Все люди одиноки. Мы просто будем это более отчетливо понимать.

– Ведь это ты заставил меня прочесть Кавафиса. Неужели ты забыл своего любимого поэта? По-твоему, можно покинуть родную землю, потому что так сделали многие, а ты не хуже других? Ведь, в конце концов, в мире полно эмигрантов, беженцев, высланных… Обнадеженный, ты разрываешь узы и уезжаешь как можно дальше. А потом в один прекрасный день оглядываешься назад и понимаешь, что узы эти, словно тень, всю дорогу были с тобой. Куда бы мы с тобой ни поехали, этот город, этот остров последуют за нами.

Костас взял ее за руку, поцеловал кончики пальцев. Дефне носила с собой прошлое буквально под кожей; боль растекалась там, точно кровь.

– Я не очень-то умею верить, – сказала она.

– Да, я заметил.

Он и раньше знал, что Дефне подвержена приступам меланхолии. Меланхолия накатывала на нее чередой последовательных волн, приливами и отливами. Когда появлялась первая волна, едва касавшаяся пальцев ног, она казалась полупрозрачной легкой рябью, а потому не было особого греха в том, чтобы счесть ее незначительной, преходящей, исчезающей без следа. Однако за ней следовала новая волна, высотой по щиколотку, потом – другая, уже по колено. Дефне прямо на глазах погружалась по шею в жидкую боль и начинала тонуть. Именно так депрессия и засасывает человека.

– Ты уверен, что хочешь на мне жениться? – спросила Дефне. – Ты ведь знаешь, у меня нелегкий характер, и я…

Он закрыл ей рот ладонью, впервые не дав договорить:

– Еще никогда в жизни я не был так уверен. Но это нормально, если тебе нужно время, чтобы подумать… или отвергнуть меня.

Она улыбнулась. Затем наклонилась поближе, ее дыхание щекотало ему кожу.

– В этом нет нужды, дорогой. – В ее голосе проскользнула тень смущения. – Я всегда мечтала выйти за тебя замуж.

Или потому, что все слова были сказаны, или потому, что влюбленные в этом сейчас нуждались, они какое-то время молчали, слушая звуки ночи, чутко реагируя на любой хруст и шелест.

– Я бы хотел кое-что сделать перед отъездом, – наконец заговорил Костас. – Хочу сходить в таверну. Посмотреть, как поживает старое фиговое дерево.