Таверна «Странствующий Хайям» оказалась самым обычным заведением без особых затей, с выложенными кафельной плиткой столешницами, пасторальными картинами маслом на стенах и большим выбором рыбы во льду. Костас пришел около семи тридцати, посмотрел на часы, не зная, рано он или поздно, так как ему не сказали, в какое время встретиться с остальными.

В таверне Костаса приветствовала элегантная, сильно накрашенная женщина лет семидесяти; ее платиновые волосы были уложены затейливым узлом.

– Ты, должно быть, Костас. – Женщина протянула руки, словно желая обнять нового гостя. – Меня зовут Мерджан. Я из Бейрута. Хотя живу здесь уже целую вечность. А потому считаю себя почетной киприоткой. Добро пожаловать, дорогой!

– Спасибо, – немного оторопев от столь горячего приема со стороны совершенно незнакомого человека, кивнул Костас.

– Нет, ты только посмотри на себя! – воскликнула Мерджан. – Ты прямо-таки стал настоящим англичанином, да? Тебе нужно проводить больше времени у нас, на Средиземном море. Возвращайся к своим корням. Дэвид говорил, ты покинул остров еще совсем молодым парнем. – Увидев написанное на лице Костаса удивление, Мерджан хихикнула. – Мне много чего рассказывают. Пошли, отведу тебя к твоим друзьям.

Хозяйка провела его к столику у окна в задней части зала. В таверне яблоку негде было упасть, посетители вели себя шумно и крайне оживленно. У Костаса по спине поползли мурашки. Он невольно вспомнил «Счастливую смоковницу». Сходство было слишком очевидным, чтобы не обращать внимания. Он не был в подобных местах со времени своего отъезда с острова, и у него вдруг возникло стойкое ощущение, будто он совершает предательство.

Оторвав взгляд от посетителей таверны, Костас сумел хорошенько рассмотреть столик, где его уже ждала компания из трех человек. На Дефне было бирюзовое платье, волны черных волос падали на плечи непокорными завитками. Она сменила серьги на жемчужные капли, которые отражали свет, покачиваясь у подбородка. Подойдя к столику, он слишком поздно понял, что уставился на Дефне и никого больше вокруг не видел.

– А вот и он! – воскликнул Дэвид и, поцеловав руку хозяйки таверны, добавил: – Спасибо, что доставила его в целости и сохранности.

– Нет проблем, дорогой. Теперь ваша очередь о нем позаботиться, – ответила Мерджан и, подмигнув, уплыла прочь.

Костас сел на свободный стул рядом с Дэвидом, оказавшись напротив какой-то женщины с очень высоким лбом; ее серые глаза под набрякшими веками прятались за очками в роговой оправе. Женщина представилась Марией Фернандой.

– Мы как раз болтали об эксгумациях. Твоя любимая тема. – Дэвид поднял рюмку ракы, явно не первую за вечер.

Остальные пили вино. Костас налил себе бокал. Вино пахло древесной корой, сладкими сливами, темной землей.

– Мария Фернанда приехала из Испании, – объяснила Дефне. – Она сыграла важную роль в документировании зверств эпохи гражданских войн.

– Ох, спасибо большое, но мы здесь отнюдь не первопроходцы, – улыбнулась Мария Фернанда. – В девяностых годах прошлого века был достигнут большой прогресс в проведении полевых работ по эксгумации останков в Гватемале, и все благодаря неустанным усилиям борцов за права человека. Они сумели обнаружить множество массовых захоронений, где среди прочих находились тела известных политических диссидентов и местных крестьян из племени майя. Затем была Аргентина. К сожалению, до конца тысяча девятьсот восьмидесятых годов в дорожную карту по разрешению конфликтов отказывались включать эксгумации. Какой позор!

Дэвид повернулся к Костасу:

– Нюрнбергский процесс стал поворотным моментом. Именно тогда люди узнали о широком распространении насилия. Сосед шел на соседа, друг закладывал друга. Сейчас имеет место совсем другой вид вселенского зла: тот, с которым человечество еще не вступило в схватку. Самая животрепещущая тема в мире – проявления бесчеловечности вне поля боя.

– Это тяжкий труд, – заметила Мария Фернанда. – Но по крайней мере, нам не нужно прочесывать океан.

– Она говорит о Чили, – посмотрев на Костаса, объяснила Дефне. – Во время правления Пиночета тысячи людей пропали без вести. Секретные полеты над Тихим океаном и озерами военных вертолетов «Пума», под завязку набитых заключенными, замученными, накачанными наркотиками. Многие из них были еще живыми. Каратели привязывали к ногам жертв железные рельсы, после чего сбрасывали их с вертолетов прямо в воду. Официальные лица все категорически отрицали, но было одно армейское донесение, где говорилось, что они «спрятали» тела в океане. Спрятали! Сволочи!

– Но как люди узнали правду? – спросил Костас.

– По чистой случайности, – ответила Мария Фернанда. – Или то была рука Господа, если ты веришь в подобные вещи. Тело одной из жертв вынесло волной на берег. Я никогда не забуду ее имени: Марта Угарте. Она была учительницей. Зверски избитая, со следами пыток, изнасилованная. Ее тоже привязали к железному брусу и сбросили с вертолета. Однако проволока почему-то ослабла, и тело выплыло на поверхность. Есть фотография, сделанная сразу после того, как тело женщины выловили из моря. Ее открытые глаза смотрят прямо тебе в душу. Именно так общество осознало тот факт, что под водой похоронено еще больше жертв.

Покрутив бокал и ощутив под ладонями его безупречно круглую форму, Костас попытался заглянуть сквозь темно-красную жидкость в ту часть своего сердца, которая так долго оставалась закрытой. Но нашел там лишь застарелые горести – как свои собственные, так и земли, на которой родился, – абсолютно неразделимые, подобно наслоениям в скальных образованиях.

Опомнившись, он спросил Марию Фернанду:

– Где еще вы работали?

– Ой, во всех уголках мира. В Югославии, Камбодже, Руанде… В прошлом году я принимала участие в судебно-медицинской эксгумации тел в Ираке.

– А как вы познакомились с Дефне?

За нее ответила Дефне:

– Я была наслышана о Марии Фернанде и написала ей письмо. Она очень любезно мне ответила, пригласила в Испанию. Получив прошлым летом грант, я отправилась прямо туда. Она со своей командой проводила эксгумацию в трех местах: в Эстремадуре, Астурии, Бургосе. И каждый раз испанские семьи устраивали своим усопшим очень красивые похороны. Безумно трогательно! А когда я вернулась на Кипр, чтобы принять участие в работе Комитета по пропавшим без вести, мы пригласили Марию Фернанду оценить методы нашей работы. И вот она здесь!

Мария Фернанда, бросив в рот оливку, медленно ее прожевала:

– Дефне – потрясающая женщина! Она ходила вместе со мной по домам. Разговаривала с семьями, плакала вместе с ними. Я была безмерно тронута. Мы ведь говорим на разных языках, думаешь ты, а потом видишь, что наш общий язык – это скорбь. Мы, люди с тяжелым прошлым, понимаем друг друга.

Костас глубоко вдохнул; таверна убаюкивала его, а может, не таверна, а слова Марии Фернанды.

– Скажите, а вам никогда не снятся те ужасы, что вы видите днем? Прошу прощения, если вопрос слишком личный.

– Да нет, все нормально. У меня были тревожные сны. – Сняв очки, Мария Фернанда потерла глаза. – Но теперь уже больше нет. По крайней мере, насколько я помню.

– Injuriarum remedium est oblivion, – произнес Дэвид. – Лекарство от обид – забвение.

– Но чтобы лечение оказалось эффективным, мы не должны забывать, – возразила Дефне и, повернувшись к Марии Фернанде, добавила с нежностью в голосе: – Расскажи им о Бургосе.

– Бургос был глубоким тылом франкизма. Вдали от линии фронта. А значит, все тела, которые мы находили в местах массовых захоронений, принадлежали гражданским. Тамошние семьи, как правило, не любили говорить о своем прошлом. Они лишь хотели отдать последний долг своим родным – устроить им похороны. – Сделав глоток воды, Мария Фернанда продолжила: – Однажды я отправилась на место раскопок на такси. Сильно опаздывала. Таксист показался мне приятным парнем – дружелюбным, забавным. И вот, когда спустя какое-то время мы проезжали мимо очаровательного городка под названием Аранда-де-Дуэро, таксист посмотрел на меня в зеркало и сказал: «Это Красная Аранда. Здесь полно смутьянов. Наши парни ликвидировали здесь кучу людей – старых и молодых. Без этого было не обойтись». И я вдруг поняла: человек, с которым я мило болтала о погоде и всяких пустяках, отец троих детей, гордо выставивший фото своей семьи у ветрового стекла, на поверку оказался тем, кто поддерживал массовые убийства мирных жителей.

– И что ты сделала? – спросил Дэвид.

– А что я могла? Ведь мы были наедине на пустой дороге. Но весь оставшийся путь я сидела, словно воды в рот набрала. Не промолвила ни слова. А когда мы приехали, расплатилась и ушла, не удостоив его даже взглядом. Он, естественно, понял, в чем дело.

Дэвид закурил трубку и, выпустив клуб дыма, махнул рукой в сторону Дефне:

– А что бы ты сделала в подобной ситуации?

Все посмотрели на Дефне. В тусклом свете свечей ее глаза сияли, точно полированная бронза.

– Я вовсе не собираюсь морализировать. Простите, если что не так. Но я бы велела ублюдку остановить чертову машину и выпустить меня! Поймала бы попутку или типа того! Короче, подумала бы об этом позже.

Вглядевшись в лицо Дефне, Костас понял, что она говорит абсолютно серьезно. И в это мимолетное мгновение он, словно усталый путник в ночи, который при вспышке молнии видит смутные очертания дома вдали, увидел прежнюю Дефне, с ее яростной нетерпимостью по отношению к любой несправедливости, ощущением собственной правоты и страстной любовью к жизни.

– Не всем суждено быть бойцами, моя дорогая, – попыхивая трубкой, заметил Дэвид. – Иначе у нас не было бы ни поэтов, ни художников, ни ученых…

– А вот я не согласна, – буркнула Дефне в свой бокал с вином. – В жизни случаются такие моменты, когда каждому из нас приходится быть бойцом. Оружием поэта являются слова, оружием художника – картины… Но ты не можешь сказать: «Извините, но я поэт, поэтому я – пас». Ты просто не имеешь права так говорить, когда кругом столько страданий, неравенства, несправедливости. – Дефне залпом осушила бокал и поставила его вверх дном. – Костас, а как насчет тебя? Как бы ты поступил в таких обстоятельствах?

Костас задержал дыхание, чувствуя на себе тяжелый взгляд Дефне:

– Не знаю. Для этого нужно самому оказаться в подобной ситуации.

По лицу Дефне пробежала сдержанная полуулыбка.

– Ты всегда умел рассуждать аргументированно, логично. Любитель наблюдать за чудесами природы и людскими ошибками.

В ее тоне послышались резкие нотки, которых невозможно было не заметить. Настроение за столом сразу испортилось.

– Эй, не судите, и не судимы будете! – взмахнул рукой Дэвид. – Лично я поехал бы дальше и продолжил бы трепаться с таксистом.

Однако Дефне не слушала. Она смотрела на Костаса и только на него одного. И он понял, что за этой внезапной вспышкой ярости скрываются все несказанные друг другу слова, которые кружились в душе Дефне, точно снежинки в стеклянном снежном шаре.

Костас перевел глаза на ее руки, изменившиеся с годами. Раньше Дефне любила красить ногти перламутровым розовым лаком. Но теперь, когда она этого больше не делала, ее руки выглядели неухоженными: ногти короткие, неровные, кутикулы в заусенцах. Когда он посмотрел на лицо своей бывшей возлюбленной, то поймал на себе ее пристальный взгляд.

У Костаса участилось дыхание, грудь судорожно вздымалась и опускалась. Он наклонился вперед и сказал:

– Есть еще один вопрос, заслуживающий внимания. Вопрос, возможно, еще более непростой. Что бы мы делали, оказавшись в том же Бургосе в самый разгар гражданской войны тридцатых годов? Сейчас легко заявлять, что мы непременно поступили бы правильно. Но, честно говоря, никто из нас не знает, где бы мы оказались в случае военных действий.

Тем временем, нарушив повисшую за столом тишину, официант принес основное блюдо: шашлык из баранины с сыром фета и мятой, а также рыбу, запеченную в белом вине, жаренные креветки в чесночном масле; острого цыпленка с приправой «Семь специй» и тушеные листья джута по-ливански…

– Всякий раз, как приезжаю на Кипр, я набираю десять фунтов, – довольно погладил себя по животу Дэвид. – Еда – единственное, в чем турки и греки сходятся.

Костас улыбнулся, хотя ему показалось, что они явно зачастили. Слишком много пьют. Особенно Дефне.

Словно прочитав его мысли, она подняла бокал:

– Ну ладно. Давайте сменим тему. Уж больно мрачная. Итак, Костас, расскажи, что привело тебя к нам на Кипр? Твои любимые деревья, или мхи, или лишайники?

Костас понял, что, пока он собирал информацию о Дефне, она тоже не сидела без дела, успев выяснить, чем он зарабатывает на жизнь. Она знала о его книгах.

– Отчасти из-за работы, – уклончиво ответил Костас. – Хочу установить механизм, с помощью которого фиговые деревья препятствуют уменьшению биоразнообразия в Средиземноморье.

– Фиговые деревья? – удивленно подняла брови Мария Фернанда.

– Да. Я бы сказал, что они защищают экосистему лучше любого другого растения. Фиговые деревья являются пищей не только для людей, но и для животных и насекомых на многие мили вокруг. Обезлесение – серьезная проблема для Кипра. Более того, когда в начале двадцатого века с целью борьбы с малярией началось массовое осушение болот, было посажено множество эвкалиптов и других австралийских растений. Это чужеродные инвазивные виды, которые наносят колоссальный ущерб естественным природным циклам. Мне хотелось бы, чтобы власти уделяли больше внимания местным фиговым деревьям… Впрочем, не стану утомлять вас подробностями своего исследования. – Костас, как всегда, опасался, что его работу сочтут слишком занудной.

– Ты нас вовсе не утомляешь, – заметил Дэвид. – Валяй, расскажи нам еще что-нибудь. Тема фиговых деревьев, несомненно, куда интереснее массовых эксгумаций.

– Бабочки питаются фигами, разве нет? – вступила в разговор Дефне.

При этих словах она расстегнула кожаный ремешок на запястье, продемонстрировав тату в виде маленькой бабочки на внутренней стороне руки.

– Ой, какая прелесть! – пришла в восторг Мария Фернанда.

– Это бабочка-репейница. – Костас старался не выдать своего удивления, ведь раньше у Дефне вообще не было татуировок. – Каждый год они прилетают из Израиля и делают остановку на Кипре. Затем одни бабочки улетают в Турцию, другие – в Грецию. Есть и такие, которые летят из Северной Африки прямо в Центральную Европу. Но в этом году происходит что-то странное. Бабочки, летевшие из Северной Африки, изменили маршрут. И никто не знает почему. Но все они направляются в сторону нашего острова, чтобы присоединиться к тем, для кого это обычный путь миграции. Если наши предположения верны, в ближайшие несколько дней мы станем свидетелями массовой миграции бабочек. Я рассчитываю увидеть их на всем побережье – и на турецкой, и на греческой стороне. Миллионы бабочек.

– Как интересно, – заметила Мария Фернанда. – Надеюсь, они прилетят еще до моего отъезда.

Десерты были съедены, им уже подали кофе, однако Дефне заказала еще одну бутылку вина и на этом явно не собиралась останавливаться.

– Когда видел тебя в последний раз, ты не пила и не курила. – Костас почувствовал тупую пульсирующую боль в висках.

Ее губы изогнулись в едва заметной улыбке. Дефне посмотрела на своего бывшего возлюбленного, ее взгляд был не сфокусирован.

– Со времени твоего отъезда много воды утекло.

– Эй, Дефне! Лично я с удовольствием к тебе присоединюсь. – Дэвид, махнув рукой официанту, заказал еще одну порцию ракы.

– А вот вы, похоже, совсем не пьете. – Мария Фернанда повернулась к Костасу. – И не курите. Что-то подсказывает мне, что вы никогда не лжете… Скажите, а вы всегда такой правильный?

Дефне то ли скептически, то ли, наоборот, утвердительно хмыкнула. И, поймав на себе взгляды остальных, залилась краской.

– Ну однажды он все же солгал. – Она передернула плечами. – Бросил меня.

На лице Марии Фернанды появилось испуганное выражение.

– Прости. Не знала, что вы когда-то встречались.

– Я тоже не знал, – развел руками Дэвид.

– Я тебя не бросал! – Костас не сразу понял, что говорит на повышенных нотах. – Ты не отвечала на мои письма. И просила оставить тебя в покое.

Румянец на щеках Дефне стал ярче. Она пренебрежительно махнула рукой:

– Не волнуйся. Я пошутила. Было бы о чем говорить! Дела давно минувших дней.

Несколько секунд все сидели, словно проглотив язык.

– Ну тогда выпьем за молодость! – поднял рюмку Дэвид.

И вся компания к нему присоединилась.

Дефне неожиданно поставила бокал:

– Костас, скажи, а у них есть кости?

– Прости?

– Я о бабочках. Так есть или нет?

Костас тяжело сглотнул. У него пересохло в горле. Он посмотрел на догоревшую свечу.

– Скелет бабочки находится не в самом теле. В отличие от нас, у них нет твердого костяка, защищающего мягкие ткани. На самом деле можно сказать, что их кожа и является невидимым скелетом.

– Интересно, каково это, – задумчиво произнесла Дефне, – носить свои кости снаружи? Представьте себе, что Кипр – это огромная бабочка! Тогда нам не пришлось бы рыть землю в поисках наших пропавших. Мы бы знали, что мы ими покрыты.

И сколько бы лет ни прошло, Костас никогда не забудет этот образ. Остров-бабочка. Прекрасный, яркий. Пленяющий взгляд буйством красок. Пытающийся взмыть в воздух, чтобы свободно порхать над Средиземным морем, но каждый раз притягиваемый к земле крыльями, покрытыми сломанными костями.

Покинув таверну, чтобы глотнуть наконец свежего воздуха, компания двинулась по извилистым улочкам, вдыхая ароматы жасмина и кедра. До полнолуния оставалось всего несколько дней, луна была окутана легкой облачной дымкой. Они шли мимо каменных домов с решетчатыми окнами и в анемичном свете уличных фонарей казались вырезанными из бумаги силуэтами в театре теней.

Когда Костас вернулся в номер отеля, ночью ему самому приснился тревожный сон. Он оказался в безымянном городе, который мог быть где угодно: в Испании, Чили или на Кипре. Он увидел за дюнами фиговое дерево, а за ним – пустынную улицу, заваленную какими-то отбросами. Он подошел поближе и, к своему ужасу, обнаружил горы умирающей рыбы. Он нашел ведро с водой и принялся бегать взад-вперед, чтобы собрать как можно больше рыбы, но рыбины выскальзывали из рук, били хвостом, судорожно хватали ртом воздух.

Он заметил неподалеку компанию зевак в масках в виде бабочек. Однако Дефне нигде не было. А когда Костас посреди ночи проснулся, пытаясь унять сердцебиение, у него не осталось сомнений, что она тоже присутствовала в его сне: наблюдала за ним, прячась за спинами тех людей в масках.