Определение любви
Кипр, июль 1974 года
Двор был едва освещен тусклым светом убывающей луны. Теплый ветер, весь день свистевший в верхушках деревьев, наконец выдохся и улегся. Ночь стала ласковой и прохладной. Жасмин, обвившийся вокруг кованых перил, словно золотая нить, вплетенная в домотканое полотно, наполнял воздух сладостным ароматом, к которому примешивались запахи обожженного металла и пороха.
Дефне сидела совершенно одна в дальнем углу двора, продолжая бодрствовать, несмотря на поздний час. Притулившись к стене, чтобы родители не смогли увидеть ее из окна, Дефне подтянула коленки к груди и подперла голову ладонью. В свободной руке она сжимала письмо, которое прочла уже несколько раз, хотя слова расплывались перед глазами.
Взгляд девушки упал на ветку томатов, которые Мерьем выращивала в большом глиняном горшке. За прошедший год это растение стало союзником Дефне. Всякий раз, тайком выбираясь из дому на свидание с Костасом, она спускалась по шелковице напротив своего балкона и возвращалась тем же путем, используя глиняный горшок вместо ступеньки.
Дефне не видела Костаса со времени взрыва в «Счастливой смоковнице». С тех пор у нее практически не было возможности выйти из дому. Между тем с каждым днем новости становились все мрачнее, все страшнее. Слухи о том, что военная хунта в Греции планирует убрать президента Кипра архиепископа Макариоса, стали свершившимся фактом. Накануне Национальная гвардия Кипра и ЭОКА-Б совершили государственный переворот с целью сместить демократически избранного президента. Президентский дворец в Никосии был подвергнут танковому обстрелу и подожжен вооруженными силами, лояльными афинской хунте. На улицах происходили столкновения между сторонниками архиепископа и сторонниками режима «черных полковников» в Афинах. По государственному радио объявили, что архиепископ Макариос мертв. Но когда жители Кипра уже начали оплакивать своего президента, архиепископ лично обратился к народу, используя частную радиостанцию: «Греки Кипра! Этот голос вам знаком. Я Макариос, ваш избранный лидер. Я не умер. Я жив». Макариосу чудом удалось бежать, и никто не знал его местонахождения.
Посреди всего этого хаоса начались междоусобные столкновения и произошел разгул насилия. Родители запретили Дефне выходить из дому даже за продуктами. На улицах было небезопасно. Туркам следовало держаться турок, грекам – греков. Запертая в четырех стенах, Дефне часами предавалась раздумьям, переживаниям, пытаясь найти способ поговорить с Костасом.
И вот сегодня, когда мать отправилась на собрание местных жителей, а отец, как всегда, заснул в своей комнате после очередного приема лекарств, Дефне, несмотря на протесты сестры, выскользнула из дому и сломя голову помчалась в «Счастливую смоковницу», чтобы повидаться с Юсуфом и Йоргосом. Оба, слава богу, оказались на месте.
После ночи, когда произошел взрыв, Юсуф и Йоргос работали не покладая рук и сумели ликвидировать основной ущерб. Передняя стена и дверь были уже восстановлены, однако прямо сейчас, когда таверна оказалась готова принять посетителей, владельцы были вынуждены закрыть заведение из-за взрывоопасной обстановки. Дефне застала их за тем, как они стаскивали столы и стулья в переднюю часть обеденного зала, упаковывали и складывали кухонное оборудование в коробки и ящики. Когда мужчины увидели девушку, у них сразу потеплели глаза, но во взгляде сквозила тревога.
– Дефне! Что ты здесь д-д-делаешь? – спросил Юсуф.
– Ой, я так счастлива, что нашла вас! Я боялась, что вы уехали.
– Мы закрываемся, – сказал Йоргос. – Весь персонал уволился. Они больше не хотят здесь работать. Да и ты не должна выходить на улицу. Это опасно. Неужели ты не слышала? Британские семьи уезжают домой. Сегодня утром жены военных и дети улетели чартерными рейсами. Завтра будет очередной самолет.
Дефне слышала рассказы о том, как английские дамы садились на борт самолета в пастельных шляпках и платьях в тон, с туго набитыми чемоданами. На их лицах читалось явное облегчение. Впрочем, некоторые уезжали в слезах, успев искренне полюбить этот остров.
– Если западники вот так драпают, значит те, кого они бросают, в полном дерьме, – произнес Йоргос.
– В нашей общине все ужасно волнуются, – вздохнула Дефне. – Люди думают, нас ждет кровавая баня.
– Н-н-не будем терять надежду, – заметил Юсуф. – Все проходит, и это пройдет.
– И все же мы страшно рады тебя видеть, – сказал Йоргос. – У нас кое-что для тебя есть. Письмо от Костаса.
– Ой, как хорошо! Итак, вы его видели. Как он поживает? У него все в порядке, да? Слава Богу! – Взяв письмо, Дефне прижала его к груди и поспешно открыла сумочку. – У меня для него тоже кое-что есть. Вот, возьмите!
Но ни Юсуф, ни Йоргос даже не сделали попытки взять письмо.
У Дефне вдруг скрутило живот, однако она постаралась отогнать плохое предчувствие.
– Мне нельзя здесь задерживаться. Вы передадите это Костасу?
– Не получится, – ответил Йоргос.
– Все нормально. Вы ведь можете к нему сходить. Пожалуйста, это очень важно. Мне нужно срочно кое-что ему сообщить.
Юсуф неловко переминался с ноги на ногу:
– З-з-значит, ты не в курсе?
– Не в курсе насчет чего?
– Он уехал. Костас уехал в Англию. Похоже, его мать заставила. У него не было выбора. Он пытался с тобой связаться. Несколько раз приходил сюда, спрашивал о тебе. В последний раз оставил это письмо. Мы думали, он в конце концов тебя нашел. Думали, он тебе сам все сказал.
Дефне увидела у себя под ногами цепочку муравьев, тащивших дохлого жука. Несколько секунд она наблюдала за ними, пытаясь разобраться в своих чувствах. Нет, это была не боль, боль придет позже. И не шок, хотя шок ее тоже оглушит. Она оказалась во власти непреодолимой силы тяжести, которая навечно придавила ее в этой конкретной точке, в этом конкретном моменте времени.
Дефне подняла голову и отрывисто кивнула, не в силах сфокусировать взгляд. И, ни слова не говоря, пошла прочь. Юсуф окликнул ее. Она не ответила.
Где-то вдали над крышами домов поднимались столбы дыма; в городе бушевали пожары. Куда ни глянь, везде были мужчины: мужчины с ружьями, мужчины, складывающие мешки с песком, мужчины с мрачными лицами, в запыленных ботинках. Гражданские, военные, ополченцы. Интересно, куда подевались все местные женщины?
Дефне шла закоулками, через сады и огороды, подальше от уличных беспорядков. Шла совершенно бесцельно, куда глаза глядят; ее тень неотступно следовала за ней. День незаметно перешел в вечер, мир лишился красок. Когда спустя много часов она наконец добралась домой, ее руки и щиколотки были сплошь в царапинах от ежевики, напоминающих надписи на языке, которые девушка так и не смогла выучить.
Дефне не произнесла ни слова, замкнувшись в себе, ее губы были сосредоточенно сжаты. Она старалась вести себя как ни в чем не бывало, чтобы избежать расспросов сестры. Оказывается, это вовсе не трудно откладывать боль на потом. Примерно так же, как отложить на потом чтение письма от Костаса.
Моя дорогая Дефне!
Поверить не могу, что не сумел с тобой повидаться до своего отъезда в Англию. Знаешь, я начинал писать это письмо, останавливался, снова начинал, и так много раз. Хотел лично сообщить тебе новости, но не смог с тобой связаться.
Это все мама. У нее полно страхов, не поддающихся доводам разума. Она боится, что со мной случится нечто ужасное. Заливаясь слезами, она умоляла меня уехать в Лондон. Я не смог отказать матери. Но я больше не позволю ей выкинуть подобный номер. Она больна, ты знаешь. Ее здоровье ухудшается. После смерти моего отца она усердно работала, чтобы поставить нас на ноги. Смерть Михалиса окончательно ее подкосила, и теперь, когда Андреас ушел из дому, я ее единственная опора. Я не мог выдержать маминых страданий. Не мог ее подвести.
Обещаю, все это ненадолго. В Лондоне я поселюсь у своего дяди. Но я знаю, не будет и дня, чтобы я не тосковал о своей любимой, каждое биение сердца будет напоминать мне о тебе. Я вернусь самое большее через две недели. Привезу подарки из Англии!
У меня не было возможности сказать, что значила для меня та ночь. Когда мы покинули таверну… луна, запах твоих волос, твоя рука в моей руке… когда мы поняли после всего того ужаса, что в этом хаосе нас спасет только наша любовь…
Знаешь, о чем я непрерывно думаю с тех пор? Я думаю, что ты и есть моя страна. Или это звучит слишком странно? Без тебя у меня в этом мире нет дома – я дерево с подрубленными корнями; ты можешь повалить меня прикосновением пальца.
Я скоро вернусь, я не позволю подобному повториться. И может быть, в следующий раз, в один прекрасный день, мы поедем в Англию вместе. Кто знает? Пожалуйста, думай обо мне каждый день. Я вернусь так скоро, что не успеешь и оглянуться.
Я люблю тебя.
Костас
Дефне так крепко сжимала письмо, что оно измялось по краям. Ее затуманенные слезами глаза остановились на растущем в горшке томате. Костас в свое время говорил ей, что давным-давно в Перу, где, как считается, и зародились томаты, их называли «сливовой штукой с пупком». Дефне нравилось подобное определение. В отличие от абстрактных названий и произвольного сочетания букв, оно давало всестороннее представление о предмете. Так, птицу нужно называть «поющей пернатой штукой», автомобиль – «железной штукой с колесами и гудком», остров – «уединенной штукой, со всех сторон окруженной водой». Ну а любовь? До сегодняшнего дня Дефне могла отвечать по-разному на этот вопрос, но сейчас она была уверена, что любовь следует назвать «обманчивой штукой, заканчивающейся разбитым сердцем».
Костас уехал, и у нее, Дефне, так и не нашлось возможности сказать ему. Она еще никогда так не страшилась завтрашнего дня. Теперь она была сама по себе.
