Вечером Мерьем с головой ушла в приготовление своего любимого десерта – пахлавы. Она смолола целую банку фисташек. Шум от кухонного процессора заглушил завывание вьюги за окном. Приготовив на скорую руку тесто, Мерьем тщательно выместила его, раскатала ладонями, после чего накрыла тесто полотенцем, чтобы дать ему немного «вздремнуть».

Ада, сидевшая за кухонным столом, исподволь наблюдала за тетей. Перед девочкой лежала открытая тетрадь по истории. Впрочем, Ада вовсе не собиралась заниматься: ей просто хотелось дорисовать бабочку, которую она начала и не успела закончить в последний день школьных занятий перед тем, как начала кричать.

– Посмотри на себя! Ты такая прилежная ученица! – чирикала Мерьем, перекладывая молотые орехи из процессора на тарелку. – Я так счастлива, что ты занимаешься рядом со мной.

– Ну у меня не было особого выбора. Ведь так? – устало ответила Ада. – Вы непрерывно стучали в мою дверь, уговаривая выйти.

– Конечно стучала, – хихикнула Мерьем. – А иначе ты все каникулы проведешь в своей комнате. Это вредно для здоровья.

– А ваша пахлава полезна? – не удержавшись, спросила Ада.

– Конечно полезна. Еда – это сердце культуры, – ответила Мерьем. – Если кухня твоих предков для тебя темный лес, ты не знаешь, кто ты такой.

– Пахлаву делают все кому не лень. Ее можно купить в супермаркете.

– Все делают пахлаву, что правда, то правда. Но не у всех получается. Мы, турки, готовим ее хрустящей, с жареными фисташками. И это правильный рецепт. Греки делают ее с сырыми грецкими орехами. Бог его знает, кто их надоумил. Грецкие орехи портят весь вкус.

Заинтересовавшись, Ада подперла подбородок кончиком указательного пальца. Лицо продолжавшей улыбаться Мерьем на секунду омрачилось. Ей не хватило духу сказать племяннице, что жест этот, до боли знакомый, она уже видела у Дефне.

– Вас послушать, то получается, что мы судим о культуре не по литературе, философии или демократии, а исключительно по пахлаве, – заявила Ада.

– Хм… Наверное, да. – (Ада округлила глаза.) – Ну вот, ты снова так сделала! – воскликнула Мерьем.

– Как – так?

– Эти ваши подростковые штучки. То, что ты выделываешь со своими глазами.

– Формально я и есть подросток.

– Знаю, – сказала Мерьем. – В вашей стране это привилегия. Почти королевская. Может, даже и лучше. Привилегия есть, а папарацци – нет. – (Ада расправила плечи.) – Это не критика, а чисто констатация факта. Просто у вас в Англии вы и в семнадцать лет считаетесь подростками. Там, откуда я родом, в семнадцать лет начинают готовить приданое. В восемнадцать – ты уже на кухне варишь кофе, потому что твой будущий муж сидит в гостиной с твоими родителями и просит твоей руки. В девятнадцать – ты готовишь свекрови ужин и, если у тебя что-то подгорает, получаешь нагоняй. Не пойми меня неправильно. Я вовсе не говорю, что это хорошо. Черт, конечно нет! Я просто хочу сказать, на свете еще есть ребятишки – девочки и мальчики, – способные наслаждаться тем, что они подростки.

Ада посмотрела на тетю:

– Расскажите о вашем бывшем муже.

– Что ты хочешь знать?

– Вы его любили? Хотя бы поначалу?

Мерьем махнула рукой, зазвенев браслетами:

– Люди вечно бредят любовью… всякие там песни, фильмы. Я понимаю, это очень красиво, но на одной красоте жизнь не построишь. Нет, любовь не стояла у меня на первом месте. На первом месте стояли мои родители, моя община. У меня было чувство ответственности.

– Значит, вы вышли замуж не по любви?

– Нет, не по любви. Все было не так, как у твоих родителей.

В голосе Мерьем послышалась новая интонация, и Ада это сразу почувствовала.

– Вы на них сердитесь? Они что, вели себя безответственно?

– Твои родители… ах… они вели себя безрассудно. Но они были молодыми, чуть старше, чем ты сейчас.

Аду внезапно бросило в жар.

– Секундочку… Значит, мама с папой влюбились друг друга еще в старших классах?

– Они ходили в разные школы. В те времена греческие и турецкие дети учились раздельно, хотя тогда были смешанные деревни и поселения вроде нашего. Наши семьи были знакомы. Мне нравилась Панагиота – мама твоего отца. Очень милая женщина. Хотя, когда вещи приняли совсем плохой оборот, мы перестали разговаривать друг с другом.

– Мне казалось, родители встретились, когда им уже было хорошо за тридцать или типа того, – отвернувшись, сказала Ада. – Я хочу сказать, мама родила меня в сорок с хвостиком. Она всегда говорила, что у нее была поздняя беременность.

– Ой, все это случилось гораздо позже! Видишь ли, они расстались, а потом много лет спустя снова сошлись. Они начали встречаться, в сущности, еще совсем детьми. Я всегда покрывала Дефне. Если бы наш папа застукал ее с парнем, это стало бы катастрофой! Я боялась до умопомрачения. Но твоя мама… она была неудержимой. Засовывала под одеяло подушки и посреди ночи потихоньку выскальзывала из дому. Она была смелой и… глупой. – Мерьем протяжно вздохнула. – Очень свободолюбивой. Даже в раннем детстве она отличалась диким, необузданным нравом. Если ей говорили, что нельзя играть с огнем, она из упрямства разводила костер. Это чудо, что она не сожгла дом! Я была на пять лет старше, однако даже в ее возрасте всегда старалась не расстраивать родителей и вести себя как полагается. Ты не поверишь: баба́ всегда любил Дефне больше меня. Нет, я ничуть не обижена, просто говорю все как есть.

– А вы тоже возражали против того, чтобы мои родители поженились? – спросила Ада.

Вытерев руки о передник, Мерьем посмотрела на свои руки, словно в поисках ответа:

– Я не хотела, чтобы твоя мама выходила замуж за грека. Господь свидетель, я старалась ее остановить. Она не желала ничего слушать. И сделала все правильно. Костас был любовью всей ее жизни. Твоя мама обожала твоего папу. Хотя им обоим пришлось заплатить дорогую цену. Ты выросла, так и не увидев своих родственников. Мне очень жаль.

В наступившей тишине Ада слышала, как папа печатает на компьютере, – ей казалось, будто стучат тысячи крошечных молоточков. Она наклонила голову, упрямо выставив подбородок:

– А вы знали, что мама была алкоголичкой?

Мерьем вздрогнула:

– Не нужно так говорить. Ужасное слово!

– Но это чистая правда.

– Пропустить время от времени стаканчик-другой – вполне нормально. Я хочу сказать, что сама не пью, хотя не имею ничего против того, чтобы другие позволяли себе немного алкоголя… изредка.

– Это происходило отнюдь не изредка. Мама очень сильно пила.

Лицо Мерьем потемнело, рот полуоткрылся – пустой сосуд. Она провела рукой по краю скатерти и смахнула невидимый комок пыли, полностью сконцентрировавшись на движении своих пальцев.

Ада смотрела на тетю Мерьем с чувством неловкости, растеряв нужные слова. Впервые за время знакомства Ада осознала всю хрупкость вселенной, выстроенной этой женщиной, с ее рецептами, поговорками, молитвами и суевериями. И у девочки вдруг возникла странная мысль, что, возможно, не только она, Ада, так мало знает о прошлом.