26 марта 2008 года. 10:30 утра. Не помню, по какому каналу шла передача. На экране телевизора появилось знакомое лицо. Летчик-истребитель Девятаев Михаил Петрович. Звание Героя Советского Союза он получил лишь после войны, в 1957 году, хотя до того самого страшного в его жизни дня лета 1944 года, когда он раненым, потеряв сознание, попал к немцам в плен, успел в воздушных боях лично сбить девять самолетов противника и совершить 180 боевых вылетов. Могучий организм выдержал. Он выжил…

Телекамера показывает то место, где в начале 1945 года на еще занятой немцами территории находился аэродром, с которого безымянный заключенный, обозначенный лагерным номером, сумел поднять в воздух тяжелый бомбардировщик Не-111 («хейнкель») и улететь к своим, прихватив еще девять беглецов — собратьев по плену. Посланный вдогонку «мессершмитт» все же настиг Не-111, обстреляв бомбардировщик за те оставшиеся доли секунды до исчезновения самолета в спасительной облачности. Немецкий летчик был уверен, что, судя по трассам снарядов и пуль, его очереди попали в цель и самолет должен был после удачной атаки рухнуть в море. Так он и доложил по возвращении на аэродром.

Вездесущим журналистам удалось разыскать немецкого пилота. Гюнтер Хоман…

Незадолго до этой телепередачи оба пилота встретились в Германии, в Панемюнде. Два бывших врага обнялись и по традиции бывших фронтовиков выпили за эту счастливую для обоих встречу. Было за что. Оба остались живы после страшной войны…

В памяти всплыл тот далекий день, когда судьба подарила мне встречу с этим знаменитым героем Великой Отечественной…

Посол М.Г. Первухин поручил мне сопровождать Михаила Петровича во время его несколькодневного пребывания в ГДР. Он — гость Общества германо-советской дружбы (ОГСД). Программа обширна. Здесь и встреча с коллективом одного из заводов, посещение немецкой воинской части, еще целый ряд мероприятий. Неожиданно Михаил Петрович просит организовать поездку в музей бывшего концентрационного лагеря в Заксенхаузене. Это недалеко от Берлина. Именно в этот лагерь его привезли после побега из концлагеря на территории Польши. Поймавшие беглецов охранники зверски избили его, а напарника до смерти порвали овчарки. Едем. На Михаиле Петровиче скромного темно-синего цвета форменный морской китель. На груди только одна награда — Золотая Звезда Героя. Такая же форменная капитанская морская фуражка, но с эмблемой речника. Девятаев — первый капитан первого в Советском Союзе пассажирского судна на подводных крыльях будущей серии «Ракета». Говорит, что чувствует себя за штурвалом этого сверхбыстроходного судна, как когда-то за штурвалом самолета. Осматриваем музей. Девятаев просит показать ему то помещение, где пытали и били провинившихся заключенных. Небольшая комната. Посередине — высокий толстый деревянный столб с двумя крюками наверху. У стен два из толстых досок, отшлифованных телами несчастных, козла-топчана. Над одним из этих низких топчанов, высота которых рассчитана на более сильный удар бича, расположены вдоль стены темного цвета кожаные бичи. Девятаев просит сопровождавшую нас смотрительницу музея оставить нас вдвоем. Молодая женщина с двумя значками на груди — члена СЕПГ и ОГСД, изобразив вежливую улыбку, выходит из этой страшной комнаты.

— Вот здесь, на этом козле-топчане надсмотрщики из числа наших русских предателей били меня с таким остервенением и злобой, что явно хотели запороть насмерть. Охранники-немцы тоже присутствовали при этих экзекуциях. За побег полагалось такое количество плетей, что редко кто выдерживал. Я выжил. Еще на топчане от боли вскоре потерял сознание. Ведь били не разбираясь, попадая на раны от собачьих клыков. Потом в бараке меня несколько дней выхаживали товарищи. Оклемался. Поднялся на ноги. Снова погнали на тяжелые работы. Мне потом товарищи по плену объяснили, почему порка бичом была такой страшной. Это не просто плеть. Это именно бич. Оказывается, в немецких концлагерях использовались плети-бичи такой формы и выделки, как в рабовладельческом Риме более двух тысяч лет тому назад. Удары такого бича были самые болезненные. Эти бичи изготавливались в Германии, как и в Древнем Риме, исключительно из бычьих членов, — закончил он свое жуткое повествование.

Я был ошеломлен рассказом Михаила Петровича.

— Но самое страшное, — вновь заговорил Девятаев, — ожидало меня на Родине. Никто мне не верил, что я, изможденный на каторжных работах военнопленный летчик-истребитель, смог поднять никогда не бывавшую в моих руках такую тяжелую машину, как Не-111. Каждый авиатор знает, что самое сложное — это взлет и посадка. Как ни старался я доказать, что много раз смотрел на действия немецких пилотов, запускавших двигатели для прогрева или готовивших самолет к пробежке. Тогда у немцев я молил Господа Бога только об одном, чтобы встречный ветер с моря был посильнее. Ведь взлетная полоса обрывалась у самой кромки воды. Чтобы баки были полные. Но у немцев с этим был порядок. Самолеты снаряжались бомбовой нагрузкой у начала взлетной полосы перед вылетом. Должен сказать, что большинство немецких экипажей относились к нам, военнопленным, без особой злобы. Некоторые даже давали нам иногда куски хлеба, оставшегося у них от обеда. Помню, как однажды один из офицеров-пилотов дал мне плитку шоколада. В страшных муках я выдержал и не съел эту плитку, планируя поддержать себя перед тем, как занять место в кабине и начать разбег. Мне позже рассказывали, что мое дело докладывали самому Берии. Наши авиационные эксперты якобы дали ему такое заключение, что не смог бы я без обучения поднять в воздух такой бомбардировщик. Но ведь взлетел же! К счастью, дул приличный встречный ветер и я смог оторвать машину от земли на последних метрах взлетной полосы уже у самой воды. Да и облачность помогла уйти от истребителя. Когда я приземлился на «брюхо» на старом картофельном поле на виду у двигавшихся по дороге наших войск, я насчитал на фюзеляже несколько пулевых пробоин. К счастью, в самолет не попал ни один пушечный снаряд. В общем, долго меня мурыжили. Посидел я и в нашем лагере…