На одном из моих первых приемов в посольстве я познакомился с заведующим протокольным отделом МИД ГДР Туном. Высокий сухопарый немец, осанка которого выдавала в нем военного в прошлом. Гладкие, тщательно зачесанные назад с ровным пробором, густо смазанные бриллиантином волосы, вытянутое остзейское лицо с тяжелым подбородком и невозмутимым выражением. «Не хватает только монокля», — подумал я. Он был намного старше меня. Мы оказались вместе рядом со столом с обильной закуской и выпивкой и непроизвольно разговорились, представившись друг другу. Может быть, слегка разогретые выпивкой, мы долго беседовали, все больше проникаясь взаимной симпатией. Тун неплохо владел разговорным русским языком, полученным им у нас в плену и во время учебы в «Антифе». Однако беседовать Тун предпочитал все же на немецком. Оказалось, он воевал в Сталинградском котле, где и был пленен. Я хорошо знал этот район военных действий в 1942-1943-х годах, и это произвело впечатление на Туна. В последующем мы еще несколько раз встречались, пока он не перешел на работу в аппарат Национал-демократической партии ГДР, членом которой он состоял с момента ее образования. Был я у него и дома. Он проживал в небольшой вилле в районе Панкова.

Тун оказался человеком необычной биографии. Происходил он из богатой и родовитой в прошлом семьи немецких кадровых военных. Его фамилию украшала приставка «фон», от которой он решительно избавился как убежденный патриот социалистической ГДР. Бывший старший лейтенант СС, он и в плену оставался убежденным нацистом, свято верил в гений фюрера. Известно, что из числа окруженной в Сталинграде группировки 6-й армии Паулюса в количестве более 300 тысяч человек в плену оказалось почти 90 тысяч. Практически все они были заранее обречены на смерть, так как организм большинства из них был предельно истощен многодневным голодом, холодом и болезнями. В числе выживших оказался и фон Тун. Однако летом 1943 года, находясь в лагере для военнопленных, он заболел дизентерией. Смерть в тех условиях была неминуема. А полное отсутствие необходимых именно для этого инфекционного кишечного заболевания продуктов питания медленно приближало Туна к роковому порогу. Он умирал. Его поместили в специальный барак для умирающих, а как офицеру — выделили в углу отдельную койку. Уже несколько дней в полузабытьи он находился в этом бараке, когда там появился советский военврач…

Силы почти оставили Туна. Он не мог даже приподняться. Ему и самому больше не хотелось жить. Приходя временами в сознание, он уже не взывал к Создателю и не обращал свои мысли к оставшимся в Германии жене и детям. Он давно распрощался с ними. В душе он всегда оставался верующим человеком, но, как убежденный национал-социалист, скрывал свою религиозность от товарищей по партии, дабы не показывать слабость духа своего. В его угасающем сознании все чаще и чаще появлялось что-то большое и ярко-светлое, зовущее его куда-то…

Тун с трудом разлепил веки. Над ним склонился советский военврач, на узких белого цвета погонах которого было три звездочки. Старший лейтенант медицинской службы. Как в тумане перед умирающим Туном возник апостольский лик с ярко выраженными семитскими чертами. Через толстые линзы стекол на Туна внимательно смотрели светло-серые увеличенные линзами добрые глаза. Если бы не эти очки, наделяющие лицо современным обликом, и военная форма, Тун был бы уверен, что он уже вознесся на небо. «Апостольский лик», однако, еще ближе склонился над лежавшим без движения умирающим.

— Вам нужны медикаменты и усиленное питание с одновременной строгой диетой для лечения запущенной дизентерии. Сейчас вам противопоказана грубая пища, — изрек «апостол» на понятном для любого немца идише.

Тун закрыл глаза. Ему не хотелось больше слушать этого странного еврея, явившегося ему в образе апостола Павла, который по библейскому преданию был такого же щуплого вида и с редкой растительностью на голове. Какой-то внутренний толчок заставил его еще раз поднять тяжелые, как налитые свинцом, веки. Теперь он совсем близко увидел глаза врача. Они действительно лучились добром и состраданием. Врач снял с больного одеяло, покрывавшее изможденное тело. Приложил к выступающим костям грудной клетки стетоскоп и стал внимательно слушать. Потом профессионально простучал его. Также старательно пропальпи-ровал живот Туна. Казалось, его пальцы проникали до позвоночника. Неожиданно врач сказал, чтобы Тун сегодня вечером ничего не ел, а только пил много теплой кипяченой воды, которую ему по его указанию принесет санитар. Он распорядится не давать ему положенную пищу, которую уже давно не воспринимал организм больного. У Туна не было сил что-то ответить врачу. Вскоре он вновь впал в забытье…

Рано утром этот странный военврач снова появился у постели Туна. В руках у него была неполная бутылка молока.

— Это козье молоко. Оно целебное. Мы его сейчас разбавим горячей водой, и его следует выпить в два приема с этим кусочком белого сухаря, — сказал военврач. — Вторую такую же порцию с белым сухариком я дам сегодня вечером.

Тун с помощью врача попытался сесть на кровати, но не удержался и повалился набок. Врач прислонил его спиной к стене и поднес к его губам кружку с разбавленным горячей водой молоком. Тун с наслаждением выпил. Затем врач размочил в кружке кусочки белого сухаря и извлеченной из кармана галифе завернутой в чистую тряпочку чайной ложкой медленно скормил больному образовавшуюся хлебную кашицу, заставляя его делать жевательно-глотательные движения…

Кровать Туна стояла в углу полутемного помещения, и процедуру кормления этого умирающего офицера не могли наблюдать другие тяжелобольные пленные. Туну казалось, что военврач специально прикрывает его спиной от внимания других больных. Военврач впервые за все время болезни дал Туну какие-то порошки. Уже на второй день ему стало лучше. А еще через несколько дней Тун окончательно пришел в себя. Впервые за долгие недели изнурительной болезни к нему вернулся интерес к жизни. Неужели Господь смилостивился над ним?

Внимательный уход военврача продолжался ровно десять дней. Потом он больше не приносил козьего молока, тун уже был в состоянии принимать обычную лагерную пищу…

Но что случилось с бывшим офицером СС туном? Он больше не мог видеть в этом военвраче-иудее своего врага! Как мог он, еще не потерявший веру в Бога, сохранивший где-то в глубине своего сердца Иисуса Христа — иудея, пройдя ад Сталинградского котла, ужасы плена, когда у него на глазах умирали его вчерашние товарищи, уйти из жизни, раствориться навечно в небытии для своей семьи? Как мог он не поверить в посланного ему самой судьбой этого необычного военврача-иудея, ставшего для него спасителем и так внешне похожего на святого апостола Павла, тоже иудея? Ему не было стыдно за свою слабость, что он, немецкий офицер, дававший клятву фюреру, из рук врага своего принял спасение. Его потряс поступок этого военврача. Тун узнал, что этот военврач сам был слабого здоровья, поэтому не мог работать в армейских госпиталях. К тому же он еще и плохо видел, а в вечернее время при скудном освещении вообще терял зрение. Имел трех малолетних детей. Единственной поддержкой семье были его скудный тыловой офицерский паек и специально приобретенная для детей молочная коза. От ее «малых» надоев он ежедневно в процессе лечения выделял нужную дозу молока, а от своего пайка — особо дефицитные кусочки белого хлеба, без которого было невозможно «вытащить» больного из тяжелого состояния. Он под разными предлогами вымаливал у лагерного начальства дефицитные медикаменты для спасения немецкого офицера. Когда до сознания Туна дошло все это, психика его не выдержала. Однажды ночью он проснулся от душивших его рыданий. Чувство тихой благодати снизошло на него. Вчерашняя ненависть к этим русским, советским, прежде всего к евреям, которых он считал виновниками всех человеческих бед, выплеснулась из него вместе со слезами необъяснимой радости и умиротворения. Он проклинал свою прошлую жизнь и вождей Рейха. Как мог он, интеллигентный человек, сохранивший в сердце Веру в Него, служить дьяволу?

В ту ночь он впервые за несколько месяцев плена и тяжелой болезни заснул сном здорового физически и духовно человека. Ему казалось, он вновь родился.

Потом был другой лагерь в Красногорске под Москвой. Знаменитая «Антифа». И возвращение в новую Германию.

У него была возможность уехать на Запад, в другую Германию, если бы не было ставшей для него родной новой социалистической Германии.