Я познакомился с N. совершенно случайно на одной из выставок в Западном Берлине. Узнав, что я сотрудник советского посольства в ГДР, он удивился, но не стал «шарахаться» от советского человека. Мы оба оказались любителями того, что экспонировалось, увлеченно обменивались впечатлениями. Наша беседа вскоре перешла в политическое русло, и, к нашему взаимному удовлетворению, по многим вопросам мы имели почти совпадающие точки зрения. Общение продолжили в кафе. Рассчитались, как принято у немцев, каждый за себя. Выяснилось, что N. бывает в Западном Берлине наездами по каким-то своим делам. Договорились встретиться вновь через определенное время.

При последующих встречах N. вел себя более откровенно. Он оказался крупным чиновником государственного учреждения в Западной Германии, проникновение в которое представляло интерес для нашей Службы. Да и сам регион, где он работал, также был нам интересен. В Западном Берлине жила его многолетняя подруга, связь с которой он был вынужден скрывать от семьи. Поездки в Берлин легендировались перед женой служебными интересами, что частично имело место в действительности.

В начале наших встреч мы по очереди оплачивали наши обеды или ужины. А через какое-то время он спокойно обедал и ужинал за мой счет. Под предлогом каких-либо праздничных или семейных событий он стал принимать подарки, однако от предложения получить от меня определенную денежную сумму и самому выбрать нужную ему вещь категорически отказался, но «подношения» продолжал принимать охотно. Получил он от нас и несколько ценных подарков. При этом я ему разъяснил, что это как бы своеобразное вознаграждение за ту политическую информацию, которую он предоставляет советской стороне. N. с пониманием отреагировал на эту «щекотливую» тему.

Наши встречи продолжались довольно долго, а поступающая от N. информация высоко оценивалась Службой. Рассказывал он и о содержании некоторых документов, проходивших через его руки и носивших секретный характер. Учитывая складывающуюся благоприятную ситуацию, конспиративность наших встреч, политические настроения N., было принято решение активизировать с ним работу и перевести наши отношения на официальную основу. Он, по сути, уже давно превратился в нашего помощника, от которого систематически поступала важная политическая и оперативная информация. У меня складывалось впечатление, что N. понимает характер наших встреч и что стоит за ними и догадывается, с кем имеет дело. Он явно отдавал себе отчет в том, что его информация носит закрытый характер и не должна стать достоянием любого иностранца, тем более сотрудника советского посольства. Наши «игры» продолжались еще какое-то время. Я считал, что все должно оставаться в прежнем состоянии и следует продолжать наши стабильные и доверительные, тем более на конспиративной основе, отношения. При этом не переходить той черты, за которой у N. может наступить психологический срыв, он лишится созданной им внутренней защиты правомерности своих действий, испугается, прекратит встречи и мы потеряем ценный источник. Мне по-прежнему казалось, что вряд ли есть смысл переводить наш «союз» на более прочную основу, договариваться о более надежных способах связи, обучать его методам конспирации и снабжать соответствующей легендой на случай каких-либо неприятностей, если наш контакт с ним попадет в поле зрения контрразведки противника.

При очередном разборе встречи с N. кто-то из начальства предложил провести с ним нужную беседу и окончательно закрепить с ним отношения, то есть привлечь N. к сотрудничеству с разведкой. Я же по-прежнему придерживался иной точки зрения. Кое-кто из моих руководителей тоже был такого же мнения, но нас переубедили. Да и чего греха таить, мне самому хотелось завершить работу с N. окончательной договоренностью и перевести наши отношения в иную плоскость. Такой финал всегда считался в нашем деле большим успехом…

Меня хорошо подготовили к такому сложному и ответственному мероприятию. Я должен был зафиксировать нашу беседу спецтехникой, миниатюрные размеры которой были не больше спичечного коробка, размещенного в моем кармане. Встреча прикрывалась нашими товарищами.

Давая последний инструктаж, мой начальник неожиданно изрек:

— Жорж, не испугаешься? Дело сложное. N. человек с характером, все может случиться.

Конечно, я ответил, что не испугаюсь. И вот я, тщательно проверившись от возможного наружного наблюдения, разместился в уютном кафе на окраине города под надежным оком своих товарищей. Ожидаю появления N. А вот и он. Один его взъерошенный вид, злобное выражение лица говорили о том, что с ним что-то произошло. Он подошел к столу и бросил передо мной свежий номер газеты центрального органа ЦК СЕПГ «Нойес Дойчланд».

— Почитайте, что пишут ваши друзья в ГДР. Каковы их заявления! Разве возможно после таких слов вообще надеяться на установление каких-то отношений с ГДР?

И он возмущенно продолжал в том же духе «распекать» руководителей Республики самыми оскорбительными словами. Я понял, что проводить с N. запланированную беседу ну никак нельзя. Это будет, как у нас говорилось, «оперативно неграмотно» и изначально грозило срывом. Но в ушах звучало «напутствие» начальства: «Не испугаешься?» Если бы не эта брошенная мне вдогонку фраза, я бы не решился проводить с N. такой ответственный разговор.

И я приступил к беседе. Сначала попытался объяснить N. смысл заявления правительства ГДР и получить от него действительно объективную оценку. Этого не произошло. Я не смог успокоить и переубедить его. Тогда я перешел к запланированному разговору. Разразился самый настоящий скандал с взаимными оскорбительными выпадами. Все это было зафиксировано бесстрастной спецтехникой… Расстались непримиримыми врагами. Как на войне. Два противника…

Я специально не стал сам расшифровывать запись встречи. Это сделали другие независимые переводчики. Так было объективнее и надежнее. Документ лег на стол руководству.

Я не стал объясняться с теми, кто настаивал на таком «остром» варианте. Да они и не имели ко мне никаких претензий. Я сам был виноват. Сторонники моей позиции выразили сожаление и сочувствие по поводу неудачи, а Иван Анисимович Фадейкин наложил короткую и предельно ясную резолюцию: «Надо гнуть, пока гнется. Вы перегнули».

У меня и мысли не было кому-то из начальства рассказать, чем было вызвано мое решение в той явно неприемлемой для вербовочной беседы ситуации, я так ни с кем и не поделился этой ставшей роковой фразой: «А не испугаешься?»

Я все-таки уговорил начальство не рвать контакт с N. и выйти на очередную встречу по имевшимся с ним условиям связи. Вышел! Как ни в чем не бывало. Мы оба сделали вид, что между нами не было неприятного, даже оскорбительного разговора. Более того, спустя какое-то время N. по моей просьбе передал нам поступивший в его учреждение закрытый, для служебного пользования объемный документ некой западногерманской организации, оперативная ценность которого была высоко оценена нашей Службой. Вскоре я познакомил N. с другим работником и стал готовиться к отъезду в Москву. Чем закончилась работа с №, мне неизвестно. Таковы законы конспирации.