И вот, погрузив мотоцикл вместе со всем добром в кузов — корове пришлось потесниться, — едут они прочь от страшного шиптарского села. Правда, вначале подполковник вытащил из кармана баночку гуаши, капнул туда из фляжки и пальцем косо вывел на ветровом стекле: «Медведь».

— Это зачем?! — спросил Шишок.

— Чтоб все знали, кто едет! — отвечал подполковник, любуясь надписью. — Шиптарам во устрашение, а сербская полиция чтоб без толку не останавливала, — потом приглушенным голосом добавил:

— Обычно в таких случаях я кровью пишу… чужой кровью, но сегодня — нет, потому как тут женщины и дети! Сегодня совершенно случайно со мной не только гранатомет, но и охра.

Боян Югович же, едва забрался в кузов, тут же представился. И Гордана воскликнула:

— Вот так фами-илия!

Ваня подумал: чему это она так удивляется — фамилия как фамилия! Разве что: Югович — Югославия? Так у них в классе девочка есть Таня Русских — и что?

Домовик, по-прежнему не доверявший цыганке, сам сел за руль и понесся по встречному отпечатку рифленых колес «Заставы» — обратно в Леджан. Медведь дал гарантию, что с их коровой ничего не случится. Дескать, поминки-то ведь теперь справлять не надо! Узнав, что похоронен, подполковник сильно удивился и, почесав голову под красным беретом, рассказал, как было дело. Дескать, перед тем как мина в дом попала, он в окошко ушел, а ребятам только дверь была видна, вот они и решили… А живых-то, мол, в том доме и до мины никого не было, так что, де, опоздала она, сердешная…

— Надо бы свернуть к Резалу-селу, там у меня схрон, я ведь оружие шиптарское из того дома успел вынести: гранатометы, патроны, рожки… Да уж ладно — после!

А Ваня Житный во все глаза смотрел на подполковника: у Медведя было красивое круглое лицо с густыми, разросшимися бровями, ясный взгляд больших серых глаз и губы с приподнятыми уголками, — так что казалось, будто он все время чему-то радуется, — и лет ему было гораздо меньше тридцати! Вот ведь! Ваня-то, по рассказам Явора и Деши представил, что это какой-то пожилой Терминатор… Но нет, Медведь и могуч не был: двухметровой Златыгорке где-то по плечо. Да и горы мускулов, судя по всему у него не имелось, а вот, поди ж ты: Медведь!

Грузовик мчался мимо горной речки Белый Дрим, которая скрытно текла в густых зарослях, лишь иногда показываясь серебристыми промельками.

Березай держал на коленях мертвого Ерхана, а Яна гладила пса и уверяла лешего, что собачка скоро встанет и побежит.

— Как же, побежит она!.. — проворчал соловей.

А девочка — вот диво! — ответила:

— Еще как побежит! Есть человечий рай, а есть собачий — и туда все псы попадают.

Соловейко с подозрением уставился на жаворонка:

— Она по-птичьи понимает?

Жаворлёночек стал оправдываться, дескать, она не плохая — Сопля-то, и раз уж, дескать, Златыгорка так ее привечает, то вот он и решил научить девчонку нормальному языку — а вдруг да она, вправду, самовила! А, как известно, все вилы должны знать птичий язык!

Соловей тут же с презрением отвернулся от товарища. А Ваня хмыкнул: как уж жаворонок учил девочку птичьему языку — непонятно, но, судя по всему, дело обошлось без плевков! А Яна Божич тут сказала, погладив соловья по перышкам:

— Ты тоже хорошая птичка, я вас обоих усыновлю!

Березай, до тех пор скорбно молчавший, произнес голосом вокзальной справочной службы:

— Комната матери и ребенка находится на первом этаже здания вокзала. Повтор-ряю! Комната матери и ребенка…

Медведь засмеялся: дескать, веселые вы ребята и, главное, — боевые!

— До меня еще сколь шиптаров положили! А с виду-то — и не скажешь! — он ласково поглядел на Златыгорку, не расстающуюся с самодельным луком. — А тебя, красавица, я персонально приглашаю в свой отряд! Ты просто прирожденный снайпер! Нам такие во как нужны!

Но посестрима смущенно помотала головой. Соловей зато за нее ответил:

— Не, мы не можем, у нас свое задание: нам самовилу надо найти и попутно вас всех — и шиптаров в том числе — спасти!

Но Медведь его, конечно, не понял. Подполковник уже знал, что тут русские, и улыбка ярче прорисовалась на его лице, он выспрашивал, откуда они… Ваня Житный отвечал, что из Чудова.

— И Шишок?

Мальчик кивнул. Оказалось, что Медведь из саратовской глубинки. Ваня вспомнил песню:

— Огней так много золотых на улица-ax Саратова, парней так много холостых, а я люблю жена-то-ва!

— Во-во! — подтвердил подполковник.

Он говорил, что и Шишка бы взял в свой отряд, боевой дед, хоть и калека… Ваня хотел поправить его, дескать, не калека — а калика перехожая, все они калики перехожие, но смолчал. А Медведь сказал, что он бы их всех у себя оставил, раз уж они тут оказались: русские сейчас, как никогда, должны помогать сербам… А помощи нет никакой ниоткуда, он тут один за всех отдувается! Эх, будь его воля… Да что говорить!

Боян Югович, узнав, что его освободители — русские, не удержавшись, воскликнул:

— Вот это да!

А цыганка Гордана только плечами пожала и покосилась на тайные крылышки Златыгорки, дескать, что там какие-то русские, тут есть создания почище!

— Скажите, господин подполковник, — обратился тут по-сербски Боян Югович. Но Медведь оборвал его, дескать, я не господин — я товарищ.

— Скажите, товарищ подполковник, — исправился историк, — как же вам удалось в одиночку уничтожить базу террористов в Албании?

— А я специалист по боевым действиям. И я не знал, что ребята тут меня — без меня — похоронят. А то, может, подумал еще, идти ли туда… Я ведь сгоряча нырнул в Албанию! И потом, скажу я вам, это не первая моя спонтанная творческая командировка…

— А… где вы научились так воевать? — продолжал свои расспросы историк. — Ведь… лет вам, вижу, совсем немного?

— В Чечне учился, в Боснии тоже. В отличниках ходил и там, и тут… У нас в советское время в армии значок такой давали: отличник боевой и политической подготовки. Я бы от такого значка не отказался, хотя, впрочем, по политической подготовке нынешние российские генералы мне б, скорей всего, двойку влепили…

— Вы смерти ищете? — задал тут Боян Югович неожиданный вопрос.

— Я не смерти ищу — справедливости. Я считаю: миру нечего ждать от янки кроме очередной подлянки. Некоторые не понимают, кто за этими, так называемыми локальными конфликтами стоит, но Медведь-то все понимает — а, значит, должен действовать: на то он и Медведь!

Боян Югович стал интересоваться, что за автомат такой у Медведя. Подполковник, с изумлением поглядев на историка, объяснил, что это не автомат — а гранатомет «Золя», между прочим, в Югославии изготовлен, бьет на четыреста пятьдесят метров. Если, дескать, ты бацаешь в какой-либо танк, башню отрывает полностью, со всем боекомплектом поднимает ее в воздух на высоту трехэтажного дома.

Но тут Медведю наскучили, видать, расспросы историка, и он поинтересовался у Вани:

— А чего это у вас корова в очках?

Мальчик переглянулся со Златыгоркой и нашелся: она, де, у нас, ученая, цирковая, и попросил корову, прижатую к мотоциклу:

— Ну-ка, Росица, посчитай, сколько человек в грузовике и ответь нам?

Комолая корова с готовностью записной отличницы промычала девять раз.

— Ошиблась! — воскликнул подполковник, окинув взором семерку пассажиров да прибавив Шишка-водителя.

Ваня Житный почесал в голове: конечно, Росица Брегович и себя записала в люди!

В сумерках прибыли в Леджан. Грузовик «Застава» с кровавой надписью на ветровом стекле влетел на площадь, развернулся и стал. Из дома с водруженным на крышу флагом Югославии повыскакивали сербские войники, лица у всех раскрасневшиеся, защитные береты лихо заломлены на сторону, некоторые с автоматами, другие с бутылками ракии — видать, поминки идут полным ходом! И вон в толпе: Деша с Драганом, и Баня тут же. Орут, дескать, ага-а, вернулись угонщики, ну, погодите, ужо мы вам!

Но тут из кузова выпрыгнул Медведь, стащил с головы красный берет, и крикнул: ну как, дескать, не опоздал ли я на собственные поминки, а то на похоронах-то ведь не был?!

Бойцы его чуть наземь не обрушились, попятились к дому, мол, Медведь, на ночь глядя, из мертвых восстал, покосились: крест-то над могилкой стоит вроде, не пошатнулся…

Тут подполковник испустил такое изысканное сербское ругательство, что бойцы оторопели, и Деша заорал: ни одному, де, мертвяку такое не под силу — это живой Медведь! Качай его! И поминальщики с воплями принялись подкидывать подполковника в небо, которому он нежно улыбался.

И вот уж все прибывшие на грузовике «Застава» сидят за столами: поминки обратились в обмыванье благополучного воскрешения командира. Даже корова Росица Брегович присутствует: стоит за Ваниной спиной, и он ее потчует с разливочной ложки вареной фасолью к великой радости повара Бани, который восклицает: вот, дескать, даже корова оценила его готовку, вон как наворачивает, а бойцы не ценят, вечно ворчат, то недосолил, то пересолил!..

Медведь, по десятому разу рассказавший, как он вышел в окошко и отправился в Албанию бить террористов, спохватывается, дескать, кто на часах-то? Узнав, что люди на часах расставлены, размякает и продолжает подливать сливянку Шишку со Златыгоркой. Ваня с тоской смотрит: но, увы, поделать ничего не может. Соловейко, ко всеобщему удовольствию, порхает вокруг Златыгоркиной чарки, время от времени запуская в ракию клюв. Чуть крылышки себе не опалил на огне свечи — электричества-то нет — но с застолья не улетел, только воронью мать помянул.

Баня, подсев к Златыгорке, гуторит, глядя на птаха:

— Хочу — щебет слушаю, хочу — с кашей кушаю! Заметь, горбунья, это мое отношение как к птицам, так и к женщинам!

Самовила отодвигается от повара, который делает вид, что хочет словить птаха, но пребольно получает клювом по лбу. Шишок, выглядывая из-за Златыгорки, грозит Бане пальцем призрачной левой руки, дескать, смотри у меня, а то я тебя самого с кашей скушаю!

Повар, скосив глаза, смотрит на палец, который все вытягивается, вытягивается и, наконец, упирается ему в грудь. Баня икает и машет на палец, мол, изыди, белая указка!

Цыганка Гордана не пьет, но жаворонок, — у которого тоже сухой закон, — бдительно следит за ней на пару с Ваней. Яна Божич прижимается к мальчику, спрашивая, дескать, а Златыгорушка опять не исчезнет, как в тот раз, в отеле?

— Не-ет, — успокаивает ее Ваня и интересуется у Деши: — А как Явор?

Тот отвечает: отправили, де, в госпиталь, авось, все обойдется…

Березай, конечно, тоже не пьет — хотя подполковник и ему пытается всучить чарку, дескать, он, Медведь, в его годы уже так употреблял! На что лешак заявляет:

— Курить и распивать спиртные напитки на перронах и в залах вокзала категорически запрещается! Нарушители подвергаются штрафу. Благодарим за внимание!

Захмелевший Медведь, сдвинув набекрень красный берет, чешет в голове, и тут ему докладывают, дескать, без тебя ведь снайпер у нас объявился: Радована с Дэном положил…

Подполковник, стукнув кулаком по столу спрашивает: почему мол, не вычислили подлеца?! Войники качают головами, дескать, каждый раз из разных точек выстрелы раздавались… Может, снайпер на деревья залезал и оттуда шпарил, а после, по тропе назад, в шиптарское село убирался…

Медведь бормочет: мол, ничего без него не могут, вот ни на минуту их оставить нельзя, как дети малые…

А Шишок задает вопрос историку: дескать, я вот историей интересуюсь, чего этим шиптарам все-таки неймется?

Сутуловатый Боян Югович, одетый в коричневый свитер, вытянутый на локтях, со спущенными во многих местах петлями, сильно отличается от ладных военных в пятнистой форме. Он тоже не пьет и с готовностью принимается отвечать: дескать, известно чего, опять ведь на «Великую Албанию» нацелились, хотят оттяпать Косово, да и не только его, у них планы-то наполеоновские! Фашисты раз в истории помогли уж им, тогда сербов напрочь изгнали из Космета… — видя, изумленный взгляд Шишка, историк пояснил: дескать, Косово и Метохия край-то называется. У Вани, слушавшего краем уха, в голове отпечаталось: Метохия — монастырская вотчина.

— В Космете находится тысяча четыреста монастырей и церквей, — уточнил Боян, — в том числе четырнадцатого века, к примеру: Высокие Дечаны в Проклятых горах, монастырь Зочиште, Грачаница, неподалеку от Приштины…

Ваня с домовиком переглянулись, вспомнив песню, услышанную в селе Горня: так вот какую Грачаницу мечтают разрушить шиптар с шиптарицей!

А историк продолжает:

— Ведь албанцы-то на стороне немцев воевали!

— Вот суки! — стукнул Шишок кулаком по столу.

— Согласен! — встрял в разговор Медведь. — И хочу вам авторитетно заявить, что Югославия единственная из всех европейских стран самостоятельно освободилась от немцев! Практически без нашего участия. В этих горах такая партизанская война шла, что ого-го!

А Боян Югович рассказал: дескать, в сорок первом году Гитлер предложил Сербии пакт о нейтралитете, но сербы, де, вышли на улицы Белграда с плакатами: «Лучше в гробу, чем быть рабу» («Боле гроб него роб» — отпечаталось в голове у Вани). И, дескать, фашистская Германия вынуждена была держать здесь тридцать семь дивизий и перенести план «Барбаросса» с шестнадцатого мая на двадцать второе июня.

Подполковник кивнул, поправил красный берет и сказал:

— Вы, небось, думаете, что шиптар — это что-нибудь такое обидное, вроде чурки, а вот и нет — это просто самоназванье албанцев!

Боян Югович подтвердил, дескать, а турки называли албанцев — арнауты. И пояснил: Сербия, де, пятьсот лет была под турецким игом, куда больше, чем Русь под татарским. Только, мол, в самом конце девятнадцатого века освободились, да можно считать, что окончательно — в начале двадцатого! Страшная битва случилась неподалеку отсюда, на Косовом поле, в 1389 году в Видов день, пятнадцатого июня, через девять лет после вашей Куликовской битвы, — у Вани в голове пронеслись стаи птиц: косы — дрозды, (одна битва — на Косовом поле) и кулики (другая — на Куликовом).

А Боян продолжал:

— Вам удалось тогда победить татаро-монгол, а турки ведь нас одолели: случилось предательство… А потом, в 1453 году пал Константинополь! Рухнула Византия — и тьма нависла над Балканами. А что касается шиптар — прежде, пока они были христианами, мы с ними кое-как уживались. А как началась исламизация, так и… Они быстро в ислам перешли и стали страшнее турок: арнауты-то! Христиане, сами знаете, в османской империи были людьми второго сорта, райя нас называли: стадо. Жизнь серба ни во что не ставилась. Арнаутская корова, — тут Боян Югович покосился на корову Росицу, мирно жующую жвачку, и под взглядом историка настороженно замершую, — стоила в Косове дороже серба. Мы крепко держались за свою веру, и все же многие не выдерживали: переходили в ислам, чтобы физически выжить. Вон на Шар-горе живут горанцы-мусульмане, так они до сих пор по-сербски говорят, но большинство и язык свой променяло на албанский!

Тут опять Медведь вмешался: дескать, и сейчас не все ведь шиптары воюют, есть мирные, которые никуда не лезут и живут себе тихо, вон Баня в соседнее село к знакомому шиптару кофе ходит пить…

— Уже не хожу, — отозвался Баня. — Застрелили оаковцы Сулеймана.

— Во-во! — воскликнул Медведь. — У них так: кто не с нами, тот против нас!

Захмелевший Шишок уже носом клевал, как соловейко, закемаривший подле тарелки с остатками фасоли, но тут прибежал один из часовых, дескать, опять свет на горе!

Пятнистая толпа вывалилась на улицу. Медведю сунули прибор ночного видения, он посмотрел в сторону выкатившейся из-за горы спелой луны и, закусив губу, кивнул. Ему объяснили: дескать, уж который раз то там, то тут светящиеся точки видят, а ведь территория-то наша! Днем, мол, пойдем: нежилой дом или амбар какой-нибудь стоит, и, конечно, — никого! Дескать, небось, засел там шиптарский дозор с приборами для лазерной и радарной подсветки целей, делает наводку для авиации НАТО, вон бомбардировщики полетели… Как бы чего не вышло!

Баня, уставившись в опасное небо, спросил, а вот интересно, чего они только ночью летают? Деша ответил:

— Не знаешь, что ли? Вся нечисть только во тьме выходит на промысел.

Пьяный Шишок поддакивает:

— Правильно гуторишь! Написано «Новый свет» — читай «Новая тьма»!

Но кто-то из войников объяснил, дескать, они потому ночью летают, что в Америке сейчас день, мол, чтобы CNN в новостях немедленно отрапортовало американцам о своих «победах».

А Медведь, невзирая на тьму, а также всеобщее подпитие, берет с собой нескольких человек, — в том числе Шишка со Златыгоркой и не пожелавшего отстать от своих Ваню, — и отправляется на гору исследовать, что там за таинственный свет.

Домовик сразу говорит, что они, дескать, своим путем пойдут, посмотрим, кто первым доберется до огонечка! Медведь смеется, вы, мол, ни троп не знаете, ни обрывов, лучше, нас держитесь, а то ни за грош пропадете! Но Шишок, в кураже, настаивает, дескать, — а на спор!

— А давай, дед! — говорит подполковник.

— Выиграю: ты мне свой красный берет! — наглеет Шишок.

— А ты мне: медаль «За отвагу»! — не отстает в наглости Медведь.

Домовик мрачнеет, но все ж таки соглашается. Баня разбивает сцепленные руки. Медведь, чтоб все было по-честному и Шишку вручает прибор ночного видения, и сербские войники со своим русским командиром уходят первыми.

Шишок говорит им вслед: мы, де, вам еще фору даем! А сам, только Медведь с Дешей, Драганом и другими скрываются во тьме горного леса, сейчас же влезает Златыгорке на спину, Ваню позади себя сажает и велит самовиле скрытно, не поднимаясь над деревьями, лететь к горному огню.

Медведь, идя тропой, увидел, как над пропастью пронеслась какая-то гигантская птица, но протер глаза — и… ничего!

Спрямили путь по воздуху-то — и первыми оказались на вершине, вблизи странного огонечка, который светил из окна домишки-бирюка. Шишок в очки таращится, после Ване дал посмотреть, а тот — посестриме: как вроде на том свете оказались, все в зеленом сиянье…

— Вот до чего техника дошла, — ворчит домовой, — явную ночь в навий день превращает! Ужасти! Нам с Василисой Гордеевной такое и во сне не снилось! Я тебе, хозяин, так скажу: научно-техническую революцию совершают высоколобые, а их плодами пользуются толстозадые. Это я, конечно, не про нас с тобой, а про Баню, но и…

— Хватит болтать, — обрывает его мальчик, испугавшись, что их услышат. И вправду: вон свет мигнул в окошке — и погас.

Шишок, глядя в прибор, вытащил из левого рукава безотказную винтовку ПТР-42 и чуть раньше выстрела, ухнувшего из дома, подскочил, перекувыркнулся в воздухе, в кувырке выбил ногой стекло, и вместе с осколками влетел в помещение, откуда грянул новый выстрел… Ваня со Златыгоркой упали на землю и поползли к двери.

Тихо. Переглянулись посестрима с побратимом, подождали немного и осторожно открыли заскрипевшую дверь. Златыгорка натянула свой большой лук… А из дома голос пьяного домовика раздается:

— Заходите, гости дорогие, я уж взял его!.. И все натовские игрушки отнял!

Ваня Житный со Златыгоркой вбежали в темное помещение. Шишок сунул Ване зеленые очки, мальчик поглядел сквозь них: постень веревкой связывает руки шиптару, а у того уж кляп во рту.

— Он один, больше никого? — удивляется крылатая девушка.

— Оди-ин, — вздыхает домовик, — зато больно вредный: всего меня исщипал, пока вязал его.

Самовила вышла на улицу — и вовремя: Медведь со своими был уж тут. Разглядел, видать, горбунью — и показался из тьмы.

Обратно все вместе возвращались, кое-как спустились в темноте с горного хребта, натовского пособника заперли на крепкий запор, дескать, завтра с гадом разберемся — и спать полегли. Но прежде подполковник собственноручно нахлобучил на лохматую Шишкову башку легендарный красный берет! Дескать, выиграл спор — носи! Слово Медведя — закон! А уж как домовик был доволен: сиял, как начищенный армейский ботинок, — даже в приборе ночного виденья было заметно!

А утром, как шиптара-то привели, Медведь глянул в его сверкающие черные глаза и, что-то заподозрив, сорвал с пленника шапку: по плечам рассыпались темные волосы, перед ним стояла шиптарица! Как кляп вытащили — то она всех мужиков так отбрила, что поторопились опять заклепать красивый рот.

Подполковник, надевший, как все, защитный берет, угрюмо сказал, что придется ее отправить в Приштину, в штаб, пускай, де, там с ней разбираются.

Деша проворчал, дескать, к стенке ее надо — и все дела, ведь при ней и снайперская винтовочка была, помимо другого натовского снаряжения, небось, это она и уложила парней, больше некому, и шиптары-то, мол, наших баб не пожалели бы, они б такое с ними сотворили…

Тут ясные глаза подполковника потемнели, углы губ вдруг опустились, и он гаркнул:

— Но я-то ведь не шиптар! — И докончил: — Медведь с женщинами не воюет!

— Они зато с тобой воюют, — проворчал Деша.

А Драган в это время уговаривал Златыгорку выстрелить из винтовки по консервной банке из-под фасоли, дескать, что твой лук! что твои желтые стрелки! — вила взялась выстругивать заместо утраченных новые, — а вот попробуй, де, стрельни из моей «Черной стрелы», ох, как понравится, за уши не оттянешь! Но горбунья отнекивалась, мол, я уж так как-нибудь, я из лука, де, привыкла, и мать моя из лука стреляла, как же я громобой в руки возьму, не-ет, не могу…

Шишок, в лихо заломленном красном берете, издаля смотрел и посмеивался.

Росица Брегович паслась на лугу. Ваня Житный с беспокойством наблюдал за ней — ест траву, как простая корова, причем хоть бы выбирала людскую съедобную зелень: конский щавель там, мокрицу, одуванчики, так нет — лопает все подряд! Где же тот первый встречный, что расколдует бедную демократку? Что-то ведь желающие в очередь не выстраиваются, а вон сколь тут солдат! А ну как потом поздно будет: освоится девочка в коровьей шкуре и навсегда останется парнокопытной!

Яна Божич, в ромашковом венке, сидела неподалеку от Росицы, плела еще один венок, как оказалось, для коровы… На правом плечике дитёки сидел жаворлёночек — тоже в веночке из ромашек, а соловей, изрыгая вороньи проклятья, кружил над ними.

Тут Росица Брегович подняла голову от травостоя, Ваню увидела и в лесок побежала — понятно зачем: комолая корова отличалась большой щепетильностью в вопросах отправления естественных надобностей.

А Гордана уж гадала какому-то бойцу, уверяя, что он проживет до 2099 года — солдатик, сняв с руки часы, безропотно отдал их цыганке.

Березай наконец решился расстаться с трупом желтого пса: похоронили Ерхана рядом с несостоявшейся могилой Медведя. Лешачонок притащил откуда-то саженец березки, посадил и дал сигнал отбывающего со станции поезда.

И как раз пришла пора отбывать: правда, пока что не с этого света, а только с этого нагорья. Драган сел за руль своего заслуженного грузовичка, в кабину которого посадили связанную шиптарицу с тем, чтобы отвезти в город, в штаб по соседству с «Гранд-отелем», ежели, конечно, тот штаб еще цел.

И вот калики перехожие да переезжие, попрощавшись с гостеприимными сербскими солдатушками, полезли в кузов. Машина уж завелась, уж чуть с места не тронулась, когда прибежал подполковник Медведь и, схватившись за борт, крикнул:

— Эй, а то оставайтесь?! Учитывая, как вы себя в деле показали, я ведь вас не рядовыми возьму, сразу нашивки получите… А, дед?

Шишок с сожалением покачал головой, дескать, извини, командир, будь моя воля, так я бы, не раздумывая, но… — и бросил сердитый взгляд на Ваню, как будто это он был виноват, что им приходится уезжать. Мальчик отвел глаза, он бы и сам с удовольствием остался под началом Медведя, но ведь у них дело… Хотя как с ним справляться, как выяснять, кто в их компании вила — непонятно, и ежели нет тут никаких самовил, то где ее искать?! Эх-ма!

Грузовик «Застава» несся так, что на поворотах задние колеса чуть в кювет не заносило — видать, Драган, опасаясь засады, хотел поскорее миновать спорные места.

Березай тоскливо смотрел назад — туда, где в сырой земле остался его верный привокзальный друг. Шишок тоже хмурился — и песен про бравых солдатушек не заводил. Корова Росица Брегович задумчиво жевала слетевший с ее комолой головы ромашковый венок. Цыганка Гордана, у которой ветром шаль с плеч сорвало, повязывала ее на голову. Соловейко сидел на правом плече Златыгорки, а жаворлёночек на узком, зато тоже правом, плечике Яны. Девочка, щебетавшая с жаворонком, оказалась между вилой и Ваней, а историк рядом с мальчиком сидел.

Ваня Житный стал спрашивать, а вот, дескать, что это за серборез такой, про него нам… наш разведчик доложил, — мальчик покосился на птаха, не решившись представить пернатого разведчика, — шиптарица, мол, говорила, что серборез уж точат, готовьтесь, де…

Боян Югович потер свою родинку в виде креста и шепотом, чтоб девочка не услыхала, отвечал: дескать, не знает он, чье это ужасное изобретение, но видел, как шиптары серборез применяли. С ним, до Березая-то, сидел пленный сербский воин и… И вот приехал в село к шиптарам какой-то их главный, и нас вытащили из зиндана. Парня этого первым в круг вытолкнули и… нет, не могу рассказывать, извини…

После, поглядев на беспечное солнышко и весенние горы, Боян Югович уже во весь голос спросил у девочки, знает ли она песню про красотку Яну? Девчурка помотала головой отрицательно, дескать, зато она знает английскую поздравительную песенку, и пропела: «Happy birthday to you, happy birthday to you, happy birthday to Yahna, Happy birthday to you!»

— Понятно, — кивнул Югович, одернул свой затрапезный свитер и спросил, хочет ли она послушать про красотку Яну. Девочка кивнула, и Боян запел:

Тихо стало в грузовике «Застава». И крикнула Яна Божич: дескать, нету у меня родимого брата, только вот этот Йово — и вцепилась в Ваню. Но, мол, никогда Яна не пойдет в турецкую веру, пускай мне лучше руки-ноги поотрубают, как Йовану, и глаза выдерут!

И соловейко, обращаясь к жаворлёночку, просвистал со Златыгоркина плеча:

— Коршун меня подери! А ведь ты прав: эта Сопля — самая настоящая вила и есть!