Грузовик мчался по жуткой дороге по направлению к Албании. Ваня пересел в кабину — чтоб с Шишком совет держать. Под зеркалом у водителя болтался деревянный крест на витой веревке. И на всех свободных от приборов жестяных поверхностях красовались поблекшие от времени девушки с переводных немецких картинок.

У женщины с выводком детей, идущих обочиной, спросили по-албански, где село Горня. Женщина указала и попросила подвезти, ей, дескать, в ту же сторону, но Шишок отбился от нежданных попутчиков, нас, де, могут обстрелять по дороге! Обстрелять и впрямь могли: вполне возможно террористам OAK грузовичок «Застава» с этими номерами уж все глаза выел.

Село Горня оправдывало свое название — в таких горах находилось, что у машины от натуги мотор перегрелся. Решено было грузовик поставить в леске, у заросшего склона, хорошенько замаскировав. Ребенка под присмотром посестримы, а также цыганку и корову оставили при «Заставе». Златыгорка сейчас же вытащила из-за голенища ножик и, срезав длинную ореховую вицу принялась выстругивать лук, — дескать, на всякий случай. Шишок вздохнул, но ничего не сказал насчет того, что куда уж тут с луком против гранатометов…

Жаворонку наказали приглядывать за Горданой. Птах прощебетал: будьте, де, покойны, ежели что не так — так я ей мигом шары-те повыклюю! Ну а соловья взяли с собой — в качестве разведчика. И пошли. И полетели.

Сельцо Горня располагалось в ложбине меж двумя горными отрогами; разведчикам удалось незамеченными подняться на поросший ежевикой взгорок и из колючек понаблюдать за шиптарами. Домовик из левого рукава достал очень нужную сейчас вещь: цейсовский бинокль, пояснив мальчику, дескать, у твоего дедушки Серафима Петровича на фронте такой же был, трофейный! Долго лежали в иглистом пологе и, передавая друг другу бинокль, по очереди, сквозь щетинистую с исподу листву, глядели.

Дома из шлакоблоков, двухэтажные, в цветущих садах — и аж до колючника доходит весенний дух: Шишок с затяжками вдыхает пьянящий запах цветенья. Во дворах, за каменными заборами женщины снуют по хозяйству, опять же — множество ребятишек. Псы огромные, рыжие, лохматые, вроде кавказских овчарок, а морды тяжелые, как у ротвейлеров, и такие же черные, — но где же, где же тут желтый, как песок пустыни, Ерхан?.. Нет, не видать…

Орут голосистые петухи. Вроде село — как село. Но вот из одного дома выскочил мужик в березовом камуфляже (эта форма, небось, и подвигла Березая на то, чтоб пойти с чужанами), за ним другой вышел — в болотке, сел на крыльцо и принялся автомат чистить. Еще один — в окошко видать — по рации с кем-то связывается… Все понятно — боевики OAK на месте! И откуда-то заунывная песня доносится:

Переглянулись Ваня с Шишком: что это за Грачаница, которую мечтают разрушить шиптар с шиптарицей?

Но где же искать Березая? Что-то не видать полесового… А ну как его здесь нет?! А ну как давным-давно слинял лешачонок и затерялся в злых Балканских горах… И все же: надо ведь поразведать! Решили пустить соловья, глядишь — высмотрит птах лешака, а может, и желтого пса увидит!..

Полетел соловейко, сел на ветку ближайшего к крайнему дому дерева, после к другому жилищу метнулся, потом — к следующему… И на задние дворы позаглядывал: к курам, клюющим пшено, посудачил с гусями да утками, попутно перехватив там да сям по зернышку. И дальше, дальше летит серенький разведчик.

И вот уж вернулся. Сообщила домашняя птица, что Зеленую Бороду в яму-зиндан посадили, где будущих мертвецов держат, и по слухам, сегодня, де, будет кровавый пир: псы шаргорские больно уж радуются, — дескать, достанутся им чьи-то потроха…

Ваня охнул, а Шишок выругался. Хотели послать птицу поразведать, где та яма-зиндан находится, — оказалось, соловей уж все уточнил: в шестом отсюда дворе. Дескать, запор там крепкий, ой, а крышка-то стальная — не прогрызть Древожору таковскую…

Шишок, избавившись от бинокля, вытащил из левого рукава подручного — немого мальчишку на побегушках. Понятливый мальчишок-с-локоток без слов знал, что делать: оседлал соловейку, и птах скрытно полетел к заднему двору шестого дома.

Уселся мальчишок на ветке, ножки свесил, а соловей рядом — не видать разведчиков среди частых белокипенных цветков старой груши. Только пчелы да шмели досаждают. Долго ждали птах с ручным мальчишкой, подкрепились на пару гусеницами да жучками… Наконец вывернула из-за дому женщина в широких штанах, направилась к зиндану. И тут же всадник на крылатом коне спланировал к забору, мальчишок на ходу соскочил и укрылся за корытом с утячьей водой.

Женщина открыла ключом замок, крышку с трудом отодвинула, нагнулась и прокричала в темную яму: дескать, серборез уж точат, готовьтесь, плюнула вниз — и крышку закрыла, а ключи сунула в карман шаровар. Подбежали к женщине утки с курами, стали, путаясь в ногах, попрошайничать, мальчишок в суматохе забрался на спину белого петуха и сзади, цепляясь острыми коготками, вскарабкался по широкой штанине, сунул ручонку в карман, схватил ключ — и тут же обратно, кочету на спину. Оттуда — кувырк на землю: и за корыто. Женщина остановилась, оглянулась: ничего подозрительного не заметила, ногу сквозь штанину почесала — и продолжила свой путь. А соловейко доставил разведчика в кусты ежевики.

Темноты-то ждать — это кровавого пира дожидаться ведь! Поэтому решили действовать немедленно. Совместно попросили Полудницу Полдневную лучами солнечными застить глаза шиптарам, шиптарицам и шиптарятам, чтоб не заметили они человека с домовиком, Ваню да с Шишком. А еще поклонились всем четырем ветрам, чтобы ветры их не выдали шаргорским псам, а дули бы не от разведчиков, а к ним — так, чтобы духа их лохматые псы не учуяли. А для верности еще посыльного-малютку отправили на ближайший двор стащить грязные обноски, которыми понатерлись — так что стало от них нести шиптарами. Шишок ажно нос на сторону своротил от собственного духу.

Спустились с ежевичного склона, открытое место миновали по-пластунски, перекатились в какую-то канаву: вот и бетонный забор крайнего дома, обошли его, и с задов, по саду, по виноградарью, перебегая от ствола к стволу, от голой лозы к лозе, где ползком, где кувырком, кое-как добрались до шестого подворья. Шишок переметнулся через двухметровую ограду, Ване помог миновать препятствие и велел хорошенько по сторонам смотреть. Мальчик глядит, а коленки-то подрагивают. Голоса слышны, но никто пока на зады дома не суется.

Шишок же подскочил к злой яме, отомкнул замок, крышку отодвинул — и выпустил из левого рукава веревочную лестницу: дескать, Березайка, гад, вылезай скорей! И вот уж лешачонок показался в дыру: бороды-то нет, видать, с голодухи всю объел — торчат одни голые вички. Но не один лешак-от, тащит за собой какого-то тощего человека, только разинул лешачонок рот, чтоб сделать очередное диспетчерское объявление, как домовик пасть ему заткнул — молчи, де, сами все знаем: «серборез уж точат», серба надо брать с собой! А мужик жмурится — после тьмы-то, ничего, знать, не видит! А на правой щеке у него — вот диво! — родинка в виде креста.

И шепчет пленник:

— Ох, прошу вас, оставьте меня тут, со мной вам одна морока!

Но Шишок уж за шиворот драного свитера вытащил доходягу. А тот никак не успокоится: ох, спасибо, де, вам, не знаю, как вас звать-величать. А я, де, Боян Югович.

— Ладно, ладно, — бормочет Шишок. — После!

Ваня с Березаем под мышки подхватили лядащего и потащили к забору, переметнулись на ту сторону, но лешачонок тут застопорился и дал-таки справку: дескать, бездомным животным запрещается находиться в залах вокзала. Благодарим за внимание! Повтор-ряю!

— Понятно, понятно, — зашипел Шишок. — Только не повторяй! — и к Ване обратился: мол, ведь не пойдет этот леший без собаки, придется и Ерхана выручать… И домовик вновь выпустил на волю ручного мальчишку, а в помощники ему дал соловейку, дескать, поищите уж пса.

Но Березай и после этого не хотел уходить: видать, решил дожидаться своего четвероногого друга в тени ненадежного шиптарского забора… И Ваня Житный в самое лешачье ухо, поросшее зеленоватым мхом, мерзким вокзальным голосом прогундосил:

— Поезд отправляется! Сейчас уйдет! Опаздываем! Последний поезд-то — больше не будет!

Лешачонок глаза вытаращил, что-то покумекал и перестал противиться — пошел впереди всех головным вагоном. За полесовым-то лафа бежать: перед ним деревья да кусты — хоть и садовые — братски расступаются, а за спинами беглецов смыкаются.

И вот уж в лесок свернули, в гору полезли: село в низине осталось. Теперь только бы до грузовика добраться! Да ослабевший в застенке Боян Югович отстает — где-то позади всех телепается.

По бревенчатым мосткам перешли бурный горный ручей, оглянулись: серб поскользнулся на бревнах и упал.

— Да чтоб тебя! — пробормотал Шишок, скачками помчался назад, чтоб взвалить растяпу себе на спину, как прежде Златыгорку, этот груз-то полегче ведь будет раз в десять!.. Как вдруг впереди из-за деревьев шиптары посыпались.

— Руки вверх, — орут, — ни с места! — А для острастки в землю под ногами из автоматов стреляют!

Ох, ядрена вошь! Шишок тык-мык — а отстреливаться-то нечем, не из чего выкроить снайперскую винтовочку: весь ручной материал на мальчишку пошел, который где-то там, в Горне остался, пса Ерхана ищет. Пришлось поднять единственную руку.

Между толпой боевиков вверху и Шишком с Бояном Юговичем у ручья оказались Ваня с Березаем — и все руки подняли, опасаясь меткого выстрела.

А шиптары переговариваются меж собой, усмехаются: дескать, безоружные сербы-то, дескать, еще шпионов поймали, далеко-то не ушли с беглецами… Ну, устроим, мол, сегодня развлеченьице: сдерем с живых кожу ведь! А кое-кого, де, четвертуем, распилим на части, на чурочки!

Березай, как услыхал про чурочки, дал справку на лешачьем языке — и словно бы ветер вершинный пронесся… И вдруг крепкая вроде сосна задрожала, напряглась — и, переломившись у основания, рухнула на шиптар: парочку-то придавила, а нескольких вниз с горы сверзила. Громовые выстрелы раздались, но подставились деревья: и попали пули с гранатами в смолистые стволы да в сучья сосновые, сбив град шишек шиптарам на головы! И тут сверху, с ближайшей сосны, меткие стрелы полетели: да все не в бровь шиптарам, а в глаз! Пригвоздило к земле головы пятерых человек. Но остальные-то все стреляли ведь!

Ваня укрылся в сосновых ветвях — лесина как раз к его ногам рухнула. А леший, сколь он ему ни кричал, остался стоять посреди родственного леса, как белая береза, и шептал соснам просьбы слезные: ажно по стволам смола встречными янтарными каплями покатилась.

Шишок же, когда дерево рухнуло, успел спрятаться, и теперь, обойдя боевиков с тылу, уж подбирался с дубиной к крайнему — и обрушил страшный удар на шиптарскую голову, и тотчас укрылся за толстым стволом. Ох, не стал Ваня смотреть, что с тем шиптаром сделалось… Да остальные-то все стреляли ведь! И пытались сбить с сосны Златыгорушку, у которой, видать, кончились желтые стрелки! Уж отстрелили ветку, на которой сидела посестрима, рухнула книзу мохнатая веточка, Златыгорка взлетела выше, отстрелили и этот сук — Златыгорка взлетела выше! Ну, сейчас в небо придется взлететь самовиле, а там деревья — родня лешака — ей не защита! Тут соловей опустился на плечо крылатой девушки, чтоб с хозяйкой вместе сгинуть здесь, а удастся — так закрыть собой сердце вилы. А шиптары снизу орут: живьем, живьем, дескать, надо брать снайпершу, и — ну, мы ей сегодня пока-ажем, де!..

И послышался гневный лай: по мосткам несется желтый пес Ерхан, метится рвать шиптарское горло, а верхом на собаке, вцепившись в шерсть, сидит немтырь мальчишок-с-локоток. Тут раздался меткий шиптарский выстрел: кувыркнулся пес — и упал в ручей.

Березай завопил, как железнодорожный состав, увидевший встречный скорый: ажно все в лесу замерло от небывалых звуков. Мальчишок же выбрался из ручья и от ствола к стволу, от куста к кусту, подбирался к домовику. Шишок вытянул правую руку чтоб схватить ручного мальчишку… Березай, забыв обо всем, бежал вниз к ручью… Сосны больше не слышали его просьб-молитв и, прекратив самоубийственную игру в поддавки, одеревенели. Боевики, стоявшие на возвышении, перезарядили автоматы.

И вдруг отвесный склон за пятнистыми шиптарскими спинами затрясся, земля раздалась, просела, обвалилась — и из хребта, весь в глине, выскочил… Красноголовик. Неужто какой-то местный горный дух, вроде Цмока?!

Красноголовик-то оказался с гранатометом в руках, и, заорав: «Муслимы, здесь Медведь!» (опешившие боевики развернулись на сто восемьдесят градусов), принялся бабахать из современного орудия. Неужто это тот, развороченный миной подполковник-диверсант, выбрался из-под земли, чтоб и мертвым воевать?!

И шиптары, один за другим, как танцующие марионетки, стали падать на землю. А Шишок, который променял мальчишка-с-локоток на «Черную стрелу», подмогнул мертвецу.

Ваня приходил в себя после боя. Под соснами, на солнечном припеке лежали в глупых позах тела в камуфляже. Златыгорка спустилась с небоскребной сосны и, поцеловав соловейку в клюв, отправила птаха к «Заставе», дескать, погляди, что там. Шишок мирно беседовал с Медведем, который мало походил на навяка…

Березай сидел подле мертвой собаки, уткнув в бок пса кудлатую буро-зеленую голову. И тут из-под моста вылез Боян Югович: мокрехонький, но живехонький! Дескать, увы, мне, конечно, но я, мол, никогда боев не видал, а не то чтобы самому участвовать, только изучал войны, учитель, де, я, в приштинском профтехучилище историю преподаю… преподавал.

— Поторапливаться надо! — сказал Медведь, не обращая внимания на лепет историка. — Я уж слышал от Шишка про «Заставу», вы должны мне помочь доставить до грузовика оружие. Тут подземный ход, — кивнул на дыру в горе, откуда недавно вылез. — Несколько километров — и Албания! Давненько, сразу после Второй мировой начали прокладывать тоннели-то, и рыли, говорят, лет тридцать; некоторые ходы аж до Призрен-града ведут! Из Албании по ним несчетно народу перешло, сами здешние шиптары не все ходы знают, я случайно наткнулся! Раскурочил на той стороне базу боевиков, жаль много оружия не смог унесть!

Медведь скрылся в пещере и выкатил из зева горы мотоцикл с коляской, которая с верхом была нагружена трофеями. Сказал со вздохом:

— Кое-как доехал, посреди дороги бензин, блин, кончился! Мотоцикл тоже ведь трофейный!

После чего подполковник направил свой гранатомет на бревенчатый мост, — и от мостков осталось только воспоминание в виде дров и щепок.

Желтого, в красных подпалинах, Ерхана, которого Березай оставлять ни в какую не хотел, положили поверх автоматов, гранатометов, мин и прочего, — и все вместе покатили мотоцикл в гору. А как выбрались на дорогу, глядь-поглядь: едет грузовичок «Застава», за рулем цыганка Гордана, на руле сидит соловей, а из кузова им машет Яна, на плече которой устроился жаворлёночек. И слышится радостное коровье «м-м-у-у-у!»