Глава 29

Было раннее прохладное утро, когда Федор и Марьиванна, стоя у дороги, смотрели вдаль, туда, куда пролегал их запланированный маршрут, то есть через лес Федоскинского заповедника к вершине Лебяжьей горы. Глядя на вершину, Савченко начал занудно рассчитывать время, за которое они смогут достичь цели. По слухам, расстояние до верхушки от старых заброшенных казарм, с которых начинался подъем на гору, приблизительно восемь километров и еще порядка шести или семи километров до казарм от дороги, где сейчас они стояли. Итого километров четырнадцать или пятнадцать. По прямой это расстояние, вполне можно пройти не спеша средним шагом со скоростью около трех километров в час за пять-шесть часов. Но если брать во внимание болезненные ощущения от каждого шага в ноге и в шее, да еще рюкзак весом килограммов пять, то приблизительное время пути будет часов десять, рассудил Федор. Это как раз средний световой день в октябре. А, следовательно, в лучшем случае они доберутся до вершины горы уже в темноте. Сколько времени займет спуск, было неизвестно, и место, где удастся переночевать, тоже оставалось под большим вопросом. С восьми лет и до окончания института Федор активно занимался плаванием и имел очень неплохие результаты. Но опыта передвижения по густому разношерстному лесу у него, как у городского жителя, не было. Марьиванну, судя по всему, даже не стоило об этом спрашивать, чтобы не пугать.

– Ну что, пошли? – бодро проговорил Савченко, весело глянув на девушку.

– Давай, – неуверенно ответила та, и они тронулись в сторону Лебяжьей горы.

Первые два часа пролетели довольно быстро и дались обоим легко. Нога вроде как-то расходилась, и Федор в какой-то момент даже забыл о ней. Если лишний раз не вертеть головой, то и шея не особенно беспокоила. Как по заказу, выглянуло солнце, и день предвещал быть солнечным и довольно теплым. Молодые люди шли ровным спокойным шагом по укатанной глинистой дороге среди огромного поля, покрытого высокой грязно-коричневой травой, порой перепрыгивая или обходя по краю огромные лужи, и весело болтали о всяких пустяках.

– А что случилось с твоим братом? – в какой-то момент спросил Федор. Правда, он тут же пожалел о своем вопросе, заметив, как нахмурилась девушка.

– Грустная история, – помолчав, спокойно ответила Марьиванна. – Борисыч, сколько я себя помню, всегда делал все, чтобы мама, Боря и я были как можно дальше от его мутных дел. Он приложил максимум усилий, чтобы Боря поступил на физико-математический факультет, куда очень сильно хотел попасть. Боря вообще был очень умный, добрый и совершенно не типичный для нашей семейки. А потом Борю понесло в ядерную физику. Он защитил в Курчатовском институте диссертацию, и ему пророчили большое будущее в том мире. Но тут случился Чернобыль, и Борька рванул туда добровольцем. Причем мы об этом узнали только тогда, когда он уже оказался на больничной койке. Когда Бори не стало, я единственный раз в жизни видела у Борисыча на глазах слезы. Вскоре умерла и мама. После этого отец как-то отошел от дел и даже на какое-то время погрузился в религию. Правда, ненадолго, – закончила свой рассказ девушка. – Кстати, я думаю, что твое внешнее сходство с Борей тоже сыграло немалую положительную роль в решении Борисыча тебе помочь.

Какое-то время они шли молча.

– Как тебе удается с ним ладить, ведь вы абсолютно разные люди? – спросил Федор.

– По-разному. В детстве я была жуткой непоседой. Отец появлялся дома два-три раза в неделю, и это всегда было праздником. Подарки, вкусности, цветы, смех, шутки. Правда, потом, перед его очередным уходом, они с мамой порой сильно скандалили, но все равно мы его всегда с нетерпением ждали. Мне всегда было интереснее играть во дворе с мальчишками, чем в куклы с девчонками. Если Боре иногда мог прилететь от отца подзатыльник, то мне любые шалости сходили с рук. Он меня никогда даже не ругал. Если я что-то вытворяла, то, ты не поверишь, Борисыч терялся, как ребенок, не зная, что со мной делать. Я, естественно, этим всегда бессовестно пользовалась. Правда, иногда в такие минуты ему на помощь приходила мама, она уже не церемонилась. Получить от нее мокрой тряпкой по заду было в порядке вещей.

– Почему ты зовешь его Борисыч, а не папа?

– Да нет, сейчас иногда зову и папой тоже. Просто в детстве мне были жутко интересны его дела, и я постоянно совала свой нос куда не надо. Я слышала, как все его зовут Борисычем, и мне казалось, что если я его буду тоже так называть, то он разрешит мне быть рядом с ним. Ну, типа я стану своим человеком в его среде. Вот так и повелось. А кроме того, ему было так спокойнее, он же до сих пор старается, чтобы никто не знал, что я его дочь. У меня даже фамилия мамина.

– Ты очень эффектная барышня, и наверняка у тебя всегда была куча поклонников. Как Борисыч на это реагировал? – улыбаясь, спросил Федор.

– Никак. Он об этом не знал. О сердечных делах я могла говорить только с мамой. Мы обе понимали, что если что-то дойдет до Борисыча, то он может сгоряча таких дров наломать, что мало не покажется. После института я чуть не вышла замуж за своего одногруппника, мы какое-то время даже жили вместе, но потом у него появилась другая, он мне честно об этом сказал, и мы разбежались. Я пострадала, пострадала и устроилась экономистом на одно московское предприятие. Несколько лет проработала в Москве, а потом вернулась домой, и отец устроил меня в банк, где заместителем председателя работает Горыч, его друг детства. Я позднее как-то случайно встретилась со своим бывшим женихом. Мне он показался каким-то жалким и затюканным, но он уверял, что счастлив и доволен жизнью. Да и бог с ним! Все, что ни делается, к лучшему, – весело проговорила Марьиванна.

– А Леха? – задал вопрос Федор.

– Основательно решил во всем разобраться? – рассмеялась Марьиванна. – Ну да ладно. В Ялте у Борисыча на глазах погибли Лешкины родители. Их новенькая, недавно купленная машина попала в аварию. Выжил только Леха, и папа сам отвез его в больницу. Лехе было тринадцать лет, и у него никого не осталось, кроме престарелой бабушки. Борисыч почему-то без раздумий проникся к пацану симпатией и взял над ним шефство. Папа помогал ему как мог, Леха часто останавливался у нас, они с отцом о чем-то постоянно много беседовали и спорили. Леха с удовольствием возился со мной и с Борей. Водил нас в кино, в парк, решал наши детские конфликты во дворе. В общем, вел себя как старший брат, живущий где-то в другом городе и приезжающий на каникулы домой. Мама его тоже очень любила. Она была очень веселой и смешливой. Ты не поверишь, но только рядом с ней Леху можно было увидеть хохочущим. Потом Леха поступил в военное училище, окончил его, успел послужить в войсках специального назначения, повоевать в Анголе, а когда ему все эти игры в солдатиков надоели, он вернулся к папе и уже много лет работает на него. Неправильно сказала. Не на него, а с ним. Он ему и как сын, и как телохранитель, и как преданный помощник, а сейчас еще и как нянька. Борисыч иногда орет на него благим матом, но они оба знают, что это не всерьез. На самом деле папа искренне к нему привязан, но боже упаси, если кто-то об этом узнает. Фасонит по старинке, согласно своим дурацким понятиям. Вот такая у меня странная семейка.

– Машуля, быстро вниз! – скомандовал Федор и присел на корточки. Девушка тут же последовала его примеру.

– Что случилось? – спросила она с тревогой в голосе.

– Да черт его знает. Милицейская машина спокойно ехала по дороге, а потом резко остановилась – наверняка ерунда какая-нибудь, но береженого Бог бережет, – проговорил Федор, осторожно выглядывая из травы. – Вроде дальше поехала. Ну, пошли.

Молодые люди поднялись и, оглядываясь на ставшую еле заметной дорогу, побрели в сторону старых казарм.

– Федя, а знаешь, как тебя Борисыч с Лехой прозвали? – смеясь, спросила Марьиванна.

– Знаю, – пробурчал Федор, – Фикусом.

– А знаешь почему? Потому что при знакомстве ты на них произвел впечатление эдакого нежного домашнего цветочка, вот они тебя и назвали домашним Фикусом. А мне даже нравится. Расскажи о себе, а то у меня какое-то странное ощущение. С одной стороны, мне кажется, что я тебя знаю очень давно, а с другой – ничего о тебе не знаю. Откуда ты, кто твои родители? – проговорила Марьиванна.

Федор пожал плечами и очень кратко поведал свою биографию. День на удивление был не по-осеннему теплый и солнечный. Непринужденно и весело болтая, молодые люди дошли до старых казарм. Когда и кем были возведены эти серые мрачные здания, было неизвестно, но их все в Глуховецке называли старыми казармами. Три длинных разрушенных здания с толстыми, в метр толщиной стенами из дикого камня, в которых на одинаковом расстоянии чернели узкие оконные проемы. Выбрав солнечное безветренное место, молодые люди наконец решили сделать привал. Оба устали, вспотели и проголодались. Слегка перекусив, они скинули обувь, чтобы дать ногам отдохнуть, и улеглись на теплую каменную площадку, окруженную сухой коричневой растительностью. Закрыв глаза, они наслаждались тишиной и покоем под лучами последнего ласкового осеннего солнца.

– Так бы и лежала тут вечно, – лениво пробормотала Марьиванна с блаженной улыбкой.

– Еще пять минут – и подъем, – сонным голосом ответил ей Федор.

– Федь, ну давай хоть полчасика еще поваляемся? Когда еще такая возможность представится, – заканючила Марьиванна, не открывая глаз. Федор привстал, повернулся к девушке и, наклонившись над ней, нежно поцеловал ее в губы. Марьиванна обвила его шею руками и ответила страстным поцелуем.

– Все, подъем, – прошептал, глубоко задышав, Федор и ласково куснул ее за мочку уха. Марьиванна смешно сморщилась и открыла глаза.

– Ну ты и садюга! – пробормотала она, сладко потянувшись, и с горестными вздохами начала обуваться.

Через пару минут они уже шагали в сторону еле заметной тропы, которая была началом подъема на гору.