Сэйди
Стою в спальне и роюсь в ящиках в поисках чистой пижамы на замену той, что на мне. Надо принять душ. Ноги болят и все в синяках, но это мелочи: есть проблемы поважнее. Ощущение, будто все это происходит не со мной, а с кем-то другим.
Внезапно понимаю — каким-то шестым чувством, холодком в позвоночнике, — что я в комнате не одна, и резко поворачиваюсь. Отто зашел без стука. Только что его не было, и вот он уже стоит здесь. От его внезапного появления я подпрыгиваю и хватаюсь за сердце. Поворачиваюсь к нему лицом. Теперь сын действительно выглядит больным. Он не врал. Кашляет в ладонь. Взгляд пустой, затуманенный.
Вспоминаю последний наш разговор — тогда сын обвинил меня, что я сунула нож ему в рюкзак. Если та полицейская говорит правду, значит, нож в рюкзак сунула не я, а какая-то часть моей личности, известная под именем Камилла. Меня охватывает чувство вины. Отто — не убийца. Это я вполне могу оказаться убийцей.
— Ты где была? — Отто снова кашляет. Теперь он хрипит.
Уилл не объяснил детям, куда я делась. Не сказал, что я не вернусь домой. Сколько еще он выжидал бы? Как объяснил бы им, что меня арестовала полиция? И что ответил бы на вопрос «почему»? Что их мать — убийца?
— Ты просто взяла и ушла, — недовольно говорит Отто. Вижу, в нем еще осталось что-то детское. Он боялся и паниковал, потому что нигде не мог меня найти.
— У меня были кое-какие дела.
— Я думал, ты дома. Не знал, что ты ушла, пока не увидел снаружи папу.
— Ты видел, как он пришел домой вместе с Тейтом? — Представляю, как маленький седан Уилла продирается через сугробы. Точнее, совсем не представляю, как ему это удалось.
Но Отто отвечает «нет»: он видел отца до того, как Тейт вернулся домой. Сын говорит, что вскоре после нашего разговора в гостиной он передумал и решил все-таки съесть тост. Проголодался. Пошел на кухню, но меня там не было. Выглянул в окно и мельком увидел, как Уилл пробирается по заметенному двору.
Отто ошибается. Он увидел на заднем дворе меня, а не Уилла.
— Это была я, — поправляю его. — Пыталась загнать собак в дом.
О ноже я умалчиваю.
Теперь мне ясно, что произошло тогда в Чикаго. Видимо, Камилла сунула нож в рюкзак Отто. Ночные события — когда я, сидя на пожарной лестнице, убедила его зарезать одноклассников — вовсе не привиделись сыну. С его точки зрения, все это чистая правда. Ведь я действительно была там.
Эти жутковатые рисунки и странные куклы — дело рук не Отто, а опять-таки моих.
— Нет, там был папа, — Отто качает головой.
Мои руки начинают трястись, ладони вспотели. Вытираю их о пижамные штаны и переспрашиваю сына.
— Я же говорю, на заднем дворе был папа, — повторяет он. — Работал лопатой.
— Ты точно уверен, что это был твой отец?
— Ну естественно. — Отто начинают раздражать мои вопросы. — Я знаю, как он выглядит.
— Да, конечно… — У меня начинает кружиться голова. Дыхание перехватывает. — Но ты уверен, что видел на заднем дворе именно его?
Я благодарна сыну за то, что он не отказывается говорить со мной. Даже удивительно, учитывая то, что случилось сегодня утром. Вспоминаю его слова: «Никогда тебя не прощу…»
И с чего бы ему прощать? Я и сама никогда себя не прощу за то, что натворила.
Отто кивает.
— Уверен, — громко отвечает он.
Уилл разгребал лопатой газон? Зачем кому-то очищать от снега траву?
И тут я понимаю, что Уилл ничего не расчищал. Он искал в снегу нож.
Но откуда он знал о ноже? Я сказала об этом только офицеру Бергу.
Ответ потрясает меня до глубины души.
Уилл мог знать о ноже только в одном случае: если сам закопал его там.
