Сэйди
Бегу трусцой в сторону дома. На улице похолодало еще сильнее. Дождь перерос в хлещущий в глаза мокрый снегопад, так что я продолжаю бежать, стараясь смотреть только на тротуар. Большие толстые снежинки прилипают к одежде. Вскоре этот мокрый снег превратится в полноценный.
Приближаясь к нашему дому, слышу звук работающего вхолостую автомобильного мотора неподалеку — впереди на холме. И поднимаю глаза как раз вовремя, чтобы увидеть машину, припаркованную на краю подъездной дорожки у дома Нильссонов. Двигатель тарахтит, выхлопные газы вырываются в холодный воздух мимо красных задних фар. Рядом с почтовым ящиком Нильссонов — мужчина. Странно — в такой ненастный день все сидят по домам.
Сбавляю скорость и стряхиваю ладонью снег с бровей. Из-за снегопада и большого расстояния мужчину трудно разглядеть, но это неважно. Я все равно знаю, кто это: я уже видела такую сцену.
Меньше чем в пятидесяти ярдах от меня за своей «Краун Викторией» стоит офицер Берг.
Он что-то держит в руке, озирается по сторонам — убедиться, что никто не видит — и сует предмет в почтовый ящик. Я успеваю вовремя спрятаться за дерево.
Офицер Берг уже делал это раньше. В тот день, когда пришел допросить меня и Уилла. Тогда я смотрела ему вслед и заметила, как он подъехал к почтовому ящику Нильссонов и что-то туда положил.
Больше всего интригует осторожность полицейского. Что же такое он оставляет у Нильссонов, если не хочет, чтобы об этом знали?
Берг захлопывает ящик, забирается обратно в машину и скрывается за пригорком. Любопытство берет верх. Я знаю, что так нельзя, но не могу удержаться. Откидываю мокрые волосы с лица и двигаюсь вверх по улице. Протягиваю руку и достаю предмет из ящика без всяких предосторожностей.
Остановившись неподалеку, под деревом, разглядываю добычу. Передо мной запечатанный конверт без надписей, внутри — пачка какой-то бумаги. Рассматриваю конверт на тусклом свету. Не уверена на сто процентов, но, скорее всего, там купюры.
Автомобильный рев вдалеке пугает меня. Я запихиваю конверт обратно в ящик и быстрым шагом возвращаюсь домой.
Утро в разгаре, но на улице так сумрачно, что с тем же успехом сейчас могла быть середина ночи. Спешу в дом и запираю за собой дверь. Собаки подбегают здороваться. Я благодарна им за компанию.
Отворачиваюсь от окна и спотыкаюсь обо что-то в прихожей. Одна из игрушек Тейта, которая при ближайшем рассмотрении оказывается куклой. Мне в общем-то все равно, что это кукла. У нас не принято делить игрушки на подходящие только для мальчиков или для девочек. Если Тейт вместо трансформеров хочет поиграть с куклой, так тому и быть. Но меня раздражает, что она валяется прямо посреди прихожей и кто-нибудь может споткнуться об нее. Отшвыриваю куклу в сторону, вымещая раздражение на несчастной игрушке.
Звоню мужу, но он занят — читает лекцию. Когда у него наконец находится свободная минутка перезвонить, я рассказываю про выводы судмедэксперта и про обвалочный нож. Оказывается, Уилл уже все знает: прочел новости утром, как только добрался до материка.
— Это ужасно, — говорит он. И мы обсуждаем, как невообразимо трагично случившееся.
— Нам точно ничего не грозит? — спрашиваю я. Когда Уилл колеблется с ответом — ведь откуда нам быть уверенными в собственной безопасности? — решительно продолжаю: — Думаю, настало время уехать отсюда.
И добавляю, прежде чем он успевает возразить:
— Разумеется, Имоджен переедет с нами.
Я умалчиваю, что на своей территории у нас будет, так сказать, преимущество перед ней. У меня появится ощущение контроля, которого сейчас нет.
— Бросить все и куда-то переехать? — уточняет Уилл. По-моему, совершенно ясно, что «начало с чистого листа» выдалось совсем не чистым. Наша жизнь в штате Мэн оказалась, мягко говоря, бурной. В общем-то, стало еще хуже, чем раньше.
— Домой.
— И где же теперь наш дом, Сэйди? — спокойно спрашивает муж.
От его вопроса у меня разрывается сердце.
Нашей чикагской квартиры, в которой мы провели всю семейную жизнь, больше нет: продана паре миллениалов. На моем месте в больнице теперь работает какая-нибудь молодая выпускница медколледжа. Отто никогда не сможет вернуться в свою государственную школу, а Тейт — в свою. Не потому, что Тейт сделал что-то не то, а потому, что будет неизбежно ассоциироваться с братом. Их обоих придется отдать в какую-нибудь частную школу. А платить за обучение из одной зарплаты Уилла — даже при условии, что он получит обратно прежнюю работу — нереально.
Я ничего не отвечаю, и тогда муж добавляет:
— Давай все обсудим, когда я вернусь домой.
— Хорошо.
Кладу трубку и иду на кухню ставить чайник. При виде наших ножей меня охватывает нездоровое любопытство. Хочется увидеть своими глазами, как выглядит обвалочный нож. Подержать его в руке. У Уилла есть набор ножей, которые он держит на деревянной стойке, подальше от шаловливых ручонок Тейта.
Иду туда. Я не знаю, как выглядят обвалочные ножи, но интернет подсказывает, что надо найти изогнутое лезвие длиной от пяти до девяти дюймов с очень острым концом. Дергаю за рукоятки и вытаскиваю по очереди, чтобы осмотреть лезвия. Вскоре становится ясно, что подходящего по описанию ножа здесь нет. И одно место в стойке пустует. В наборе из двадцати одного ножа — только двадцать. Один пропал.
Воображение разыгрывается. Я стараюсь сохранять спокойствие и помнить о бритве Оккама. Может, тут был какой-то другой нож… Может, у Уилла вообще нет обвалочного ножа. Или пропавший нож валяется в раковине… хотя там я посмотрела. Может, Уилл давно потерял его или по ошибке положил в ящик для столовых приборов? Открываю ящик, просматриваю скромный набор ножей Элис: в основном кухонные и столовые, один для чистки овощей, один с зазубренным краем, но обвалочного нет.
Вспоминаю, как Имоджен пробралась ночью в нашу спальню. Все слышали истории о детях, зарезавших ночью своих родителей. Такое случается на самом деле — это не просто разыгравшееся воображение. А Имоджен — враждебно настроенная, сломленная девушка. Не исключено, что она позаимствовала нож, чтобы угрожать им мне или сделать кое-что пострашнее.
Разворачиваюсь и выхожу из кухни. Поднимаюсь по лестнице на второй этаж, сжимая перила скользкой от пота ладонью. Подхожу к комнате Имоджен, собираясь обыскать ее, как прошлым вечером, но мой план сразу рушится: я понимаю, что без ключа от навесного замка туда не попасть.
Дергаю дверную ручку и чертыхаюсь. Пытаюсь еще раз позвонить Уиллу, чтобы рассказать о пропавшем ноже, но он уже на пути домой и, скорее всего, сейчас на пароме, где связь плохая. Не дозвониться. Убираю телефон, испытывая облегчение от мысли, что муж скоро вернется.
Ищу, чем себя занять. Вытираю пыль, снимаю с кроватей простыни и собираю в кучу, чтобы потом отнести в прачечную.
Когда я дергаю за простыню в нашей спальне, с моей стороны кровати взвивается в воздух и падает посреди комнаты какой-то черный предмет — что-то, застрявшее между матрасом и каркасом кровати. Сначала я решаю, что это пульт от телевизора в спальне, которым мы редко пользуемся, и наклоняюсь поднять его. И понимаю: никакой это не пульт, а телефон, причем не мой и не Уилла. Верчу его в руках. Ничего подозрительного, обычный старенький «Айфон». Возможно, он принадлежал Элис. Заряда нет, что неудивительно. Ведь со дня смерти Элис прошло время, так что и телефон по-своему умер.
Иду вниз и нахожу в ящике со всякими гаджетами подходящую зарядку. Подключаю ее к розетке в гостиной, протягиваю шнур и кладу телефон на каминную полку.
Затем продолжаю уборку, пока не появляется Уилл. За ним хвостиком бежит Тейт. Я здороваюсь с ними в прихожей. Муж сразу читает в моем взгляде: что-то не так.
Они оба мокрые от снега. Снежинки налипли на куртки, на волосы и быстро тают. Тейт топает ногами, и на деревянном полу образуется лужица. Малыш пытается рассказать о каком-то событии в школе, о том, что узнал сегодня на уроках, напевает песенку, но ни я, ни Уилл его не слушаем.
— Разувайся, — велит Уилл, помогает сыну снять куртку и вешает ее в полумраке на крючок. Мне приходит в голову, что неплохо бы включить свет в прихожей, но я этого не делаю.
— Мам, тебе нравится песня? — пристает Тейт. — «Дни недели, дни недели, дни недели», — напевает он мелодию наподобие музыкальной темы из «Семейки Аддамс», дважды хлопая в ладоши после каждой строки. Я слышу его, но ничего не отвечаю.
— Тебе нравится? — повторяет он громче, почти переходя на крик.
Я киваю, хотя на самом деле почти не слушаю. Точнее, я слышу звуки, но мозг не воспринимает их: все мысли посвящены пропавшему ножу.
Тейту не нравится, когда от него небрежно отмахиваются. Он встает в позу: скрещивает руки на груди и начинает дуться.
Уилл поворачивается ко мне и обнимает. Его объятия так приятны…
— Я посмотрел, какие есть в продаже охранные системы, — возобновляет он начатый по телефону разговор о том, в безопасности ли мы тут. — И договорился, чтобы у нас установили одну из них. Кроме того, стоит дать офицеру Бергу время раскрыть убийство, прежде чем бежать, поджав хвост. Ведь теперь наш дом здесь, Сэйди, нравится нам это или нет. Мы должны справиться с трудностями.
Я вырываюсь из его объятий. Он пытается успокоить меня, но я совсем не чувствую себя успокоенной. Встречаюсь с ним взглядом и спрашиваю:
— А если охранная система не сможет нас защитить?
— О чем ты? — Муж смотрит озадаченно.
— А если угроза возникнет внутри дома?
— В смысле — кто-то проберется, минуя охранную систему?
Уилл уверяет, что дом будет все время под защитой, что такие системы следят за безопасностью круглосуточно. Если сработает сигнал тревоги, помощь придет почти мгновенно.
— Я не про взломщиков. А про Имоджен.
Уилл недоверчиво качает головой.
— Имоджен? — переспрашивает он.
— Да.
— Ты же не считаешь всерьез… — начинает Уилл, но я перебиваю:
— Н-о-ж. — Произношу по буквам, чтобы Тейт не понял, о чем речь. Он пока еще не очень хорошо читает по буквам. — Обвалочного н-о-ж-а нет на месте. Я искала, но не нашла. Уилл, Имоджен пугает меня.
Вспоминаю, как она появилась в нашей спальне ночью и смотрела на нас, спящих. Странный разговор в коридоре. Фотографию мертвой матери в ее телефоне. Это ненормально.
И замок на двери ее спальни.
— Имоджен что-то прячет от нас, — говорю я и наконец признаюсь Уиллу, что побывала в ее комнате еще до появления замка. Рассказываю о фотографии с выскобленным лицом мужчины, которую нашла, о прощальной записке и презервативах.
— Она с кем-то спала, — уверенно говорю я. — Судя по записке, скорее всего, с женатым.
Уилл отвечает не сразу. Похоже, его больше расстроило, что я нарушила право его племянницы на личное пространство, порывшись в ее комнате. А потом заявляет, что нет ничего криминального в том, чтобы спать с женатым мужчиной.
— Ей шестнадцать, — напоминает муж. — Шестнадцатилетние постоянно делают глупости. Хочешь знать, почему она повесила на дверь замок?
Не успеваю я ответить, как он продолжает:
— Потому что она — подросток, Сэйди. Только и всего. И не хочет, чтобы в ее комнате шарились посторонние. Тебе бы понравилось, если б Имоджен перерыла твои вещи?
— Мне было бы все равно. Мне нечего скрывать. Пойми, Уилл: Имоджен — озлобленная, готовая в любую секунду сорваться девушка. Она тревожит меня.
— Представь себя на ее месте. Ты бы не злилась?
Конечно, я бы горевала и чувствовала себя не в своей тарелке: родная мать убила себя, приходится жить под одной крышей с незнакомцами… вопрос, стала ли бы я злиться?
— Мы и представить не можем, что увидела Имоджен в тот день. На ее месте мы тоже были бы готовы сорваться. Кроме того, — продолжает Уилл, возвращаясь к теме ножа, — я как раз вчера чистил обвалочным ножом курицу. Ты зря волновалась.
Он спрашивает, смотрела ли я в посудомоечной машине. Мне и в голову не пришло туда заглянуть.
Но это уже не имеет значения, потому что я выбросила нож из головы, сосредоточившись на фото в телефоне Имоджен. Фото мертвой Элис. Мне точно известно, что увидела Имоджен в день смерти матери, и я не хочу рассказывать об этом Уиллу: ему не нужно знать, через что прошла Элис. Но я все равно рассказываю, потому что вся эта ситуация ненормальна. То, что Имоджен сделала снимок мертвой матери и носит его с собой, — ненормально. Зачем ей вообще это фото? Показывать подругам?
Я отвожу глаза и признаюсь: мне известно, что именно видела Имоджен.
— Она сделала фотографию до того, как коронер увез тело Элис. И показала мне.
Уилл резко замолкает. И сглатывает ком в горле.
— Сделала фотографию? — переспрашивает он после паузы. Я киваю. — И как она выглядела?
Он про Элис, конечно.
— Ну… м-е-р-т-в-о-й, — произношу по буквам, не вдаваясь в подробности. — Но спокойной, — вру я, умалчивая о следах ногтей и почти откушенном языке. Об опрокинутых ящиках, разбитой лампе, перевернутом телескопе на чердаке. Однако в голове живо возникает картина: тело Элис бьется в судорогах, бьется об эти предметы и опрокидывает их, а в легких заканчивается кислород.
Когда я представляю это, меня тревожит одна деталь. Потому что на том снимке ящики и лампа опрокинуты, а табурет — тот самый, на который забралась Элис, чтобы шагнуть в петлю — стоит вертикально. Да, теперь я вспомнила.
Чтобы совершить самоубийство, ей пришлось бы отшвырнуть табурет ногой. Почему он не опрокинулся?
Более того, табурет стоит в сторонке. Значит, кто-то убрал его у нее из-под ног.
Это самоубийство или убийство?
Я бледнею и прикрываю ладонью рот.
— В чем дело? Всё в порядке? — интересуется муж.
Качаю головой и отвечаю, что не в порядке.
— Я только сейчас кое-что поняла.
— Что? — быстро спрашивает Уилл.
— Одну деталь на фотографии тела Элис в телефоне Имоджен…
— Что именно?
— Когда Имоджен фотографировала, полиция еще не приехала. На чердаке была только Имоджен.
Думаю, сколько времени прошло между приходом Имоджен домой и вызовом полиции. Она успела бы сымитировать самоубийство? Имоджен — высокая, но не такая уж крепкая девушка. Вряд ли ей по силам затащить мать на чердак — даже если та была накачана наркотиками, находилась без сознания и не могла сопротивляться, — поднять и засунуть в петлю. Нет, в одиночку такое не провернуть. Ей потребовалась бы помощь.
Вспоминаю ее подруг, с которыми она курит в ожидании парома. Одетые во все черное бунтарки, презирающие самих себя. Они пошли бы на такое?
— Уилл, на снимке видно табурет, который мы нашли на чердаке. Тот самый, на который взобралась Элис, чтобы сделать… то, что сделала. Все вокруг перевернуто вверх дном, а табурет стоит ровно. Причем далеко от Элис. Будь это самоубийство, табурет опрокинулся бы и упал гораздо ближе к ее ногам.
— К чему ты это?
Уилл недоуменно качает головой, но я вижу, как его поза меняется, а брови хмурятся. Он знает, на что я намекаю.
— Мы точно можем быть уверены, что произошло именно с-а-м-о-у-б-и-й-с-т-в-о? Никакого расследования не проводилось. Прощальной записки тоже не было. Разве с-а-м-о-у-б-и-й-ц-ы обычно не оставляют записки? Офицер Берг так и сказал, помнишь? Он и представить не мог, что Элис решится на такое.
— Откуда Бергу знать, способна Элис на такое или нет? — сердито спрашивает Уилл. Обычно он не злится, но сейчас речь о его сестре и племяннице. Его родных.
— Я не доверяю Имоджен, — признаюсь я. И повторяю, что она пугает меня.
— Сэйди, послушай, ну что ты несешь? Сначала обвинила Имоджен в краже ножа; теперь говоришь, что она убила Элис…
Уилл слишком взвинчен, чтобы произносить это слово по буквам ради Тейта.
— Ты зашла слишком далеко. Да, Имоджен не особо приветлива с нами, но нет причин считать, что она способна на убийство.
Уилл, похоже, забыл о недавней надписи «Умри» на стекле моей машины.
— Ты всерьез думаешь, что это убийство, замаскированное под самоубийство? — спрашивает он, не веря своим ушам.
Я не успеваю ответить, потому что Тейт снова начинает канючить:
— Мам, ну пожалуйста, поиграй со мной…
Я опускаю на него взгляд. Его глаза такие грустные, что у меня колет сердце.
— Ладно, Тейт. — Я чувствую угрызения совести: разговариваю с Уиллом, совершенно не обращая внимания на сына. — Во что ты хочешь поиграть? — спрашиваю мягко, хотя внутри все кипит. — В шарады или в настольную игру?
Тейт сильно дергает меня за руку и скандирует:
— Играем в статую, играем в статую!
Это его дергание начинает причинять боль. И действует мне на нервы: Тейт не только больно дергает, но и пытается развернуть меня, заставить принять неестественную позу. Я инстинктивно отнимаю руку и поднимаю над головой, чтобы сын не достал. Со стороны мое невольное движение выглядит резким и грубым. Настолько резким, что Тейт вздрагивает, словно ему отвесили пощечину.
— Мам, пожалуйста, — канючит он, грустно смотрит, встает передо мной и подпрыгивает, пытаясь дотянуться до руки. Я искренне стараюсь проявлять терпение, но сейчас моя голова занята другим, и я понятия не имею, что значит «игра в статую». Тейт начинает плакать. Не всерьез, а крокодиловыми слезами, еще больше выводя меня из себя.
Тут я замечаю отброшенную пинком в сторону около часа назад куклу. Ее обмякшее тельце валяется у стены.
— Убери с дороги свои игрушки, тогда и поиграем.
— Какие игрушки? — спрашивает сын.
— Твою куклу, Тейт, — я начинаю терять терпение. — Вот она.
Указываю в сторону куклы с курчавыми волосами и глазами-шариками. Она лежит на боку, изогнувшись. Платье разорвалось по шву, одной туфли не хватает.
Тейт смотрит на нее подозрительно.
— Это не моя, — отвечает он таким тоном, будто мне следовало самой догадаться. Конечно, кукла принадлежит ему — больше никто из нас не возится с игрушками. Я решаю, что Тейту стыдно: ведь его застукали с куклой.
— Убери ее, — приказываю я.
Тейт реагирует совсем по-детски.
— Сама убери свою куклу, — дерзит он, подбоченясь и высунув язык. Это слегка пугает: Тейт всегда был хорошим, послушным мальчиком. Что на него нашло?
Я не успеваю ответить, как вмешивается Уилл.
— Тейт, — сурово приказывает он, — сделай, как сказала мама: убери свою игрушку. Сейчас же, или мама не станет с тобой играть.
У мальчика нет выбора, и он тащит куклу за ногу вверх тормашками в свою комнату. Даже сквозь потолок слышно, как ее пластиковая голова бьется о дерево.
Вернувшись, Тейт опять начинает скандировать «играем в статую, играем в статую», пока мне не приходится признаться: я понятия не имею, что это за игра. Что никогда не играла в нее и вообще не слышала о ней.
Тут мальчик не выдерживает и обзывает меня вруньей.
— Мама врунья! — От его крика у меня перехватывает дыхание. — Да, врунья! — Крокодиловы слезы превращаются в настоящие. — Ты врешь — ты знаешь эту игру!
Понимаю, нужно отругать его. Но вместо этого я стою ошеломленная, не в силах вымолвить ни слова. А через несколько секунд Тейт выбегает из комнаты, шлепая босыми ногами по деревянному полу. Когда я прихожу в себя, его уже нет. Слышу шум падающего тела в соседней комнате: Тейт повалился куда-то, словно кукла. Я не трогаюсь с места.
Уилл подходит ближе ко мне и откидывает с глаз прядь волос. Я зажмуриваюсь и прижимаюсь к его ладони.
— Как насчет теплой ванны, чтобы расслабиться? — предлагает он. Только тут я понимаю, что сегодня не мылась. Только промокла до нитки из-за пробежки под дождем. Одежда и волосы еще не высохли до конца, и вдобавок от меня неприятно пахнет.
— И не торопись, — советует Уилл. — Мы с Тейтом помиримся, обещаю.
Я благодарна, что он успокоит расстроенного Тейта. Когда я выйду из ванной, все будет по-прежнему.
По пути наверх окликаю сына — обещаю, что мы во что-нибудь поиграем сразу после моего возвращения.
— Хорошо, сынок? — спрашиваю я, перегибаясь через перила. Малыш лежит на краю дивана, упершись животом в подлокотник. Бархатистая ткань намокла от слез. Если Тейт и услышал, то ничего не ответил.
Ступеньки под ногами скрипят. Наверху в спальне обнаруживаю, что простыни валяются в том же виде, как я их оставила, — снятыми с кроватей. Возвращаю их обратно — сменю постельное белье позже.
С улицы в дом просачивается мрак. Трудно поверить, что сейчас не ночь. Включаю свет в коридоре, но тут же выключаю: вдруг кто-нибудь стоит снаружи и наблюдает через окна за Уиллом, Тейтом и мной…
