«Не хотим черносливу, хотим Пушкина»
Несут на блюдечках варенья…
Александр Пушкин
Ну и наконец, десерт! Был ли Пушкин сластёной? Да, был. Каковы же были его пристрастия? Известно, например, что любил поэт пирожные и бланманже – желе из миндального молока и сливок.
Сохранились записки штаб-лекаря Евстафия Рудыковского, сопровождавшего семейство Раевских, а вместе с ними и двадцатилетнего поэта в Крым. По дороге ещё не оправившийся от лихорадки Пушкин был приглашён на обед к донскому атаману. Поэт не внял совету доктора не есть холодного лакомства, «покушал бланманже и снова заболел». Вот эмоциональный диалог, что случился между штаб-лекарем и его пациентом:
«– “Доктор, помогите!”
– “Пушкин, слушайтесь!”
– “Буду, буду!”
Опять микстура, опять пароксизм и гримасы».
Бланманже могли полакомиться подчас и дворовые. Служанка Настя, героиня «Барышни-крестьянки», рассказывала о знатном угощении: «…Сидели мы часа три, и обед был славный; пирожное бланманже синее, красное и полосатое…»
Любимый десерт ещё не раз будет упомянут Пушкиным: «Всего чаще мы посещали дом городничего. <…> Жена его свежая весёлая баба, большая охотница до виста, а дочь стройная меланхолическая девушка лет 17, воспитанная на романах и на бланманже…»
Благодаря лукавой «кухарке» Мавруше, затеявшей было подивить своих хозяек, мирных обитательниц Коломны, пирожными, знаем, что в тесто для них добавляли заморскую пряность:
Корицы нужно было натолочь —
Пирожное испечь она сбиралась.
Как помнилось фрейлине Александре Россет, у поэта на даче подавали «мочёные яблоки, и морошку, любимую Пушкиным брусничную воду, и клюквенный морс, и клюкву замороженную, даже коржики, а сладостям не было конца». Любил Пушкин и свежую клюкву: по словам одной из обитательниц тверского Павловского, «клюкву с сахаром обыкновенно ставили ему на блюдечке».
Однажды и самому Александру Сергеевичу пришлось выступить в роли… десерта.
«На днях было сборище у одного соседа; я должен был туда приехать, – пишет он из Тверской губернии, где гостил у Вульфов – Дети… балованные ребятишки, хотели непременно туда же ехать. Мать принесла им изюму и черносливу и думала тихонько от них убраться. Но Пётр Маркович их взбудоражил, он к ним прибежал: “Дети! дети! Мать вас обманывает – не ешьте черносливу; поезжайте с нею. Там будет Пушкин – он весь сахарный, а зад его яблочный; его разрежут и всем вам будет по кусочку” – дети разревелись: “Не хотим черносливу, хотим Пушкина”. Нечего делать – их повезли, и они сбежались ко мне облизываясь – но, увидев, что я не сахарный, а кожаный, совсем опешили».
«Сахарный» Пушкин особо жаловал варенье.
«Здесь объедаюсь я вареньем», – радостно сообщает жене Александр Сергеевич из тверских «Вульфовых поместий».
К гостям усердие большое,
Варенье, вечный разговор…
Варенье готовилось из самых разных ягод и фруктов, вот и Пушкин первоначально мыслил перечислить и алый барбарис, и крыжовник, и малину, что зрели в саду барыни Лариной и не предназначались для «лукавых уст» молодых крестьянок. Случались и чисто отечественные «новинки», к примеру, «редька, варенная в меду», – тем вареньем потчевала Чичикова мадам Собакевич.
Тригорская соседка Пушкина – добрейшая Прасковья Александровна – всегда приберегала для поэта любимое им крыжовенное варенье: «Чтобы доказать вам, что мы о вас тоже помним – я чуть было не послала вам банку крыжовника, но непродолжительность зимней погоды остановила посылку людей, и она будет отправлена, лишь когда снега сделают дороги проезжими».
Да и тёща Наталия Ивановна зятя не обижала: из гончаровского имения в Яропольце по первому снегу посылала в Петербург сани, тяжело гружённые наливками и вареньем.
Обряд известный угощенья:
Несут на блюдечках варенья,
На столик ставят вощаной
Кувшин с брусничною водой…
Так уж повелось, хозяева непременно потчевали гостей брусничной водой.
А кстати: Ларина проста,
Но очень милая старушка;
Боюсь, брусничная вода
Мне не наделала б вреда.
В ходу была и яблочная вода: в старых помещичьих домах в ней не было недостатка.
Онегин шкафы отворил:
В одном нашёл тетрадь расхода,
В другом наливок целый строй,
Кувшины с яблочной водой.
И наконец, о фруктах. Даже в северном Михайловском Пушкин мог побаловать себя заморскими, диковинными по тем временам фруктами.
«И здесь я имел счастие видеть Александра Сергеевича г-на Пушкина… – записал купец из Опочки, встретивший поэта на Святогорской ярмарке, – в ситцевой красной рубашке, опоясавши голубою ленточкою, с предлинными чёрными бакенбардами, которые более походят на бороду; также с предлинными ногтями, которыми он очищал шкорлупу в апельсинах и ел их с большим аппетитом». Зрелище воистину фантастическое!
А вот занятная сценка, что представлена была на страницах популярного в ту пору «Волшебного фонаря». Юный щёголь приценивается к фруктам, что разложила торговка:
«– Что у тебя, голубушка?
– Апельсины, батюшка. <…>
– Что десяток?
– Извольте, барин; без запроса шесть гривен. <…>
– Не сердись, душенька; апельсины твои прекрасны! Желаю, чтоб ты их продала или сама скушала все. Прощай!
– Вот ведь какая выскочка; надел долгополый сюртучок, да и чванится; а карманы-то, видно, продырявились».
Что ж, апельсины – редкость в северном краю и далеко не всем щёголям по карману. Но «королём фруктов» почитался всё ж диковинный ананас. Отведать редкостный плод довелось и самому Михайле Васильевичу Ломоносову, поэтически благодарившему графа Шувалова за необычное угощение:
Спасибо за грибы, челом за ананас, <…>
Российско кушанье сразилось с Перуанским.
Да, «ананасов горы» на пиршествах не раз «прельщали чувства» и Гавриила Романовича Державина, «крёстного отца» поэта-лицеиста.
В те незабвенные времена ананасы даже квасили наподобие капусты, да и не только их. Как замечал современник Пушкина и его приятель Владимир Филимонов:
От ананаса до морошки
Соленья разные плодов.
Граф Александр Петрович Завадовский (сослуживец поэта по Коллегии иностранных дел), большой любитель ананасов, ел их свежими, варёными и квашеными; ананасы в его доме квасились в кадушках, а из них же варились щи и борщи.
Верится с трудом, но ананасы, персики, арбузы росли в оранжереях богатых барских усадеб – считалось особым шиком удивить гостей выращенными в деревне собственными арбузами либо ананасами. Так, в Полотняном Заводе, куда Пушкин впервые приехал ещё на правах жениха, хозяин усадьбы Афанасий Абрамович Гончаров, дедушка Натали, потчевал гостя ананасами и персиками из усадебной оранжереи.
«Бесконечные балы, длящиеся по четыре часа кряду, обеды, на которых подаются всевозможные деликатесы, плоды совместного труда природы и человека: свежий виноград, ананасы, спаржа, персики, сливы etc., – повествует о московской жизни ирландская девица Марта Вильмот – Забыла упомянуть, что сейчас в Москве на тысячах апельсиновых деревьях висят плоды. В разгар сильных морозов цветут розы…»
А это уже статья из «Вестника Европы» за 1810 год: «Мы очутились посреди искусственного сада из померанцевых и лимонных деревьев, состоящих в трёх густых рядах и составляющих длинные аллеи. <…> Все дерева украшались плодами, хотя в нынешнем году снято оных более трёх тысяч…» Речь идёт об оранжерее, числившейся лучшей в России, в подмосковной усадьбе графа Алексея Кирилловича Разумовского.
В пушкинском Петербурге разносчики вовсю торговали привозными апельсинами, оглашая окрест зычными криками: «Пельцыны, лимоны, хороши!» Горожане хоть и бранились по поводу дороговизны заморских фруктов, но покупали.
Как-то по дороге из Торжка, как вспоминал князь Пётр Вяземский, Пушкин съел «почти одним духом двадцать персиков». Так пришлись по вкусу ему те сочные и сладкие плоды! А вот бананами и мандаринами поэту полакомиться не довелось. Жители обеих российских столиц до середины ХIХ века знали эти экзотические фрукты разве что по картинкам.
Баловала Александра Сергеевича и тётка жены, фрейлина и кавалерственная дама Екатерина Ивановна Загряжская, ко дню рождения присылая ему корзины с дынями и клубникой.
А однажды на Пасху преподнесла и вовсе необычный подарок. «Тётка подарила мне шоколадный бильярд – прелесть», – сообщал Пушкин жене из Петербурга.
Один, в расчёты погружённый,
Тупым киём вооружённый,
Он на бильярде в два шара
Играет с самого утра.
Видимо, сей шедевр кондитерского искусства был подарен с явным намёком: Александр Сергеевич слыл большим любителем бильярда.
Сладкий Санкт-Петербург
Иноземные сласти начали покорять Северную Пальмиру уже со второй половины XVIII века. Тогда-то и стали открываться неведомые прежде кондитерские заведения: одно из первых появилось в доме Медникова, что у Аничкова моста. В нём гостям предлагали чай, кофе, шоколад, а также конфеты и марципаны.
Петербургские кондитерские содержали в основном иностранцы, главным образом швейцарцы. Так, в кондитерской швейцарца Лареды (в обиходе её называли просто «Ларедой»), что в начале Невского проспекта, можно было испить горячий шоколад, насладиться мороженым с бисквитами. «Хвала господам швейцарцам! – восклицал современник – Они лакомят всю Европу». В кондитерскую господина Лареды захаживало немало знаменитостей: Василий Жуковский, Александр Грибоедов, Александр Пушкин…
Иное достоинство заведения – в зале имелось неплохое пианино. Грибоедов, одно время сидевший на гауптвахте Главного штаба (ему вменялась в вину связь с декабристами), превосходный музыкант, подчас тайком являлся в кондитерскую (вместе с «тюремщиком» – капитаном Жуковским, любителем музыки), чтобы иметь возможность помузицировать.
Ещё одна кондитерская Излера, также швейцарца по происхождению, пользовалась любовью образованной публики – ведь в ней находилась читальня. Со временем в его заведении можно было и пообедать, посему оно считалось весьма удобным для холостяков. Именно Иван Иванович Излер первым получил патент на изобретение машины для приготовления мороженого.
В юности он служил гарсоном у Христиана Амбиеля. В кондитерскую Амбиеля, что открылась в Царском Селе, гурьбой забегали юные лицеисты, и среди них мелькала кудрявая голова Александра Пушкина. Ещё бы, ведь в праздники – на Рождество и Пасху – воспитанники Лицея могли отведать здесь множество сладких сюрпризов!
Со времени, когда немецкая традиция украшать рождественские ёлки прижилась в столице, её кондитерские бойко торговали ёлочными украшениями, а самыми популярными из них стали детские сласти: пряники, шоколадные фигурки, бонбоньерки с конфетами и печеньями.
Кондитерские в Петербурге пришли на смену «конфектным лавкам», где продавались всевозможные лакомства навынос. Живая городская сценка:
«– Сахарны конфеты! Коврижки голландские! Жемочки медовые! Патрончики, леденчики!
– Эй, дядя, постой! – кричал продавцу сладостей мальчишка-подмастерье, выскочив из цирюльни – Что стоит коврижка?
– Полтина.
– Возьми, брат, грош.
– Не приходится. Эдаких цен нет».
Такая торговля велась лишь для простонародья – для «чистой публики» распахивали свои двери в Петербурге богатые кондитерские.
«В 1822 году уже блистали на Невском проспекте сладкою славою некоторые кондитерские… Но что всё это значило перед кондитерскими нынешнего времени!» – восклицал спустя четверть века любитель сладостей.
Роскошная кондитерская Вольфа и Беранже на Невском проспекте, одна из самых прославленных в Петербурге, предназначалась явно не для кухарок. Гостей сюда зазывали стихами:
Открыли магазин и Вольф, и Беранже
И продают уж там и пунш, и бланманже…
Открылась кондитерская ещё в 1780-е годы, но истинный её расцвет настал после 1834-го, когда заведение было декорировано в экзотическом и чрезвычайно модном тогда китайском стиле и даже стало именоваться «Cafe chinois».
Помимо оригинального убранства кондитерская имела собственную читальню, в коей можно было просмотреть газеты и журналы, отечественные и иностранные. Подчас иностранные издания попадали в кондитерскую Вольфа и Беранже раньше, чем в императорский дворец. «Однажды, прохаживаясь по Невскому проспекту, – вспоминал о знаменитой читальне писатель Иван Панаев, – я зашёл в кондитерскую Вольфа, в которой получались все русские газеты и журналы. Я подошёл к столу, на котором они были разложены, и мне прежде всего попался на глаза последний нумер “Молвы”. В этом нумере было продолжение статьи под заглавием: “Литературные мечтания. Элегия в прозе”. Это оригинальное название заинтересовало меня: я взял несколько предшествовавших нумеров и принялся читать».
На многих там столах различные журналы,
Сии ума и чувств обильные каналы.
Близ «Северной пчелы» огромный тут «Debats»,
В котором кроется Европы всей судьба.
Академической газеты полный нумер
Объявит точно вам, кто выехал, кто умер…
Виват! Виват! И Беранже, и Вольф!
Современники приписывали сей поэтический восторг писателю и журналисту Николаю Гречу.
Среди завсегдатаев кондитерской можно было встретить известных литераторов: Михаила Лермонтова, Николая Чернышевского, Тараса Шевченко, Фёдора Достоевского.
Нет, не зря петербуржцы прозвали кондитерскую Вольфа и Беранже «храмом лакомств и мотовства». Здесь удивляли гостей изысканными сладостями в виде корзинок с цветами и фруктами, рыцарями и замками из шоколада, купидонами и бюстами знаменитостей из безе. Владельцы кондитерской шли в ногу со временем. Когда в Петербурге с триумфом прошли гастроли итальянской балерины Марии Тальони, у Вольфа и Беранже можно было отведать пирог «Тальони» с изображением заморской дивы. Ее обожали, ей поклонялись. Поклонницы, в знак любви к балерине, носили шляпки а-ля Тальони, лакомились карамелью «Тальони», кружились в вихрях вальса «Возврат Тальони», а поклонники, выкупив однажды на аукционе балетные туфельки милой Сильфиды и сдобрив их специями, вооружившись ножами и вилками, разделались с ними наподобие бифштексов. Эдакие балетные гурманы!
Тальони снискала славу новатора в искусстве танца – именно она ввела в балетном обиходе белоснежную пачку, обратившись «облаком из газа», первой стала танцевать на пуантах.
Одной ногой касаясь пола,
Другою медленно кружит,
И вдруг прыжок, и вдруг летит,
Летит, как пух от уст Эола…
Её называли гением танца, «единственной танцовщицей в мире, которая осуществила своими танцами всё, что до сих пор… казалось несбыточным вымыслом поэтов», уподобляли балерину волшебной скрипке Паганини, заставлявшей трепетать сердца.
Блистательна, полувоздушна,
Смычку волшебному послушна…
В сезон 1837-го – первую осень без Пушкина – Мария Тальони блистала на петербургских подмостках. И в числе зрителей, рукоплескавших воздушной Сильфиде, не было уже того, кто лучше других смог бы оценить талант итальянки.
В том же злосчастном для России году, морозным январским днём, Пушкин условился с Данзасом встретиться в кондитерской Вольфа и Беранже. Нужно было ещё раз обсудить с секундантом и своим лицейским товарищем условия предстоящей дуэли. Как позже вспоминал Константин Данзас, «не прочитав даже условий, Пушкин согласился на все».
Известно, что поэт был твёрд и спокоен в тот день и даже заказал себе бокал лимонада в кондитерской. Затем с Невского проспекта Пушкин и Данзас на парных санях отправились к Троицкому мосту. Далее путь их лежал на Чёрную речку, близ Комендантской дачи, к месту роковой дуэли.
Блажен, кто праздник жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина…
«Лёд и пламень»
Жаловал Александр Сергеевич и такое аристократическое лакомство, как мороженое. И на светских вечерах, где оно подавалось, не пропускал поэт сего «торжественного момента». И всё-таки однажды на балу в Петербурге, данном в честь совершеннолетия наследника великого князя Александра Николаевича, в будущем императора Александра II, Пушкин не смог побывать. Пришлось описывать бал жене с чужих слов: «Ничего нельзя было видеть великолепнее. Было и не слишком тесно, и много мороженого, так что мне бы очень было хорошо».
Хотя мог позволить себе и посмеяться над невинной слабостью. «Одна мне и есть выгода от отсутствия твоего, – шутливо укорял поэт жену, – что не обязан на балах дремать да жрать мороженое».
И в другом письме, рассказывая Натали о бале у графини Долли Фикельмон и предупреждая ревность жены, заранее оправдывался: «Вот наелся я мороженого и приехал себе домой – в час. Кажется, не за что меня бранить».
Тогда на великосветских балах Пушкин мог лакомиться «резановским» мороженым, названным в честь владельца модной петербургской кондитерской. Верно, также наслаждались им и безымянные герои «Пиковой дамы»: «Молодые люди сидели, развалясь на штофных диванах, ели мороженое и курили трубки». Чарский, герой «Египетских ночей», «вёл жизнь самую рассеянную; торчал на всех балах, объедался на всех дипломатических обедах и на всяком званом вечере был также неизбежим, как резановское мороженое».
Вторая из ирландских сестёр, вкусивших русское хлебосольство, Кэтрин Вильмот с восторгом живописала родным: «Обед был подан в столовой, расписанной под замок в лесу. Столы в России ломятся от деликатесов – мороженое, крем, фрукты, вина меняются бесконечной чередой».
Освежающий изысканный десерт разносили после обильной трапезы ещё со времён Екатерины II – рецепты необычного заморского лакомства явились взору и на страницах поваренных книг. Уже в 1791 году москвичи и петербуржцы могли узнать из «Новейшей полной поваренной книги», переведённой с французского языка, как приготовить изысканное мороженое с шоколадом и вишней, клюквой и смородиной, малиной и лимоном. Спустя три года появилась поваренная книга «Старинная русская хозяйка, ключница и стряпуха», на страницах коей изъяснялось, как дома приготовить земляничное мороженое, а также мороженое с добавлением сливочного масла и сметаны.
Заморская сладость, именуемая «царским льдом», всё ещё была редкостью на праздничных столах горожан. Но с приходом века девятнадцатого наступил и век мороженого! Началось его победоносное наступление.
Без мороженого и бал был не балом (ну как лучше остудить бушующие страсти, да и самих разгорячённых танцоров?!), и раут не раутом. А кондитеры придумывали всё новые эффектные обрамления лакомства. Что за возгласы удивления и восторга наполняли затемненные залы, когда повар вносил очередной кондитерский шедевр: мороженое, щедро политое ромом и пылающее! Ореол искр вокруг «царского льда» чудился настоящим фейерверком. Горящее мороженое, поистине «лёд и пламень»!
Русские кондитеры в отличие от французских и итальянских коллег не добавляли корицу и ваниль в мороженое – это иноземное веяние захватит Россию много позже.
Не только Пушкин отличался пристрастием к ледяному десерту, любил мороженое и Михаил Лермонтов. Правда, по замыслу автора, мороженое с подмешанным в него ядом стало последним земным наслаждением, уготованным бедной Нине, героине «Маскарада»:
Нина
Я, кажется, больна,
И голова в огне – поди сюда поближе,
Дай руку – чувствуешь, как вся горит она?
Зачем я там мороженое ела,
Я, верно, простудилася тогда —
Не правда ли?
Арбенин (рассеянно)
Мороженое? да…
Но уж кто действительно попал в историю из-за необычайного пристрастия к мороженому, так это граф Юлий Литта! К слову, с графом, старшим обер-камергером двора и членом Государственного совета, Пушкин был знаком. По придворной службе – как камер-юнкер – поэт находился в подчинении графа и принуждён был объясняться с ним за частые свои отсутствия на церемониалах, балах и церковных службах. «Третьего дня возвратился я из Царского Села… нашёл на моем столе… приглашение явиться на другой день к Литте, – пишет поэт жене, – я догадался, что он собирается мыть мне голову за то, что я не был у обедни». Уже в дневнике Пушкин записал: «Однако я не поехал на головомытье, а написал изъяснение».
Так вот, в январе 1839-го, чувствуя приближение смерти, Юлий Помпеевич приказал подать ему десять порций мороженого, говоря притом, что на том свете ему вряд ли доведётся им насладиться. Доев мороженое, граф Литта свершил крестное знамение и чуть слышно прошептал: «Салватор отличился на славу в последний раз…»
В 1830-х превосходное мороженое можно было отведать у таких знатных кондитеров, как Сальваторе, Амбиель, Мецапелли, Федюшин и, конечно, Резанов. Итальянец Сальваторе, удостоившийся предсмертной похвалы титулованного соотечественника, владел известной в Петербурге кондитерской, славившейся своими конфетами и мороженым.
Чай и кофе
В Одессу Пушкин приехал из Кишинёва, чтобы брать здесь морские ванны. Остановился в «Hôtel du nord» на Итальянской улице, откуда каждый день путь его лежал в кофейню Пфейфера на Дерибасовской – наслаждаться божественным напитком. Обед в весёлой компании в ресторации француза Отона. Ну а вечерами Пушкин – завсегдатай оперного театра, где давала представления итальянская труппа. Иногда, надев архалук и феску, захаживал в казино, что близ любимого театра. Но чаще его видели на одесских улицах в чёрном сюртуке, в чёрной шляпе на голове и с железной палкой в руке. Вольный «европейский образ жизни» после кишинёвских скучных будней.
Уж к морю отправляюсь я.
Потом за трубкой раскалённой,
Волной солёной оживлённый,
Как мусульман в своём раю,
С восточной гущей кофе пью.
В южной Одессе Пушкин пристрастился к кофе, сумев оценить его тонкий, ни с чем не сравнимый вкус. Потому-то, встречая Ивана Пущина в занесённом снегами Михайловском, потчевал им лицейского друга.
Кофе, я тебя пою;
Вдаль моё промчится пенье,
И узнает целый свет,
Как любил тебя поэт.
Столь бесхитростно воспевал сей божественный напиток бывший лицеист Вильгельм Кюхельбекер, милый Кюхля:
О напиток несравненный,
Ты живёшь, ты греешь кровь,
Ты отрада для певцов!
Часто, рифмой утомленный,
Сам я в руку чашку брал
И восторг в себя впивал.
В старину говаривали: кофе не пьют, а «кофей кушают», – так и ключница Анисья в «Онегине» повествует мечтательнице Татьяне о привычках молодого барина:
Вот это барский кабинет;
Здесь почивал он, кофей кушал,
Приказчика доклады слушал…
Первые кофейни и кофейные дома появились в Петербурге в XVIII веке, во времена Петра I. Не всем, однако, пришёлся по вкусу заморский напиток, одно время почитался он вредным для здоровья. «Кофий отбивает от пищи, наводит бессонницу, прогоняет сон… отнимает склонность к любовным пожеланиям, разрушает стройность жил и мозга», – оповещал читателей «Ботанический подробный словарь, или Травник» в 1783 году.
Кофе потчевали первых экскурсантов Кунсткамеры, дабы приохотить петербуржцев бывать здесь и дивиться собранным редкостям. Кофейни, или, вернее, кофейные дома, быстро завоёвывая город, возникли на Васильевском острове, на Аптекарском острове… Их посетители вкушали мороженое и лимонад, кофе и шоколад, варенья и фрукты, хлебные конфеты и крендели. А вот крепкие напитки иметь в сих заведениях не дозволялось.
На бульваре перед Главным адмиралтейством в 1813 году возник деревянный «Кофейный домик» Бурдерона. Гениальный Карл Росси в 1826-м преобразовал грот Летнего сада в уютный «Кофейный домик».
В Петербурге первой половины XIX века кофеен было не столь уж много, и захаживали туда лишь горожане с достатком. Чуть позднее и простой люд смог приобщиться к божественному напитку. Вот свидетельство Виссариона Белинского: «Петербургский простой народ несколько разнится от московского: кроме полугара и чая он любит ещё и кофе и сигары, которыми даже лакомятся подгородные мужики; а прекрасный пол петербургского простонародья, в лице кухарок и разного рода служанок, чай и водку отнюдь не считает необходимостью, а без кофею решительно не может жить».
Не могли жить без кофе и зажиточные москвичи: кофе со сливками стал непременным атрибутом утреннего застолья. В постные же дни кофе подавали с миндальным молоком.
Довелось испробовать Александру Сергеевичу и шоколад – лишь однажды название экзотической сладости мелькнёт в его поэтическом наследии:
Да груз богатый шоколата…
Таково написание у Пушкина, и рифмуется оно весьма символично с предыдущей строчкой: «бочки злата». Дорогое и редкое по тем временам лакомство!
И конечно же любил Александр Сергеевич душистый чай из самовара с густыми деревенскими сливками. Ритуал домашнего чаепития воссоздан на страницах бессмертного «Евгения Онегина»:
Смеркалось; на столе, блистая
Шипел вечерний самовар,
Китайский чайник нагревая;
Под ним клубился лёгкий пар.
Разлитый Ольгиной рукою,
По чашкам тёмною струёю
Уже душистый чай бежал,
И сливки мальчик подавал…
Поэт, как и его «герой» – Петушков, «Парис окружных городков», на балу у Лариных наслаждавшийся чашкой «чаю с ромом», не отказывал себе в этом удовольствии. Бывало, и не позволял смешивать эти два чудесных и столь разных напитка.
Но всё-таки лишь вино дарило порой русскому гению вдохновение. Вот, он светлый пушкинский тост на все времена:
Кубок янтарный
Полон давно.
Я – благодарный —
Пью за вино.
Так что последуем за Александром Сергеевичем:
Подымем стаканы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
