Совершенно необъяснимо: поэт угадал свой последний час. Вплоть до минуты! Откроем «Пиковую даму»: «Он <Германн> взглянул на часы: было без четверти три. Сон у него прошёл; он сел на кровать и думал о похоронах старой графини». Есть в повести упоминание и о «роковой среде» – в среду на Чёрной речке прозвучал смертельный выстрел!

Поединок состоялся в окрестности Петербурга, и, как уточнял приятель поэта Николай Смирнов, Пушкин стрелялся с Дантесом «за дачей Ланской». Такую фамилию будет носить Наталия Николаевна в своём втором замужестве.

Сквозь завесу лет познанное поэтом вдовство его любимой…

«Бог мне свидетель, что я готов умереть за неё, – заверяет Пушкин мать невесты в письме от 5 апреля 1830 года (в Страстную субботу!) накануне помолвки, – но умереть для того, чтобы оставить её блестящей вдовой, вольной на другой день выбрать себе нового мужа, – эта мысль для меня – ад».

А четырьмя годами позже в письме к жене просит её не хлопотать «о помещении сестёр во дворец», не быть просительницей и как бы полушутя замечает: «Погоди; овдовеешь, постареешь – тогда, пожалуй, будь салопницей и титулярной советницей».

Ровно столько длилось горькое вдовство Наталии Пушкиной!

Вновь всплывает фатальное число: тринадцатое марта – день рождения её второго супруга Петра Ланского. На тринадцать лет он старше жены. В церковной метрической книге за 1844 год «в части второй о бракосочетавшихся под № 13-м» (!) значилось: «Командующий л. – гв. Конным полком генерал-майор Пётр Петров Ланской, православного исповедания… повенчан первым браком со вдовою, по первому её браку с умершим камер-юнкером двора Его Императорского Величества Пушкиным, Наталией Николаевной Пушкиной, православного исповедания, тридцати одного года от роду».

Генералу Ланскому суждено будет пережить свою супругу на полных тринадцать (!) лет. Но о том уж не дано будет знать никому из них…

Александра Арапова, дочь Наталии Николаевны от брака с Ланским, предваряя свои рассказы о мистических предсказаниях поэта, ручается за их достоверность, поскольку «слышала их от самой матери».

Однажды Наталия Николаевна увидела мужа стоявшим перед большим зеркалом и не отрывавшим от него глаз. Необычайно взволнованный, он позвал её: «Наташа! Что это значит? Я ясно вижу тебя, и рядом – так близко! – стоит мужчина, военный… Но не он, не он! Этого я не знаю, никогда не встречал. Средних лет, генерал, темноволосый, черты неправильны, но недурён, стройный, в свитской форме. С какой любовью он на тебя глядит! Да кто же это может быть? Наташа, погляди!» Взглянув в зеркало, ничего, кроме слабого отражения горевших ламп, она не увидела, приписав то видение «грёзам разыгравшегося воображения». И лишь спустя годы, став супругой свитского генерала Ланского, она вспомнила о виденном поэтом призраке и подумала, что второе её замужество «было предопределено».

Другой, не менее удивительный рассказ Араповой – предсказанная Пушкиным судьба будущего царя. Увидев в Царском Селе, в доме Жуковского, бюст великого князя Александра Николаевича, поэт, пристально всмотревшись в мраморного двойника цесаревича, вдруг произнёс показавшиеся всем странные слова: «Какое чудное, любящее сердце! Какие благородные стремления! Вижу славное царствование, великие дела и – Боже – какой ужасный конец! По колени в крови!»

Вернувшийся домой поэт, совершенно подавленный и полный мрачных предчувствий, поведал о том необычном происшествии жене.

Ни Пушкину, ни Наталии Николаевне, в чьей памяти запечатлелся рассказ мужа, не случилось дожить до кровавого дня в русской истории – первого марта 1881 года – дня убийства императора Александра II.

…Некогда Пушкин не явился в Зимний дворец, где пышно праздновалось совершеннолетие наследника Александра Николаевича, чтобы засвидетельствовать свои верноподданнические чувства. Хотя и подробно описал в дневнике торжество, назвав его «государственным и семейственным». Сообщил главную петербургскую новость жене: «Нынче великий князь присягал; я не был на церемонии, потому что рапортуюсь больным, да и в самом деле не очень здоров». Но и пожалел, «что не видел сцены исторической и под старость нельзя… будет говорить об ней как свидетелю». И всё же со всей твердостью заявил: «К наследнику являться с поздравлениями и приветствиями не намерен; царствие его впереди, и мне, вероятно, его не видать».

К несчастью, слова те оказались пророческими.

Бесценные строки воспоминаний, что оставила потомкам Вера Нащокина:

«Много говорили и письма о необычайном суеверии Пушкина. Я лично могу только подтвердить это. С ним и с моим мужем было сущее несчастье (Павел Воинович был не менее суеверен). У них существовало множество всяких примет. Часто случалось, что, собравшись ехать по какому-нибудь неотложному делу, они приказывали отпрягать тройку, уже поданную к подъезду, и откладывали необходимую поездку из-за того только, что кто-нибудь из домашних или прислуги вручал им какую-нибудь забытую вещь, вроде носового платка, часов и т. п.

В этих случаях они ни шагу уже не делали из дома до тех пор, пока, по их мнению, не пройдёт определённый срок, за пределами которого зловещая примета теряла силу.

Не помню кто именно, но какая-то знаменитая в то время гадальщица предсказала поэту, что он будет убит “от белой головы”. С тех пор Пушкин опасался белокурых».

Гадалку ту звали Александрой Филипповной, по другим сведениям – Шарлоттой Фёдоровной Кирхгоф. Поговаривали, что немка в прошлом была модисткой, а затем сделалась ворожеей. За глаза её называли «чёрной вдовой», видимо, из-за пристрастия к чёрным нарядам. Остался словесный портрет прорицательницы: «Вдова пастора, высокая ростом старуха лет 60, наружностью менее всего походила на колдунью. Довольно свежее лицо напоминало старушек Рембрандта. Чёрное шерстяное платье и такая же шаль с узенькой блестящей каймой составляли её постоянный неизменный костюм».

Гадания госпожи Кирхгоф имели оглушительный успех в Петербурге – к её услугам прибегали и государственные сановные мужи, и важные барыни, и молодые люди, только вступающие в свет.

Не избежал соблазна и Пушкин: в ноябре 1819-го он посетил немку-прорицательницу, жившую неподалёку от Морской. По воспоминаниям, разложив карты и взглянув на Пушкина, она изумлённо воскликнула: «О! Это голова важная! Вы человек не простой!»

Гадая, госпожа Кирхгоф объявила Пушкину, что вскоре он получит деньги и его ждёт перемена в службе. В будущем она предсказала поэту два изгнания и смерть от белой лошади или от белой головы. Ворожея прибавила, что молодому человеку предначертана долгая жизнь, «если на 37-м году возраста не случится с ним какой беды от белой лошади, или белой головы, или белого человека (weisser Ross, weisser Kopf, weisser Mensch), которых и должен он опасаться».

Пушкин тому последнему мрачному пророчеству ворожеи верил и всеми силами старался его отвратить. Память Веры Нащокиной сохранила незнаемые мгновения жизни поэта:

«Он (Пушкин) сам рассказывал, как, возвращаясь из Бессарабии в Петербург после ссылки, в каком-то городе он был приглашён на бал к местному губернатору. В числе гостей Пушкин заметил одного светлоглазого, белокурого офицера, который так пристально и внимательно осматривал поэта, что тот, вспомнив пророчество, поспешил удалиться от него из залы в другую комнату, опасаясь, как бы тот не вздумал его убить. Офицер проследовал за ним, и так и проходили они из комнаты в комнату в продолжение большей части вечера. “Мне и совестно и неловко было, – говорил поэт, – и однако я должен сознаться, что порядочно-таки струхнул”.

В другой раз в Москве был такой случай. Пушкин приехал к княгине Зинаиде Александровне Волконской. У неё был на Тверской великолепный собственный дом, главным украшением которого были многочисленные статуи. У одной из статуй отбили руку. Хозяйка была в горе. Кто-то из друзей поэта вызвался прикрепить отбитую руку, а Пушкина попросил подержать лестницу и свечу. Поэт сначала согласился, но, вспомнив, что друг был белокур, поспешно бросил и лестницу и свечу и отбежал в сторону.

– Нет, нет, – закричал Пушкин, – я держать лестницу не стану. Ты – белокурый. Можешь упасть и пришибить меня на месте».

По поводу тех пушкинских страхов есть прелюбопытная заметка Бартенева: «NN обращался к А.С. Хомякову за советом, как ему быть: “По городу ходит эпиграмма. Уж не вызвать ли Пушкина на дуэль?” “Что тебе за охота, – сказал ему Хомяков, – мало того, что убьёшь Пушкина, да ещё он, умирая, непременно скажет, что погибает в одно и то же время и от белой головы, и от белой лошади (белого скота)”». Разящее пушкинское перо остужало многие разгорячённые головы…

Приятель поэта Алексей Николаевич Вульф заверял: «Пушкин же до такой степени верил в зловещее пророчество ворожеи, что когда впоследствии, готовясь к дуэли с известным Американцем гр. Толстым, стрелял вместе со мною в цель, то не раз повторял: “Этот меня не убьёт, а убьёт белокурый – так колдунья пророчила”. И точно, Дантес был белокур».

Схожая история в несколько ином изложении: «По свидетельству покойного П.В. Нащокина, в конце 1830 года, живя в Москве, раздосадованный разными мелочными обстоятельствами, он (Пушкин) выразил желание ехать в Польшу, чтобы там принять участие в войне: в неприятельском лагере находился кто-то по имени Вейскопф («белая голова»), и Пушкин говорил другу своему: “Посмотри, сбудется слово Немки, – он непременно убьет меня!”» «Нужно ли прибавлять, что настоящий убийца – действительно белокурый человек и в 1837 году носил белый мундир?»

Оставила воспоминания о мистических настроениях поэта и хозяйка казанского дома Александра Фукс, встречавшая у себя знаменитого гостя осенью 1833 года: «“Вам, может быть, покажется удивительным, – начал опять говорить Пушкин, – что я верю многому невероятному и непостижимому; быть так суеверным заставил меня один случай. Раз пошёл я с Никитой Всеволодовичем Всеволожским ходить по Невскому проспекту, и из проказ зашли к кофейной гадальщице. Мы просили её погадать и, не говоря о прошедшем, сказать будущее. “Вы, – сказала она мне, – на этих днях встретитесь с вашим давнишним знакомым, который вам будет предлагать хорошее по службе место; потом, в скором времени, получите через письмо неожиданные деньги; а третье, я должна вам сказать, что вы кончите вашу жизнь неестественною смертью…” Без сожаления я забыл в тот же день и о гадании, и о гадальщице. Но спустя недели две после этого предсказания, и опять на Невском проспекте, я действительно встретился с моим давнишним приятелем, который служил в Варшаве при великом князе Константине Павловиче и перешёл служить в Петербург; он мне предлагал и советовал занять его место в Варшаве, уверял меня, что цесаревич этого желает. Вот первый раз после гадания, когда я вспомнил о гадальщице. Через несколько дней после встречи с знакомым я в самом деле получил с почты письмо с деньгами; и мог ли ожидать их? Эти деньги прислал мне лицейский товарищ, с которым мы, бывши ещё учениками, играли в карты, и я его обыгрывал. Он, получив после умершего отца наследство, прислал мне долг, который я не только не ожидал, но и забыл о нём.

Теперь надо сбыться третьему предсказанию, и я в этом совершенно уверен…”»

Позже биографам Пушкина удалось выяснить, что приятелем, встретившимся ему на Невском, был генерал-майор Алексей Фёдорович Орлов, а лицейским товарищем, приславшим долг, – Николай Корсаков, музыкально одарённый и рано погибший юноша…

Александру Андреевну, по её словам, «суеверие такого образованного человека» весьма удивило, и она добросовестно записала тот пушкинский рассказ. Впрочем, как и суждения поэта о магнетизме – явлении, занимавшем тогда многие умы. Поэтесса Александра Фукс стала первой, кто опубликовал ту беседу в своём очерке, – более того, послала книгу Пушкину в Петербург, где та и сохранилась в библиотеке поэта.

Знаменитая немка-гадалка предсказала насильственную смерть не одному Пушкину. Двумя годами ранее к ней заглянул другой Александр Сергеевич. «На днях ездил я к Кирховше гадать о том, что со мной будет, – записал Грибоедов – Да она не больше меня об этом знает. Такой вздор врёт, хуже Загоскина комедий. Говорила про какую-то страшную смерть на чужбине, даже вспоминать не хочется… И зачем я ей только руки показывал?»

Жизнь русского посланника Грибоедова трагически завершилась в персидском Тегеране в январе 1829-го…

Пройдёт время, и у госпожи Кирхгоф будет испрашивать судьбу Михаил Лермонтов. Что же довелось услышать поэту весной 1841 года от «чёрной вдовы»? Она объявила, что в Петербурге ему больше никогда не бывать. Не будет дана и отставка от службы, а что ожидает его совсем другая отставка, «после которой уж ни о чём просить не станешь». Лермонтов только посмеялся… Неожиданно ему последовало предписание: срочно покинуть Петербург и вновь отправиться на Кавказ, в Тенгинский полк.

Прощальный ужин у Карамзиных долго помнился поэтессе Евдокии Ростопчиной: «Лермонтов только и говорил об ожидавшей его скорой смерти. Я заставляла его молчать и стала смеяться над его казавшимися пустыми предчувствиями, но они поневоле на меня влияли и сжимали сердце». В июле того же года страшное пророчество ворожеи сбылось: Россия оплакала ещё одного русского гения…

Памятен и другой прощальный ужин: в Москве, в доме Нащокиных, в мае 1836-го. Вера Александровна не забыла его мельчайших подробностей: Пушкин нечаянно пролил на стол прованское масло, опечалился и послал за тройкой лишь после полуночи, когда злосчастная примета, по его расчётам, должна была потерять свою силу.

«Помню, в последнее пребывание у нас в Москве Пушкин читал черновую “Русалки”, а в тот вечер, когда он собирался уехать в Петербург, – мы, конечно, и не подозревали, что уже больше никогда не увидим дорогого друга, – он за прощальным ужином пролил на скатерть масло.

Увидя это, Павел Воинович с досадой заметил:

– Эдакой неловкий! За что ни возьмёшься, всё роняешь!

– Ну я на свою голову. Ничего… – ответил Пушкин, которого, видимо, взволновала эта дурная примета».

Тот ужин у московских друзей поистине оказался прощальным.

…Трагический день в истории России – 27 января 1837 года. Начало этого дня в подробностях восстановил Василий Андреевич Жуковский: «Встал весело в 8 часов утра, – после чего много писал – часу до 11-го. С 11-ти обед, – ходил по комнате необыкновенно весело, пел песни, – потом увидел в окно Данзаса, в дверях встретил радостно – Вошли в кабинет, запер дверь – Через несколько минут послал за пистолетами – По отъезде Данзаса начал одеваться весь, всё чистое; велел подать бекешь; вышел на лестницу – Возвратился – Велел подать в кабинет большую шубу и пошёл пешком до извозчика. Это было в 1 час». День тот выдался морозным…

Как странно: почему Пушкин изменил правилу, коему следуют даже мало суеверные: «Вернёшься назад – дороги не будет»?! Ему ли было не знать, что перед большой дорогой либо накануне важного дела возвращаться не следует – пути не будет и дело примет дурной оборот. Но ведь вернулся…

«Читатель извинит меня: ибо, вероятно, знает по опыту, как сродно человеку предаваться суеверию, несмотря на всевозможное презрение к предрассудкам», – устами своего героя изъясняет поэт.

Немало мрачных таинственных знамений можно найти в жизни русского гения. Но ведь не зря Пушкина называли «солнцем русской поэзии». Он лучезарен и бессмертен. Как светлы и бессмертны его стихи.