Ваня сделал ещё несколько кругов по вокзалу, прежде чем вернуться в каптёрку Казанка. Подходя к ней, он ещё издали услыхал глухой шум. Отворил дверцу, предупреждающую: «Не входи — убьёт!», — а в каптёрке как раз смертоубийство и шло. Домовики, красные, лохматые и потные, с горящими, как уголья, глазами, вцепившись друг в друга, катались по полу и мутузили один другого почём попадя. А Перкун, у которого перья вокруг шеи встали дыбом, как воротник у испанского короля, бегал вокруг, громко кудахча:

— Ну, что вы, как петухи, право!.. Шишок! Казанок!

Потом:

— Казанок! Шишок! Остановитесь!

Но домовики, ничего не слыша, докатились до алюминиевой тележки, которая с грохотом повалилась на драчунов. Казанок, которому, видать, хорошенько досталось от Шишка, благоразумно решил убраться от него подальше: резво вскочил с пола, схватил тележку и, проехавшись по Шишку, с разгону распахнул дверь каптёрки и оказался в пассажирской толчее. Шишок, недолго думая, схватил вторую тележку, приткнутую к стене, и помчался следом. Ваня с Перкуном побежали за ними.

Казанок с криком «Поберегись!» рассекал толпу, как лезвием ножа. Шишок же, не поспевая за ним, наезжал на чьи‑то ноги, поддавал гражданам под коленки, сбил какую‑то женщину. Тогда Шишок с разбега вскочил на тележку верхом — и та, вжикнув, поднялась в воздух и полетела над головами. Вначале ужаснувшаяся толпа пассажиров, провожатых и прочего вокзального люда единым духом втянула в себя спёртый воздух, а после раздался такой вскрик, что удивительно было, как расписной потолок не рухнул! Казанок, увидав воздушную погоню, тоже вскочил на тележку и, в свою очередь рванув кверху, помчался прямым ходом к двери, ведущей в следующий зал. Шишок стоял на своей тележке, широко расставив ноги и слегка покачиваясь. Взмахом руки он направил свое судно в ту же дверь. Правда, Шишок плохо рассчитал и неминуемо должен был торкнуться головой об дверную притолоку. Но в последний момент Шишок успел присесть, и голову ему не снесло.

Летающие тележки пропали с глаз. Ваня никак не мог поспеть за ними. Протискиваясь в людовороте толпы, часть которой ринулась в те двери, за которыми скрылись тележки, а часть в противоположные — на выход из вокзала, — Ваня думал, что его сомнут и стопчут. Он увидел, как Перкун взлетел где‑то позади него в воздух и, раскинув огненные крылья, помчался следом за домовиками, добавив ещё переполоху. Наконец Ваню вынесло в двери, ведущие в зал ожидания.

Тележки, на которых стояли домовики, теперь крутились под самым потолком вокруг люстры, ровно обезумевшие мухи. А вокруг них всё расширяющимися кругами летал Перкун. Вот одна из тележек с Казанком на борту прянула в сторону от люстры, Шишкова тележка ринулась следом, догнала и пристроилась сбоку. Шишок взял вражеское судно на абордаж. Он перепрыгнул со своей тележки на Казанкову, едва не сверзившись вниз, но как‑то устоял на ногах. А его тележка, повисев немного в воздухе, стала, крутясь и переворачиваясь, падать вниз, прямо в толпу визжащих людей. Шишок же в это время повалил Казанка на дно тележки и вцепился ему в волоса. Ваня, вспомнив, как Шишок загрыз теряевскую кошку и как его удалось спустить с дерева на землю, заорал что есть мочи:

— Шишок, хозяин зовёт!

Шишок обернулся, раскрыв рот, падающая тележка замерла в воздухе, едва не вжикнув колёсами по людским головам, потом Шишок рот захлопнул — и тележка наискось полетела кверху. А Шишок, оставив Казанка в покое, даже подняв его и отряхнув, перешагнул на своё транспортное средство и поехал книзу. Тележка подлетела к Ване, опять зависнув над головами пассажиров, Шишок, свесившись, протянул руку, выдернул мальчика из толпы народу — и Ваня оказался на скользкой поверхности. Тележка обратным ходом влетела в первый зал. Перкун летел сопровождающим. Шишок заорал по примеру Казанка: «Поберегись! Расступись! В сторону, граждане, в сторону! Сейчас садиться будем!» — и тележка, брякнувшись на свободное от людей место, мирно покатила в каптёрку. Не успели слезть с тележки, как в дверь ворвался на своём транспорте растрёпанный и помятый Казанок. Впрочем, Шишок выглядел не лучше товарища. Оба тяжело дышали и глядели друг на друга исподлобья. Оба были пьяны до последней степени. Ваня сказал:

— Дяденька Казанок, вы нас простите, пожалуйста! — и, оглянувшись на шум, увидел, что Шишок грохнулся на свою тележку и заснул мертвецким сном. Ваня только руками развёл. Казанок же, ни слова не говоря, полез на свою тележку, свернулся калачиком и тоже захрапел, да так, что тележка задребезжала! Ваня спросил у петуха:

— Перо, а из‑за чего это они задрались?

Перкун, выловив в банке последний пельмень и закинув его в клюв, просипел:

— Политика проклятая виновата. Не сошлись домовики во взглядах.

И петух, взлетев на ручку Шишковой тележки и крепко обхватив её когтистыми лапами, тоже задремал.

Ваня решил благоразумно не высовываться из каптёрки, даже на всякий случай заперся изнутри. Отыскал в углу скатанный матрас и тоже решил лечь. Вот только как же быть с поездами?! Сколько поездов проспит пьяный Казанок! Сколько поездов сойдёт с рельсов из‑за случайной встречи двух домовых! Ваня ворочался, ворочался и, вздохнув, встал, отомкнул дверь и выглянул наружу. Кажется, суматоха, поднятая пьяными домовиками, улеглась. Милиция дверь каптёрки не сторожила. Ваня посмотрел время на командирских часах спящего Казанка, проскользнул к железнодорожному расписанию и прочитал, какие поезда во сколько отходят этой ночью с Казанского вокзала. Ближайший новосибирский уходил через десять минут! Ваня стрелой влетел в каптёрку и принялся тормошить Казанка. Тот бурчал что‑то невразумительное, отмахивался рукой, отбрыкивался ногой — и просыпаться ни в какую не хотел. Тогда Ваня решил испробовать проверенный способ и зашептал ему в самое ухо:

— Казанок, хозяин тебя зовёт!

Тот вскочил, как встрёпанный. Ваня тут объяснил ему, в чём дело, и отправил на перрон. Пока Казанок бегал, мальчик развесил мокрое тряпьё на калорифере, — сам завернулся в байковое одеяло, — и со спящего Шишка стянул полушубок и повесил сушиться.

И так‑то всю ночь не пришлось ему глаз сомкнуть, чтоб не прозевать какой‑нибудь ночной состав. Только под утро Казанок очухался — и стал теперь сам просыпаться точно по расписанию.

— Я уж привычный, — объяснял он Ване, — ровно за пять минут до отхода поезда встаю и бегу. У меня всё рассчитано. Спи давай, Ванятка. Твои вон дрыхнут без задних ног, — указал с брюзгливой миной на Шишка.

Правда, не все дрыхли без задних ног, Перкун то спал, то не спал — кукарекал с четырех часов, его кукареку далеко разносилось по вокзалу, народ только в затылках чесал, дескать, откуда в столице петухи… Чтоб время занять, Перкун попросил у Вани карты, которые они нашли в самолёте, и теперь, расстелив одну из карт на полу и наступив лапой, чтоб не скручивалась, с интересом что‑то разглядывал вначале одним глазом, потом другим…

А Ваня спать не шёл, мялся, Казанок, поняв, в чём дело, успокоил его:

— Больше пить не будем! И драться тоже. Для домовых эта водка — погибель. Знал ведь, да вот — попутала нелёгкая. Очень уж хотелось отметить встречу по–людски… Вот и отметили!.. Ложись спи, Ванята, спокойно.

Ваня и заснул, последнее, что он услышал, было сипенье петуха: «Так, так, так… Интере–есно…» А когда проснулся — домовики с Перкуном закусывали, Ваня вытянул шею — но водки на столе не было. Беседа же шла опять политическая. Ваня пощупал тряпьё на калорифере — всё высохло, тёпленькое было, но мальчик, помня вчерашний промозглый холод, поддел для тепла Соловейкину мешкотную рубаху — хоть и пришлось подвернуть её, уж больно длинная — а после надел свою и присел к столу. Ели опять бычков в томате, прямо из банки, и ему сунули вилку.

Шишок мельком глянул на Ваню, не сердится ли, и, по лицу увидав, что Ваня поминать про вчерашнее не будет, отвернулся. Ещё бы Ваня поминал! У него вчера свой грех был, да ещё какой! Утрата возвратной тыщи — это ведь не хухры–мухры… Поэтому Ваня даже рад был, что не он один вчера проштрафился. Шишок, видать продолжая разговор, начало которого Ваня проспал, говорил:

— А кто российские земли в кучу собрал? Опять же Сталин. Это твои нынешние правители на кусочки страну разодрали, всё разбазарили, четвертовать их за это мало! А кто войну выиграл? А кто промышленность поднял?

— А лагеря? Мой хозяин сгинул где‑то на Беломорканале… А раскулачивание? Не–ет, Шишок, впервые нынче свободу народ почуял… Хозяином теперь каждый может стать…

— Тьфу на твою свободу! — азартно плюнул Шишок. А Ваня опять забеспокоился — не повторится ли вчерашнее… — Заставь дурака свободе молиться — он и лоб расшибёт! Свободные‑то — они самые разнесчастные и есть. Хозяин в стране должен быть! А касательно того, что хозяйчиком каждый может стать… Так единицы станут хозяйчиками — самые ушлые, пронырливые да бессовестные, у кого деньги к рукам липнут. Остальные попадут в трясину. Ох, завёл народ товарищ Ельцин, как Цмок поляков, в топкое болото… Ох, вражина, против своих же воюет! Ох, ещё кусать будете локги‑то — да поздно будет! Попомнишь ещё Шишка, Казанок, московский домовой!

Казанок же замахал на него рукой и, подскочив, подкрутил ручку радио, которое потихоньку что‑то гундосило, сделал громко.

— Мэр выступает… — сказал важно.

— Кто‑кто? — удивился Шишок.

— Да мэр Москвы! Дай послушать!

Мэр говорил, чтобы москвичи не подходили к окружённому Белому дому, внутри которого сидят пьяные наркоманы с оружием, притом морально неустойчивые, — это опасно для жизни.

— Это что ж такое? — опять удивился Шишок. — И чего они там укрылись?

Казанок принялся ему объяснять, что Ельцин решил распустить Верховный Совет России, который вздумал ему перечить. Теперь депутаты Верховного Совета засели в Белом доме, не хотят распускаться. Тогда Ельцин милицию напустил на депутатов, теперь Белый дом со всех сторон окружённый. Так им и надо! Пускай сдаются…

— И что ж — народ выбрал своими депутатами пьяниц, наркоманов и морально неустойчивых людей? — вытаращил глаза Шишок.

Казанок призадумался:

— Н–ну, мэр так говорит… Что ж он, по радио врать будет?

Ваня переводил глаза с одного на другого, а потом решил вмешаться:

— Шишок! А я ведь вчера узнал адрес Раисы Гордеевны‑то. А… Валентининого адреса нету… — (Ваня стеснялся при всех произнести слово «мама» или даже «мамка».) — Поторапливаться нам надо, как думаешь?

— Ладно! — вздохнул Шишок. — Загостились мы у тебя, Казанок! Прости ты меня, бритая лапа, за вчерашнее, бес попутал…

— Да уж что! — Казанок почесал подбородок и, сорвавшись с места, стал рыться в дальнем углу. Приволок ношеные, но вполне ещё сносные мальчишечьи кеды и поставил возле босых ног Шишка. — Вот, подарочек тебе от меня! Чтоб мохнаты лапы не мёрзли!

Шишок расчувствовался, расцеловал Казанка троекратно, обул кеды, притопнул — в самый раз! А тот ещё снял с себя форменную железнодорожную фуражку и надел на голову Шишка. Шишок замотал головой, дескать, недостоин он такого исключительного дара… Но Казанок и слушать ничего не хотел. Носи, дескать, на здоровье, брат Шишок! Шишок погляделся в осколок зеркала, приткнутый за картой железных дорог Советского Союза, ухмыльнулся и, довольный, подмигнул своему отражению. Потом полез в котомку и, вытряхнув половину добра, обнаружил трофейную немецкую ручку с золотым пером и торжественно вручил Казанку. Казанок почёркал ею на углу газетки, Ваня только охнул: а ну как не будет писать! Но ручка писала, да ещё как! Казанок заулыбался и сунул ручку за ухо.

Казанок схватил свою тележку и помчался к стоянке такси — ловить пассажиров с большим грузом. Троица тоже выметнулась из Казанского вокзала. Возле дверей окончательно распрощались: друзья двинулись в одну сторону, Казанок — в другую. Тут‑то Ваня и сознался во вчерашнем скандальном проигрыше. Шишок так и стал. Раскрыл рот, чтоб такое сказать! Да захлопнул, вспомнив про свои проделки. Перкун зато отбрил Ваню за двоих.

Как раз проходили мимо напёрсточников — Шишок сказал друзьям, как эти ребята с мелкой посудой называются, в войну, дескать, тоже такие были. И вдруг Ваня увидал вчерашних девушек, которые в ГУМе собирались отовариться. Они вновь стояли у столика — и вовсю кричали «ура!», дескать, выиграли, пойдём в магазин сапоги покупать. Да что такое! Как в дурном сне, всё повторяется. Ваня приостановился и рассказал спутникам про девушек и про то, как проходила вчера игра.

— Облапошили тебя, хозяин, мелки жулики, — вздохнул Шишок. — Дак это бы что!.. Верть–тыщи шибко жалко…

Он тут же свернул с дороги и подкатил к столику со стаканчиками. Парень на интерес играть не соглашался, а только на деньги. Тогда Шишок прибегнул к прежней тактике: оторвал от Березайкиной ветки очередную шишку — и положил на купюры. Парень оживился:

— Ого! По–крупному будем играть, ну что ж! — и хлопнул на стол зелёную бумажку с завитым мужиком, а написано на бумажке по–английски…

— На доллары пошла игра! — с уважением зашептались в толпе. Ваня только ресницами захлопал.

Парень показал, где находится шарик, и принялся крутить и вертеть стаканчики. Ваня, точно заметив полный стаканчик, стал дёргать Шишка за полу шубейки, показывая, где искомая посудина. Шишок туда и ткнул пальцем. Парень перевернул стаканчик — а шарика и нет!.. Парень и сам, видать, не ожидал такого. Потому что для затравки все у него спервоначалу выигрывали. Ошеломлённый, он быстро перевернул оба оставшихся стакана — шарика не было нигде. Публика загудела, дескать, это что ж такое, дурют народ… Парень раскрыл рот, икнул — и вместе с иком изо рта выскочил шарик! Публика загудела того пуще… Вчерашние хмыри–разбойники и обе девушки потихоньку стали отступать в толпу. Парень хотел что‑то сказать — но вместо слов изо рта опять вылетел ик, а вместе с ним ещё один шарик, который упал на стол, покатился — и брякнулся на асфальт.

Такой наглости народ, окруживший столик, уже не вынес, с рёвом перевернул стол, расхватал деньги, кто‑то цапнул и шишку, раскидал стаканы и принялся мутузить парня. А он, выпучив глаза, как шары, только икал — и с каждым иком изо рта вылетали новые и новые шарики. Они катились по асфальту, хрустели под каблуками рассвирепевшей толпы, их было столько! А парень всё икал да икал. Ваня только удивлялся, как в нём поместилось столько добра.

В конце концов появился милиционер — и толпа мигом растаяла. На асфальте в луже разноцветных шариков остался лежать парень. Потом и он поднялся и попытался что‑то объяснить милиционеру, но вновь икнул — и плюнул в милиционера шариком. Что было дальше, Ваня не видел, троица свернула за угол.

— Да, — вздыхал Шишок. — Так ли, этак ли, а возвратной деньжуры нам не видать как своих ушей!..

— Она теперь у парня будет? — спросил Ваня.

— Да какой! Он же верть–тыщу сразу, небось, на кон поставил! А играть‑то на неё нельзя.

— А где же тогда денежка?

— А кто ж её знает! Главное — не у нас в кармане…

— А Березайкина шишка, чтоб проехать в метро, не сгодится? — спросил Ваня с надеждой.

Но Шишок отнекнулся, дескать, таким манером можно только начальству да жуликам глаза замазывать. А простых людей он обманывать не станет — не таковский. И без него обирал да мошенников развелось выше крыши.

— Может, вернёмся к Казанку, попросим денег у него? — предложил тогда Перкун.

Но Шишок упёрся — и ни в какую. Видать, совесть его грызла, помнил ещё про вчерашнее буянство.

— Я ведь, ребяты, даже на фронте водку эту проклятую не пил, — объяснял он свой конфуз, — отдавал свои сто грамм хозяину. А тут на–ко вам! Вот и… Со своим братом домовиком разодрался — стыдоба! Конечно, домовики тоже всякие бывают… Но Казанок‑то порядочный домовик, ответственный, живёт по расписанию — а я, вишь, что учинил, да прямо в его дому… Нехорошо, ох нехорошо!

Шишок так пригорюнился, что даже сел на ступеньку и за голову схватился — они как раз в подземный переход спускались — а на голове‑то подарок Казанка! Но долго Шишку горевать не дали — быстро столкнули с насиженного места углом громадного чемодана.

Решили тогда, чтоб немного подзаработать, попытать счастья в подземном переходе.

— Балалайка‑то у меня всегда при себе, — погладил инструмент Шишок. — Сейчас мы живо–два на дорогу к Раисе Гордеевне, да и на житьё–бытьё заработаем!

Стали в самом людном месте. Шишок стащил с себя дарёный головной убор, на заплёванный пол его жалко было класть, и Ваня подстелил под него одну из карт, найденных в немецком самолёте. Шишок, закусив губу и приспустив веки, стал самозабвенно наяривать на балалайке, но не забывал одним глазком поглядывать на железнодорожную фуражку, которая пока что пустовала. Тогда он нарошливо тоненьким голоском запел ухарскую частушку, потом ещё одну, третью, четвёртую. Народ не обращал на это никакого внимания, — денег в фуражку не бросал. А людские волны так и несло в обе стороны. Наконец кто‑то опустил монету — только одному проехать в метро, а их‑то трое!

— Так, — сказал Шишок. — Здесь не понимают настоящего искусства. Пойдём в другое место.

Стали в другом месте. Но и тут «настоящее искусство» тоже не понимали.

— Хорошо, попробуем солиста Парижской оперы! — пошёл на крайние меры Шишок. И вытолкнул вперёд Перкуна, петух откашлялся, похлопал крыльями и засипел:

 

 

Бегущий мимо народ стал приостанавливаться.

 

 

Вокруг троицы собрался уже приличный круг слушателей. Ваня и сам не заметил, как стал подпевать. И Шишок, подыгрывая Перкуну на балалайке, усиленно вторил подголоском.

Последние строки пели уже всем подземным переходом. И наконец‑то в железнодорожную фуражку посыпались монеты, и даже купюры полетели. Шишок резво собрал дань, но решил закрепить успех. Дескать, денег много не бывает, и кто, дескать, знает, сколько им ещё придётся провожжаться в этой многолюдной и бойкой столице. Он изрезал немецкую карту на полоски, скрутил каждую и, положив в фуражку, попросил Перкуна поработать попугаем.

— Это как? — удивился петух, на волне успеха он готов был на многое. Но тут насторожился.

— Как‑как! Очень просто. Вытащишь билет из фуражки и подашь человеку. А он тебе — деньги в клюве.

— Там же должно быть что‑нибудь написано, в бумажке‑то! — воскликнул Ваня.

— Будет написано! — успокоил его Шишок, выдернул из хвоста Перкуна фиолетовое перо и закричал:

— Кто хочет узнать будущее, петух–прорицатель к вашим услугам! — и как заведённый: — Кто желает узнать своё будущее, петух–прорицатель, последний в роду великих прорицателей, укажет вам чёрный день. Страницы с риском для собственной жизни вырваны из Книги Жизни. Подходите — не пожалеете. Не подойдёте — станете жалеть, да поздно будет! — И опять: — Петух–прорицатель к вашим услугам! Кто хочет узнать своё будущее, заворачивай к нам!

Завернула белобрысенькая девушка. Перкун достал из фуражки одну из скрученных бумажек и галантно подал девице. Пока она разворачивала записку, Шишок, высунув от усердия кончик языка, торопливо водил в воздухе фиолетовым пером, выписывая какие‑то буквы. Девушка развернула записку и воскликнула:

— Да тут по–немецки написано!

Шишок остолбенел:

— Как по–немецки! Не может быть!

— Вот, полюбуйтесь сами: Budonowsk.

Шишок полюбовался и, хлопнув себя по лбу, сказал:

— Переверни, переверни на другую сторону.

Девушка перевернула, здесь шла корявая надпись фиолетовыми чернилами: «Смени квартиру до сентября 1999 года».

— Ерунда какая‑то! — сказала девушка, бросила бумажку на пол, не заплатила и ушла.

Ваня подобрал, прочёл и пожал плечами:

— И правда, непонятно. Зачем ей менять квартиру? Что это значит? И кто это писал?

— Ну не я же! — рассердился Шишок. А когда Ваня, взглянув на перо в его руке, хотел что‑то спросить, добавил: — Кто‑то водит моей рукой. Кто — не знаю… И что значит написанное — тоже не ведаю… Так что не спрашивай, хозяин…

Подошли ещё два человека — Перкун вытаскивал записки, а Шишок махал в воздухе пером, и на бумаге появлялись слова. В одной цидуле значилось: «23 октября 2002 года не ходи на мюзикл «Норд–Ост». А в другой: «6 февраля 2004 не езди на работу на метро». Поскольку платить за такие дурацкие предсказания никто не хотел и вообще дело начинало пахнуть керосином, решили сворачиваться. Шишок нахлобучил на голову железнодорожную фуражку, Ваня надел на плечи котомку, Перкун вырвал у Шишка своё перо, попытался втиснуть на старое место — но неудачно.

Уйти они не успели, из толпы вынырнул милиционер, подошёл и спросил, что это за цирк они устроили в переходе. Потом покосился на профиль Перкуна, который показался ему слишком горбоносым. И спросил, не кавказской ли национальности будет эта птица.

— Какой ещё кавказской! — обиделся Перкун. — У всех петухов такие клювы…

— Даже у теряевских, — уточнил Шишок.

В конце концов дело опять закончилось шишкой, которую Шишок вынужден был вручить блюстителю порядка в качестве документа.

— И чтоб я вас больше тут не видел! — сказал милиционер, возвращая шишку.

— Не увидишь, начальник, — успокоил его Шишок. — Даже если очень захочешь…

Когда входили в метро, Шишок сказал, что если так дальше пойдёт, то на Березайкиной ветке скоро не останется ни одной шишки. А это, конечно, не дело…

Но что ни говори, они были теперь при деньгах и могли наконец отправляться к бабушке Раисе Гордеевне.