Эти странные японцы

Для целей настоящего исследования наибольший интерес представляет стратегия японского языка, которая так сильно отличается от привычной европейцу, что сравнение этих двух стратегий позволяет сделать ряд важнейших наблюдений относительно роли инвективы в любом человеческом обществе. Рассмотрим японскую инвективную стратегию подробно.

Широко распространено мнение, будто в японском языке нет грубых и вульгарных инвектив и что японцы, в сравнении с европейцами, изысканно вежливы.

Это мнение по меньшей мере неточно. В японском языке существуют многочисленные и очень грубые даже с европейской точки зрения вульгарные выражения. Однако, во-первых, часть из них, воспринимаясь как непристойные названия частей тела, не могут употребляться в качестве оскорбительных обращений. Употреблённые в качестве обращений, эти слова просто не будут поняты (для сравнения: русские «ёбаный» и «ебать»)вполне годятся для обеих целей: соответствующее сексуальное действие можно именно так и назвать, и в то же время это слово входит в состав многочисленных бранных выражений («Ебать я тебя хотел!»). В японском второй вариант невозможен. (Кстати, так же ведёт себя немецкое «ficken»). Во-вторых, большинство соответствующих слов практически неизвестно рядовому носителю японского языка и имеет хождение в узкой сфере низов общества: среди гангстеров, проституток и прочих групп, особенно среди тех, кто теснее связан с европейскими культурами.

Но и для всех японцев не являются вовсе не знакомыми несколько довольно грубых вульгаризмов, среди которых можно назвать, например, издевательское пожелание, переводимое обычно как «Жри говно!» (сравним русское «говноед»).

Более распространена, но и за то менее резка инвектива, означающая «кривая задница» (русское «кривожопый»). Если снова вспомнить об исключительной чистоплотности японцев, легко понять, что подобные инвективы звучат в условиях японской национальной культуры чрезвычайно грубо, грубее, чем в русской.

Некоторые японские инвективы в буквальном переводе могут выглядеть довольно сдержанно, но на шкале оскорблений японцев они занимают заметное место. В 1955 году возник правительственный кризис (!) после того, как премьер-министр неосторожно назвал своего оппонента «бака яро». Дословно это означает всего лишь «глупый дурак», но англоязычный автор советует переводить эту инвективу как «stupid asshole», то есть, согласимся, на русский вкус это звучит достаточно энергичнее.

Одна из самых заметных японский инвектив достаточно вульгарна даже и по европейским меркам. Это «Законнайо!», что-то вроде «Не еби меня!» и выражающая крайнюю степень неудовольствия и раздражения. Ближайшие аналоги – французское «Merde!», английское «Fuck you!» или «Asshole!», русское «Блядь» или «Ёбаный-в-рот!».

Типичное японское словоупотребление – «Гайдзин!». Буквальное его значение – иностранец, чужак. Но если вспомнить не столь давнюю самоизоляцию Японии, характерные ещё для XIX века ненависть и отвращение к европейским «варварам», то не вызовет удивления пассаж в американском пособии для туристов о том, что «вежливая» японская фраза, исходящая от хозяина ресторана. «Мы не обслуживаем уважаемых гайдзин» призвана означать примерно то же, что американская «Ни один из этих ёбаных уважаемых иностранных варваров не переступит порог моего чисто японского заведения. Поди погуляй!».

Как видим, подобные слабые, по европейским меркам, оскорбления успешно справляются с той задачей, которая ставится перед инвективами европейского типа, построенными на использовании сексуальных или богохульных символов: во всех случаях оскорбление достигается за счёт обвинения оппонента в нарушении наиболее сильных для данной культуры табу. Обвинения в глупости нарушают как раз один из таких японских запретов.

Тем не менее фактом остаётся то, что лексический инвективный слой в общеупотребительном японском языке сравнительно невелик и в буквальном переводе обычно кажется маловыразительным и просто слабым.

Однако вряд ли этот факт сильно волнует самих японцев. Подобно всем другим народам, японцы не лишены возможности разрешения напряжённости любой степени с помощью языка. И всё же верно и то, что эмоциональное облегчение достигается в японской культуре принципиально иначе, чем у абсолютного большинства народов мира.

Дело в том, что роль инвективы в японской национальной культуре успешно выполняет … снятие в нужный момент всей или части формул обязательного этикета.

Общеизвестно, что по сравнению с европейскими языками японский язык отличается исключительно разработанной системой форм и выражений вежливости. Чтобы правильно пользоваться этой системой, японцам приходится обладать огромным запасом сведений о себе и окружающей их действительности, сведений, в которых у европейцев нет особой практической нужды. В интересующем нас плане это сведения об иерархических отношениях, принятых в японском обществе. Необходимость учитывать все эти отношения – кто важнее меня, кому я подчиняюсь и выше кого считаюсь и какими словами я должен эти отношения выражать, – всё это заставляет японца при каждой встрече, в любой ситуации решать достаточно сложные (во всяком случае, с точки зрения европейца) задачи.

Но с соотечественниками японцы худо-бедно разбираются: ведь этому их учат с младых ногтей. С иностранцами всё выходит значительно сложнее: непонятно, к какой группе он относится и как следует к нему обращаться.

Впрочем, и с незнакомыми японцами тоже бывают сложности, их статус понятен не всегда.

Что делать? Сами японцы тоже не знают. В жёстких рамках установленных правил единственно возможным для большинства жителей Страны восходящего солнца кажется пренебрежительное отношение к людям, чей статус им неизвестен. Если на улице встретились две знакомые японки, они могут бесконечно долго кланяться друг другу, исподтишка следя, кланяется ли та, другая: упаси боже перестать кланяться первой! И та же японка может бесцеремонно ткнуть вас локтем в переполненном вагоне метро: а что с вами церемониться, ведь ваш статус незнаком, и значит, ваше присутствие можно просто игнорировать. Вас тут нету! Человек с неизвестным статусом – как бы человек-невидимка.

Ну а если вы намерены сознательно высказать своё отрицательное отношение к оппоненту? Здесь у японцев своя, тоже хорошо разработанная система. Можно подобрать соответствующие слова, изменить грамматическую конструкцию. Но можно и убрать все «вежливости», и такая фраза будет звучать почище русского мата. Вот пример.

Как надо вежливо попросить открыть окно, если вы русский? Ну, например, с помощью добавления «пожалуйста»: «Откройте, пожалуйста, окно», или представив просьбу в виде вопроса: «Не могли ли бы вы открыть окно?» Последняя фраза больше понравится англоговорящим народам, они её, пожалуй, даже усилят: «Would you very much mind opening the window, please?» Оба народа сочтут слишком бесцеремонным простой приказ «Открой окно! Open the window!».

В обычной речи японцы категорически не примут просьбу типа «Открой окно!». Наиболее приемлемый вариант – не изысканно вежливый, заметьте! – был бы, вероятно, что-нибудь вроде «Не могли ли бы вы сделать так, чтобы окно оказалось открытым?».

Странно, да? Но для японца самое страшное – потерять лицо: я попрошу его открыть окно, а он откажется, что тогда мне делать? Я буду унижен, а это непереносимо. Поэтому я облеку просьбу в такую форму, чтобы она выглядела как косвенный намёк, тогда отказ тоже не будет выглядеть так категорично.

А чтобы, наоборот, обидеть собеседника, показать, что на социальной лестнице ты не считаешь его равным себе, можно просто сказать: «Открой окно!», и это будет звучать куда хуже, чем те же слова, сказанные англичанином или русским: ведь ты опустил все слова, которые выражают уважение к собеседнику. А если при этом ты ещё намеренно употребил не то личное местоимение, которое приличествует собеседнику, воспользовался невежливой формой глагола, то в бранных словах просто уже нет необходимости.

Получается, что, если русский захочет оскорбить оппонента, он прибегнет к оскорбительным выражениям. Отчего его фраза станет много длиннее. А если того же захочет японец, он уберёт из речи все вежливые обороты, отчего его фраза станет много короче.

Вот пример из книги лингвиста Х. Пассина (H. Passin), который составил список примерных соответствий английских и японских высказываний, где каждая следующая фраза грубее предыдущей. Примерные по экспрессивности русские соответствия добавлены автором этой книги:

Ни в одном японском варианте нет ни одного табуированного слова, но в последних трёх фразах вульгарна и оскорбительна сама форма обращения. Чем вульгарнее японская оскорбительная фраза, тем она короче.

Приблизительно такова же стратегия обращения к разным личным местоимениям. Исторически местоимения «temae» и «kisama» выражали уважительное отношение к собеседнику. Со временем, однако, они стали выражать презрение и теперь используются как средство оскорбления адресата. В самом крайнем случае ими можно пользоваться только при общении самых близких друзей.

Характерный пример японского способа инвективизации речи имеется в повести Самукаво Котаро «Браконьеры». В интересующем нас эпизоде живописуется быт грубых и неотёсанных матросов во время морской экспедиции. Один из матросов прицеливается в нерпу, как вдруг раздаётся выстрел другого матроса, который, промазав, лишает первого добычи. Разъярённый первый матрос набрасывается на второго с бранью. Можете себе представить, что сказал бы этот матрос, будь он русским. Японец же сказал примерно следующее: «Ты, дурно пахнущий грязный подражатель!» Заметьте: в японском языке есть слово «вонючий», который ругатель не мог не знать. Тем не менее он выбрал обычное слово, которое можно употребить, скажем, о рыбе «с душком»…

Однако мало оснований полагать, что адресат в сцене из «Браконьеров» чувствовал себя сколько-нибудь лучше, чем представитель другого народа, которого «обложили» бы в соответствии с иной инвективной стратегией. Шокирующая сила инвективы была здесь такой же, что и в любой другой культуре.

Нередко, задавшись целью оскорбить противника, японец шире, чем в других ситуациях, пользуется словами канго – китайскими корнями. Считается, что канго больше годится «для угрозы», чем слова родного языка.

В этом отношении небезынтересно, что японцы с трудом усваивают иностранные языки, но зато, овладев чужим языком, нередко решительно отказываются от родного в определённых эмоционально насыщенных ситуациях (перебранка и тому подобное).

Не противоречит ли это обстоятельство прежде высказанному утверждению, что японские инвективы по силе воздействия не уступают любым другим? Очевидно, нет. Дело в том, что японцы, буквально переводя европейские инвективы на родной язык, превращают их в оружие, намного превосходящее европейское. Можно, таким образом, даже сказать, что инвективный запас японцев намного сильнее европейского: ведь если японец может сколь угодно сильно оскорбить оппонента своими японскими средствами, он может вдобавок использовать что-нибудь из сексуального ряда европейских инвектив, имея в виду то, что европейцы давно не делают: буквальный смысл сказанного. Европейцам некуда понижать свою пониженную лексику, они не могут предложить ничего вульгарного, кроме уже вульгарного. У японцев же такая возможность возникает.

Стратегию японского перехода с одного уровня вежливости на другой можно сравнить с переходом двух поссорившихся русских собеседников с «вы» на «ты», а иногда и наоборот. Однако в русской инвективной практике переход с «ты» на «вы» не является грубостью, хотя может показаться способом унижения адресата или, во всяком случае, сигналом напряжённости отношений.

Нечто подобное можно обнаружить и в английском речевом общении. Вот описанный в научной литературе случай, когда через день после пирушки, в которой принимали участие сослуживцы самого разного ранга, легкомысленный клерк обратился к президенту фирмы: «Привет, Джек!», на что ему было ответом ледяное «Доброе утро, господин Джоунз!». Для японцев перевод общения на более высокий уровень – распространённый инвективный приём.

Очень интересно наблюдать, как японские переводчики пытаются передать иностранные инвективы на свой язык. Вот как это делает Фумио Уда, очень опытный переводчик с японского на русский, переводивший Чехова, Горького, Шолохова, Ильфа и Петрова, Солженицына и других.

«Пошёл к чёртовой матери!» в буквальной передаче звучит у Фумио Уда весьма невинно, как «Немедленно исчезни с моих глаз!», однако аналогичная русской грубость достигается с помощью обращения к самой резкой грамматической форме, принимаемой как прямой приказ, которого, как мы уже знаем, японец в спокойной ситуации стремится не допускать как непозволительно резкого.

Ещё один пример подобного рода. «Сдурел ты, такую твою?» – говорит ему товарищ. «Не будут восставать, бляди!» В обратном переводе с японского этот пассаж дословно выглядит так: «Эй ты, с ума, что ли, сошёл? Быстро исчезай!» Когда один из товарищей так сказал, то Титок ему на это: «Если так, то эти мерзавцы (= типы) уже никакого бунта поднимать не будут». Японский переводчик снова обращается к грубой форме сослагательного наклонения, добавляя к ней несколько слов литературного языка, но всякий раз – самый грубый синоним (вместо обычного «сказал» в таких случаях употребляется что-нибудь вроде русского «выдал», «сказанул»). Кроме того, в языке, избегающем вульгаризмов, даже слово «тип» звучит исключительно резко в ситуации перебранки.

Русское «Ах, чтоб тебе!» может передаваться японцами в зависимости от действительного накала страстей то очень резко, то, на русский взгляд, совсем мягко: в одном случае это может быть «Будь ты проклят!» (буквально «Проклятый!», «Отвратительный!»), в других в ход идёт уже упоминавшееся грубо вульгарное «Жри!» (возможно опущение наиболее вульгарного слова типа русского «говно»).

Очень часто японцы прибегают к нарушению табу на чистоплотность там, где в других культурах предпочитают ломку сексуальных запретов. Например, у Солженицына это: «Так какого же вы хрена миски занимаете, когда бригады нет?», а у японцев: «Тогда зачем занимаете миски таким грязным способом?»

Как известно, в русской практике «Дура!», обращённое к мужчине, звучит достаточно обидно. У Чехова: «А ты зачем руками хватаешь и разные глупые слова?.. Дура!» – «Сам ты дура!» Японский эквивалент этой «дуры» – «Подобное женщине паршивое насекомое!», сочетание, которое иногда имеет значение «Трус!».

Другие японские способы унижения тоже включают различные обращения к образу насекомого: «Ты не стоишь раздавленного панциря насекомого! «Раздавленный панцирь!», «Раздавленное насекомое!».

Иногда очень вульгарные русские идиомы (мат) справедливо воспринимаются переводчиком как простые, хоть и непристойные, восклицания. Вот как комментирует Фумио Уда известное место из «Поднятой целины», где собрание узнаёт, какой невероятной производительностью обладает трактор:

Фумио Уда пишет:

Особенно интересен пример, когда «чёртов идеалист!» передаётся по-японски с помощью слова «идеалист», но с добавлением женского суффикса (то есть получается что-то вроде «Идеалистка!» – о мужчине; вспомним «Дура!», тоже обращённое к сильному полу). В данном случае переводчик считает необходимым добавить к этому оскорбительному «снижению полового статуса» (в японской культуре женщина стоит иерархически ниже мужчины) ещё одно оскорбление – сочетание «идеалистки» с грубым наименованием экскрементов (то есть приблизительно «Идеалистка ты сраная!» – о мужчине).

Для человека, привыкшего к русской инвективной стратегии, может показаться, что в этом случае японский переводчик придал слишком большое значение слабой русской инвективе. Но это не так: дело в том, что в японском языке грубое наименование экскрементов звучит не так грубо, как «сраный» в русском, и японец вполне может произнести это слово в женском обществе (то есть это слово ближе к русскому «дерьмовый»; аналогично сравним французское Merde! или английское Shit! но не испанское Stronzo! или немецкое «Scheiße!»).