За забором у соседей
Общаясь с соседними народами и их культурой, мы не можем обойтись без того, чтобы заимствовать у них нужные нам элементы. Заимствуется всё, и плоха та культура, которая ничего не берёт у другой и сама ей ничего не предлагает. Всевозможные обзывания, эмоциональные оценки не исключение. И заимствуются они по тем же законам, по каким заимствуются всякие другие слова.
И всё же изучаемая нами группа слов так своеобразна, что и здесь есть свои особенности.
В принципе легче всего заимствовать у чужой культуры слова нейтральные, прежде всего названия заимствуемых предметов. Нетрудно, для разнообразия, взять чужое слово и для выражения эмоции при условии, что точно такая же эмоция есть и у нас. Но и тут всё не так просто.
Начать с того, что чужое слово никогда не заимствуется во всех своих значениях сразу. Заимствуется только одно, нужное в данный момент значение, остальные остаются в языке-источнике. Что же касается эмоционально нагруженной лексики, то при переходе в другую национальную культуру она, как правило, меняет своё значение частично или полностью. Выше уже отмечалось, что другая национальная культура – это всегда и другая шкала ценностей, а эмоционально насыщенные слова реагируют на эту шкалу особенно заметно.
И при всём при том эмоциональная лексика заимствуется достаточно часто и обильно. При этом воспринимается она то в очень мягком, то, напротив, в очень грубом смысле, в противоположность тому смыслу, который у неё был в языке-источнике.
Чтобы это как следует понять, необходимо разобраться в том, как вообще воспринимается чужая культура. Глядя на чужие обычаи и привычки, мы можем смотреть на них как на странные, малопонятные, а отсюда подозрительные. Но можем увидеть их как удивительные, интересные, симпатичные.
Для развлечения – несколько занимательных примеров из книги Р. Льюиса «Столкновение культур»:
Некоторые традиции столь необычны, что подражать им не стоит. Кража скота в отдельных африканских странах считается доказательством мужественности и может быть единственным способом получить достойную жену. В других регионах, страдающих засухой, люди в длительные путешествия берут с собой мыло на тот случай, если представится возможность выйти к источнику воды. Полинезийцы кусают голову умершего родственника для того, чтобы убедиться, что тот действительно скончался. […] В Малайзии запрещено показывать на кого-то или на что-то указательным пальцем, но большим пальцем это может сделать всякий. В Индонезии голова считается священной, неприкосновенной частью тела и касаться её нельзя. Так что вам придётся подавить в себе желание погладить по голове маленького ребёнка». […] В Корее хорошо воспитанные молодые люди не курят и не пьют на глазах у старших. На Тайване писать красными чернилами – немыслимое дело.
Таких примеров можно привести буквально тысячи. Но для нашей темы интересны другие случаи. Обратимся вначале к заимствованиям, воспринимаемым как очень грубые. Общеизвестно, что некоторые звуковые сочетания кажутся носителям той или иной культуры благозвучными, мягкими, а другие – режущими слух, неприятными, иногда даже неприличными и, стало быть, пригодными для оскорбления. В русской культуре к «плохим» звукам относятся, например, сочетания различных гласных с «ж», «ш», «ч» и др. В других культурах – другие звуки и сочетания.
Выше уже говорилось, что сплошь и рядом буквальный смысл инвективы большой роли не играет. Но тогда повышается роль того, как эта инвектива звучит. И если мы заимствуем чужую инвективу, то тем более важно, чтобы она звучала резко и, значит, оскорбительно. В Индонезии, бывшей голландской колонии, распространено – и даже считается очень грубым – голландское восклицание «God verdomme!», родственное по набору согласных английскому «Goddamn!», немецкому «Verdammter»(проклятый) и другие. Индонезийцам смысл этой брани совершенно неизвестен, но на их шкале звуковых комбинаций такое сочетание согласных звучит очень выразительно и производит желаемое впечатление.
Немного другой случай – когда мы очень уж не любим соседний народ, и поэтому уверены, что у них там всё хуже, чем у нас. И ругательства у них «грязнее», «поганее», а значит, звучат обиднее.
Такое отношение прямо восходит к боязни первобытного человека всего чужого просто потому, что оно чужое, не наше, а значит, опасное. Именно поэтому чужое проклятие ощущалось как более сильное и входило в состав магической формулы. Колдовство чужаков ценилось выше, чем своих собственных колдунов.
У русских более сильными колдунами считались финны, карелы, мордва и другие соседи. У кетов (енисейских остяков) леший боялся русской ругани. В случае встречи кетом лешего его надо было выругать.
У японцев достаточно собственных средств, способных вызвать сколько угодно сильное возмущение и гнев, но японец, освоивший какой-нибудь западный язык, очень охотно обращается к заимствованным инвективам. Вспомним в этой связи, что японцы долгое время жили в полной изоляции от внешнего мира и до сих пор в массе сохраняют неприязненное или хотя бы настороженное отношение к иностранцам.
Но на том же неприязненном отношении к чужой культуре может основываться и её осмеяние. Чужой язык, равно как и чужие обычаи, песни, моды и проч. могут рассматриваться как нелепые, забавные, некрасивые и тому подобное Заимствованная в таком ключе инвектива будет воспринята скорее всего как более мягкая, чем родная, даже если буквальный смысл родного и зависимого слова совпадут.
Не потому ли преподаватели иностранного языка, желая обругать ленивых студентов, часто делают это на родном языке? Брань на иностранном языке воспринимается студентами как ещё одно упражнение, а не суровый выговор.
Равным образом ряд названий табуированных понятий воспринимается много мягче в принимающем языке. Например, слово «pissoir» звучит по-немецки более прилично, чем по-французски, откуда оно заимствовано, а вульгарное английское «piss» в русском языке стало «писать», то есть превратилось во вполне приемлемое слово детского языка. Так что переводить английское «piss» лучше как «ссать» («сцать»). Английский же вежливый вариант – «to urinate» (сравним русское «мочиться»). Точно также мягкое английское «poop» (сравним русское детское «какать» из латинского «cacare») происходит из голландского слова, близкого по грубости с русским «срать».
Примерно то же самое – с заимствованиями из другого диалекта своего же языка. Во вьетнамской практике носитель одного диалекта может произнести грубую инвективу на другом диалекте, и она будет звучать как значительно более мягкий вариант. Иногда разница будет заключаться только в несколько ином подъёме голоса, и тем не менее эффект будет гораздо более мягким.
Именно поэтому две широко общающиеся этнические группы могут активно употреблять в речи инвективы друг друга. Так, например, поступают, по утверждению информантов, казанские татары и русские, живущие в том же регионе. Характерно, что такое употребление продолжает шокировать подлинных «хозяев» соответствующих выражений: например, легко употребляемые русскими татарские инвективы возмущают носителей татарского языка, которые не понимают, как могут русские так легко, не смущаясь, произносить «такие слова».
Аналогичным образом очень большое число народностей бывшего СССР, общающихся с русскими, пользуется русским матом как довольно лёгким междометием, даже во время разговора, протекающего на родном языке. После Первой мировой войны немецкие солдаты, испытавшие русский плен, привезли русский мат в Германию, где его никогда не было и где он так и не стал играть ту роль, которую он играет на родине.
Израильские ивритоязычные евреи очень удивляются, когда репатрианты из России буквально переводят для них ивритское (!) ругательство «Lekh k ibena mat’!» (на иврите «lekh» – «иди», остальная часть в переводе не нуждается). В ивритоязычной среде это полностью бессмысленное восклицание.
Разница между сильной собственной и слабой заимствованной инвективами может быть настолько большой, что носители некоторых культур (например, кавказцы, народы Прибалтики) могут утверждать, что в их языке нет слишком грубых инвектив и что они пользуются только заимствованиями (преимущественно русскими).
Между тем, легко выяснить, что в этих культурах имеются достаточно резкие инвективы, но они исключительно резки, «взрывоопасны». Заимствованная же инвектива, поскольку она воспринимается относительно легко, к конфликту сама по себе, как правило, не приводит.
Неудивительно поэтому, что именно заимствованная инвектива применяется часто и охотно, если конфликт не слишком силён. Тем более хороша такая инвектива для эмоционально окрашенных междометных целей, в бесконфликтных условиях, при необходимости в «детонирующих запятых».
Наконец, следует упомянуть о ещё одном варианте взаимоотношения между инвективными стратегиями двух языков, основанном на восприятии иностранного языка как слишком изысканного, чтобы на нём сквернословить. Среди индонезийских языков яванский считается «элитным», и отношение к нему настолько уважительное, что другие народы избегают яванских инвектив, хотя последние им и знакомы. В крайнем случае в ход идут яванские корни, оформленные по правилам своего языка. При этом слово изменяется до такой степени, что сами говорящие уже не осознают его яванского происхождения.
Из сказанного необходимо сделать вывод, что при слабом знании чужой культуры использование заимствованной инвективы в разговоре на языке, откуда она взята, может оказаться шагом исключительно неосторожным. Имеет смысл прислушаться к советам новозеландского советолога:
Соответствующие слова звучат для русского ещё сильнее, чем для нас – их английские эквиваленты. Если даже вы сумеете отыскать буквальный перевод этих слов, ни в коем случае ими не пользуйтесь. Слова эти для вас как иностранца представляют собой просто сочетание звуков, лишённое тех резких значений, которые ощущает русскоязычный говорящий. Пользоваться в речи непристойностями на чужом языке – это всё равно, что стрелять из ружья, не имея представления, откуда вылетит пуля.
