Спустя немногим более века после изобретения Рене Лаеннеком стетоскопа, еще один прорыв дал ключ к пониманию многих аспектов современной кардиологии. Эта новая техника станет незаменимым инструментом при установке водителей сердечного ритма и замене сердечных клапанов, позволив врачам восстанавливать проходимость закрытых коронарных артерий и доставлять лекарства непосредственно в сердце – и все это без травмирования и рисков вскрытия грудной клетки пациента или пунктирования сердечной стенки шприцем вслепую. Более того, история, стоящая за этим, оказалась настолько странной, будто ее придумал какой-нибудь писатель.

Хотя Вернер Форсман родился в семье, прочно утвердившейся на вершине среднего класса Берлина, жизнь его стала куда труднее, когда в 1916 году отец погиб в Первой мировой войне. Его мать была вынуждена проводить долгие часы на работе, но бабушка и дядя-врач поощряли 12-летнего Вернера продолжить образование. Одаренный и интересующийся наукой, он последовал совету, окончив одну из лучших средних школ Германии, и в 1922 году поступил в медицинскую школу Университета Фридриха Вильгельма в Берлине¹³⁵.

Когда Форсман учился на хирурга, его заинтриговала концепция атравматического исследования и лечения сердца, то есть без разрезания¹³⁶. Он понимал, что такие процедуры, как внутрисердечные инъекции, которые в то время были единственным способом введения лекарств непосредственно в сердце, столь же опасны, сколь и важны. Прокалывая вслепую стенки бьющегося сердца, можно, например, повредить коронарные сосуды и вызвать кровотечение в полость перикарда. Форсман рассудил, что, если бы можно было разработать неинвазивную технику, дающую аналогичные результаты, она стала бы важным инструментом для кардиологов.

Форсман окончил медицинскую школу в 1928 году и год проработал в хирургической ординатуре больницы под Берлином, когда вспомнил, что видел старую фотографию исследователя, который проводит трубку по яремной вене лошади в правую половину сердца. Это было проделано для того, чтобы измерить давление, с которым кровь подается в легкие. Форсман тщетно пытался убедить руководство, что нечто подобное можно сделать на человеке, воспользовавшись латеральной подкожной веной плеча, поверхностной веной, расположенной рядом со сгибом локтя. Поскольку этот сосуд несет кровь практически прямо к сердцу, Форсман рассудил, что им можно воспользоваться для того, чтобы получить доступ к органу без операции. Через латеральную подкожную вену плеча врачи могли бы вводить красители, которые были бы видны на флюороскопии, разновидности рентгеновского обследования, позволяющей получить изображения внутренних структур объекта в реальном времени ¹³⁷.

Руководство Форсмана было не согласно и запретило ему пытаться провести процедуру, однако свежеиспеченный врач все равно решил продолжать исследования. Он остановился на уретральном катетере как на трубке подходящего (малого) диаметра и к тому же нужной длины. После этого Форсман столкнулся с проблемой: как заполучить в руки катетеры и другие необходимые хирургические инструменты, хранившиеся в запертом шкафу, от которого у него не было ключа. Не смутившись, он решил уболтать операционную медсестру, у которой ключ был. По словам Форсмана, он «начал кружить подле медсестры Герды Дитцен, словно лакомка-кот вокруг кувшина со сливками»¹³⁸. Выступление молодого хирурга, по-видимому, оказалось настолько впечатляющим, что Дитцен не только отдала ему ключи от шкафа, но и в конце концов вызвалась стать его экспериментальным объектом.

В назначенную ночь, намного позже закрытия хирургического центра, затаившаяся парочка сделала свой ход, воспользовавшись ключами Дитцен, чтобы проникнуть в малую операционную. Медсестра выразила желание сидеть в кресле во время процедуры, но Форсман убедил ее, что будет лучше, если вместо этого он пристегнет ее к хирургическому столу. Она согласилась, и Форсман начал готовить ее левую руку – по крайней мере, именно так полагала Дитцен. На середине приготовлений Форсман ускользнул на несколько минут, что, должно быть, сильно озадачило привязанную медсестру. Без ведома Дитцен Форсман занялся местной анестезией собственной руки, сделав разрез около сгиба локтя и введя хорошо смазанный катетер в собственную латеральную подкожную вену плеча. Только когда он вернулся, сестра Дитцен поняла, что ее провели.

Вполне обоснованно поворчав, медсестра согласилась помогать Форсману, что наверняка принесло ему некоторое облегчение, поскольку он уже ввел катетер на 30 сантиметров. Он отвязал свою подельницу, и пара отправилась в рентген-кабинет, где Дитцен смогла убедить дежурного лаборанта сделать флюороскопическое изображение плеча и грудной клетки Форсмана. Затем Форсману пришлось отбиваться от обеспокоенного друга-врача, который примчался в рентгеновский кабинет, угрожая вырвать катетер. Отбиться ему удалось, но, к своему разочарованию, изучая первоначальную рентгенограмму, Форсман понял, что кончик катетера еще не достиг сердца.

Не смутившись, он ввел трубочку до отметки 61 сантиметр, констатируя, что, пока продвигал катетер, не ощущал боли, только тепло. Когда наконечник достиг основания шеи, Форсман нечаянно стимулировал близлежащий блуждающий нерв и начал кашлять. Прокашлявшись, он встал за флюороскопом, а медсестра Дитцен держала зеркало так, что он мог наблюдать за своим прогрессом с помощью флюороскопического аппарата. Потом он поднажал в прямом смысле, и катетер наконец вошел в ушко правого предсердия – небольшое расширение в форме уха. Лаборант сделал несколько снимков, которые предоставили Форсману необходимое флюорографическое свидетельство, и которые он впоследствии опубликовал в научных статьях.

Хотя Форсману несколько раз всерьез отказывали его руководители, в конце концов ему разрешили продолжить работу в качестве ординатора-хирурга, переведя в берлинскую больницу Шарите, одну из крупнейших университетских больниц Европы. Но в ноябре 1929 года все стремительно посыпалось, когда пресса обрушилась на уважаемое учреждение, начав писать о том, что сделал Форсман. Вместо того чтобы поздравить молодого врача, медицинское сообщество облило его презрением. Как ни странно, кафедра хирургии в другой больнице обвинила Форсмана в плагиате, заявив (без каких-либо подтверждающих доказательств), что это они провели первую катетеризацию сердца в 1912 году¹³⁹.

Тем временем осмеянный своими коллегами за то, что они сочли рекламным трюком, Форсман был уволен на том основании, что он не получил разрешения на проведение катетеризации. Вновь принятый на работу в 1931 году благодаря своим хирургическим навыкам, он провел в общей сложности девять катетеризаций на себе в течение года, прежде чем ему снова дали пинка. Заняв должность в муниципальной больнице в Майнце, Форсман познакомился с Эльсбет Энгель и женился на ней. Она работала в терапии как врач-резидентка. Однако вскоре их обоих отправили восвояси, потому что супружеским парам было запрещено работать вместе.

Возможно, поняв намек, Форсман покинул область кардиологии, став урологом и открыв практику (оснащенную, надо полагать, полным комплектом катетеров) вместе со своей женой недалеко от Дрездена. Он служил офицером медицинской службы в немецкой армии во время Второй мировой войны, но был взят в плен в 1945 году и до конца войны находился в американском лагере для военнопленных. Он вернулся домой и обнаружил, что Дрезден лежит в руинах, но его семья чудом оказалась жива.

В течение следующих трех лет Форсману было запрещено заниматься медицинской практикой из-за его принадлежности к нацистской партии, в которую он вступил в 1932 году, и поэтому он работал лесорубом, а его жена – врач общей практики – стала главным добытчиком их растущей семьи. В 1950 году он смог возобновить свою урологическую практику, на этот раз в курортном городе под впечатляющим названием Бад-Кройцнах.

Оставшись аутсайдером в быстро развивающейся сфере кардиологии, Форсман наблюдал, как лаборатории катетеризации сердца открываются в США и Лондоне, где его усилия высоко оценили. Однако в Германии ему было отказано в профессорской должности в Университете Майнца, потому что он не смог завершить свою докторскую диссертацию.

«Это было очень больно, – много лет спустя сказал Форсман о своем отлучении. – Словно я посадил яблоневый сад, а другие люди, что собирали яблоки, стояли за стеной и смеялись надо мной»¹⁴⁰.

Несмотря на свои серьезные моральные потери до и во время войны, в 1956 году Форсман был удостоен Нобелевской премии по физиологии и медицине за работу по катетеризации сердца, которая, в конце концов, оказалась новаторской процедурой. Узнав, что он получил награду, он сказал репортеру: «Я чувствую себя деревенским священником, который только что узнал, что его сделали епископом»¹⁴¹.

Вскоре после этого «епископу» Форсману предложили возглавить немецкий сердечно-сосудистый институт. Он отказался от этой работы, объяснив, что прошло более 20 лет с тех пор, как он в последний раз экспериментировал на себе, и что ему не хватает знаний о последних достижениях, связанных с сердечно-сосудистой системой. Однако неоспоримо, что многие из этих достижений стали результатом его собственных новаторских усилий в области кардиологии.

Сейчас врачи выполняют катетеризацию по множеству причин; они проводят катетеры через вены руки, паха или шеи, чтобы подобраться к сердцу или любой из четырех коронарных артерий, его снабжающих. Одна из важных областей применения катетера – баллонная ангиопластика. Вообразите себе, как в суженном или заблокированном коронарном сосуде раздувают воздушный шар, чтобы расширить сосуд. После этого с помощью катетера устанавливают артериальный стент, похожее на пружину устройство, которое удерживает стенки вновь расширенного сосуда, предотвращая его повторное сужение. С помощью сердечных катетеров измеряют давление в определенных камерах сердца, откусывают крошечные кусочки сердечной ткани для биопсии, обнаруживают проблемы с клапанами и чинят или заменяют эти клапаны, если они оказываются дефектными.

Вернер Форсман умер в 1979 году после двух инфарктов. Он написал автобиографию под метким названием «Эксперименты на себе» (Experiments on Myself). В ней он уделил некоторое внимание скользкой теме свастики – своему членству в нацистской партии. Если верить журнальной статье на эту тему, он мог вступить в партию из раннего убеждения, будто национал-социализм лучше своей альтернативы, коммунизма, но его отношение к нацистской идеологии в конце концов сменилось на критическое, что типично для многих немецких врачей той эпохи¹⁴².

В письмах поддержки, собранных Форсманом, чтобы получить «сертификаты денацификации», которые позволили бы ему снова работать, его наставники и коллеги описывали его не как милитариста или активиста, а как человека, ненавидевшего насилие, совершаемое партией, в которую он вступил. Есть основания полагать, что он отказался от возможности проводить неэтичные эксперименты и продолжал оказывать евреям медицинскую помощь после того, как это запретили¹⁴³. В конечном счете французская оккупационная администрация определила его как нациста четвертой категории (то есть «последователя») и наложила штраф в размере 15 % от его заработка в течение трех лет¹⁴⁴.

В конце концов, читатели остаются с историей новаторского открытия, уникальные аспекты которого запятнаны отвратительной политической принадлежностью его первооткрывателя.