Потеряв интерес к сырно-ижирной тарелке, Мишель поняла: ей нужно больше вина.

Дешевая книжка с запретными знаниями, блестящий ключ ключей, навязчивая мелодия в исполнении Бенуа, отблески свечей в честнейших глазах Эда… Что сказать, странный выдался вечер.

Улыбчивый гость, не утратив аппетита, с явным удовольствием поглощал очередную инжиринку.

– Насколько щедро? – спросила Мишель.

– Имеете в виду правительство? Миллиарды, многие миллиарды.

– И вы живете в палатке. – Она приподняла бровь.

– У меня есть деньги. Спрятаны в укромном месте. Я живу в мнимой бедности, но ни в чем не нуждаюсь. К сожалению, до меня слишком поздно дошло, что после изобретения ключа ключей я вынужден буду инсценировать свою смерть и пуститься в бега.

Эд стал описывать, сколько пользы можно принести с помощью этого ключа. Поведал, какой ужасающей властью это устройство может наделить нечистых на руку пройдох. Объяснил, что человек, пользующийся ключом, подвергает себя бесчисленным опасностям. Рассказ его был весьма сложный, вполне логичный и совершенно безумный.

– Если все это правда, – сказала Мишель, – почему бы вам не сделать прыг-скок в другой мир? Туда, где на вас не охотятся? Где вы сможете жить в открытую?

– Ах, если бы, – вздохнул он. – Во многих мирах мне так и не удалось инсценировать собственную смерть. Меня все еще преследуют безжалостные люди с бездонными карманами.

Словно в причудливой салонной игре, Мишель принялась подсказывать варианты:

– А что, если существует такой мир, где вы не родились?

Он покивал:

– В рамках проекта я побывал в таких мирах, но там мне жить не хочется.

– Почему?

– По некоторым причинам. – Он помрачнел. – Там все очень плохо.

Мишель снова показалось, что она беседует с экспертом по летающим тарелкам – выясняет, как лучше сворачивать шапочки из фольги, чтобы защитить свои мысли от пришельцев-телепатов. Глотнув вина, она подумала и сказала:

– Так ищите дальше. Ищите вселенную, в которой вы не появились на свет.

– Прежде чем уничтожить записи и сбежать, я побывал в сотне миров. Вообще-то, в ста пяти или ста шести из ста восьмидесяти семи, каталогизированных нашей исследовательской группой. А после этого – еще в восьмидесяти. – Он говорил прозаичным тоном, словно рассказывал, как уселся в старый драндулет и объехал все окрестные торговые центры. – Но больше я этого не вынесу. У меня живой ум, но дряхлое тело, и эмоционально я тоже выдохся. Все, с меня хватит. Не представляете, сколько раз я едва не сошел с ума от страха. Мне хочется покоя, хочется обзавестись парой друзей и провести остаток жизни за чтением книг.

Испуганным однако он не выглядел: поедал инжир, закусывал сыром и благостно улыбался, точно дядюшка в гостях у любимой племянницы.

– Что там такого страшного? – спросила она.

Эд отложил инжирный черенок, сглотнул, вытер губы салфеткой, сделал глоток вина и снова промокнул губы. За время этих манипуляций он заметно побледнел: Мишель увидела это, даже несмотря на скудное освещение. Небесно-голубые зрачки старика сделались темно-синими, как отражение неба в воде. На глаза ему навернулись слезы, но он не заплакал.

– Виденное мною не следует обсуждать за ужином, дабы те прекрасные блюда, что мы недавно вкусили, не вернулись на стол. Опишу лишь одну омерзительную вселенную. Кстати говоря, не самую худшую. Но вам все равно не обойтись без вина.

– Это уж точно.

– В таком случае следите за своим бокалом. Он уже опустел.

Мишель подлила вина себе и Эду.

Он смотрел на шардоне, словно держал в руке хрустальный шар и хотел разглядеть свою судьбу в отблесках свечей. Наконец он заговорил, и голос его звучал серьезно, как никогда:

– В одной вселенной Соединенные Штаты перенесли социальное потрясение сродни Великой французской революции, только хуже. Теперь там правит современная разновидность якобинцев, порожденных не народными массами, но политической элитой. Представители привилегированного класса, молодые мужчины и женщины, исчадия культа смерти, оболваненные в самых дорогостоящих университетах и привыкшие к чрезвычайной жестокости. Как будто кто-то взял диккенсовскую «Историю двух городов» и переписал на новый лад, щедро сдобрил порнографией и насилием, а потом нашел в Голливуде самого ненормального режиссера и поручил ему все это экранизировать. Как и в романе Диккенса, улицы там залиты кровью, – кстати говоря, во Франции с тысяча семьсот восемьдесят девятого по тысяча семьсот девяносто четвертый год, в эпоху террора, улицы тоже были залиты кровью в буквальном смысле. Повсюду стоят виселицы. Приговоренных подвешивают за руки и потрошат заживо. Детям рубят головы на глазах у родителей, после чего родителей побивают камнями. Жилые кварталы сжигают дотла, объявив их обитателей вредителями и нравственными паразитами. Там творится все, о чем здесь и помыслить невозможно. То, что было в Германии в тридцатые годы прошлого века или в Китае при Мао. Абсурд и нигилизм распространяются стремительнее чумы. Безумие возведено в ранг добродетели. Историю переписывают ради будущего царства утопической справедливости, хотя ни о какой справедливости там и речи быть не может. Справедливость стала орудием мщения, зачастую направленного на воображаемых врагов, мести одного якобинца другому. В том безумном мире царит абсолютная паранойя. Я видел, как женщин насилуют прямо на улицах, а другие женщины подбадривают насильников, размахивая флажками с феминистскими лозунгами. Я видел головы младенцев, детей врагов революции, разбросанные по игровой площадке, словно зеленщик выкинул из лавки гнилые капустные кочаны.

Эд уже не мог сдержать слез, и свет искрился на его мокрых щеках. Губы старика обвисли, руки задрожали.

Мишель отставила свой бокал. Она мгновенно протрезвела. Более того, она перестала сомневаться в искренности собеседника. Голос, поведение, слезы… Эд говорил чистую правду, пусть даже и хотел бы, чтобы правда эта оказалась ложью.

– И это еще не самое худшее из того, что вы видели? – уточнила она.

Собравшись с силами, он продолжил:

– Поймите меня правильно: многие миры столь же хороши, как этот, а некоторые и получше. Но в бесчисленном множестве вселенных всегда отыщется зло, причем даже такое, о котором мы и помыслить не можем. В общем, я выгорел. Не могу больше путешествовать. Нервов не хватает. Сердце не выдерживает. Когда-то я был пацифистом, представляете, пацифистом! Но теперь это не так. Я вооружен и готов убивать. То, что я повидал… все это изменило меня, и я не хочу измениться еще сильнее. К черту мультиверсум. Мне нужен свой угол, книги и покой для чтения.

Мишель смотрела на ключ ключей, лежащий между ней и Эдом. Пламя свечей дрожало, и устройство было то на свету, то в тени. Казалось, оно имеет собственную гравитацию и со временем притянет к себе и свет, и тень, и все остальное.

– Вы боитесь миров, в которые может завести эта штука, – миров похуже той Америки, что вы описали, – и все же хотите, чтобы я воспользовалась вашим изобретением?

– С величайшей осторожностью и только под моим чутким руководством. Чтобы нивелировать трагедию, вам нужны муж и дочь, потерявшие вас в другой вселенной. Все вместе вы снова создадите семью, на сей раз нерушимую. За последний год я полюбил вас как родную дочь, Мишель. Хочу спасти вас от одиночества. Хочу, чтобы вы перестали страдать, чтобы вы были счастливы.

Такие заманчивые посулы, да еще и с научным обоснованием… Неужели все это правда? А если нет? Может, лучше не тешить себя фальшивой надеждой, а жить как живется?

– Звучит неплохо, – кивнула Мишель. – Как в сказке или во сне. Но раз вы больше не желаете путешествовать по другим мирам…

– Желаю, но только ради вас. Чтобы вы могли все исправить.

– Ну допустим, но ведь миров бесконечное множество. Шансы найти тех самых Джеффи и Эмити равны нулю.

Щеки Эда порозовели, и на лице его вновь появилась улыбка, недавно смытая слезами.

– Подождите, – сказал он.

– Чего мне ждать?

– Скоро увидите!

Бормоча что-то себе под нос, он рылся в карманах пиджака, словно Белый Кролик в поисках жилетных часов.

– Что вы ищете? Еще одну книгу? – спросила Мишель. – Вы что, ходячая библиотека?

– Нет-нет. Еще одна книга нам ни к чему. – Он выудил из кармана сложенный листок бумаги, развернул, разгладил и придвинул к Мишель. – Посмотрите, вот фото со странички «Фейсбука».

– Чьей странички?

Увидев снимок Джеффи – тот был старше, чем в день смерти, но улыбка у него была такая же дурацкая, – Мишель лишилась дара речи.

Надежда нахлынула на нее с такой силой, что у Мишель прихватило сердце. Из легких вышел весь воздух, а сделать новый вдох не получалось. Казалось, она сейчас утонет в этой надежде, словно в бушующем океане.

Рядом с Джеффи стояла симпатичная девочка одиннадцати лет. Когда они с отцом погибли под колесами внедорожника, ей было четыре года, но в другом мире этой девочке была дарована жизнь. Она очень изменилась, но сомнений быть не могло: Мишель держала в руках фотографию Джеффи и Эмити.

– Видите, я их нашел, – улыбнулся Эд Каспер-Харкенбах.

Мишель боялась, что стоит ей поднять глаза, а потом снова взглянуть на фото и она увидит, что в руках у нее чистый лист бумаги.

Выходит, мир, где они не погибли, действительно существует. Если только это не фотошоп.

Сказать, что это чудо, – значит ничего не сказать.

– Эд, если это неправда, прошу, не поступайте так со мной, нельзя так делать.

– В том мире, – сказал он, – вы бросили семью много лет назад. Муж по-прежнему очень любит вас и очень скучает. А дочь – дивная девочка, просто сокровище – больше всего на свете хочет, чтобы у нее снова была мама. Все в наших руках, Мишель. Успех я гарантирую, ведь путь к нему уже известен. – Он взял ключ ключей, встал и обошел вокруг стола. – Хотите демонстрацию?

– Какую демонстрацию?

– Пока что вы не готовы с ними встретиться. Но как насчет небольшого путешествия, чтобы вы мне поверили?

Он положил руки на спинку ее стула. Встревоженная, она встала из-за стола. Эд подвел ее к двери в коридор, но выходить из кухни не стал.

– Возьмите меня за руку, – попросил он. – И держитесь покрепче.

Экран устройства сделался светло-серым.

Глядя, как Эд нажимает на кнопку «ВЫБОР» и тычет пальцем в клавиатуру, Мишель вновь засомневалась. Конечно же, сейчас он скажет: «Черт, ведь раньше все работало!» – а она, Мишель, будет выглядеть последней дурой.

– Ну, поехали, – сказал Эд, и кухня исчезла.

Они очутились в месте, где не было ни форм, ни размеров – лишь ослепительный свет, пронзающий их насквозь, – и Мишель показалось, что она предстала перед Богом.

Вжух! Они вернулись на кухню, но теперь здесь было темно. Эд щелкнул выключателем, и Мишель рассмотрела помещение – знакомое, но с множеством мелких отличий. И еще здесь не было ни одной ее вещи.

– Это дом Джеффи на Земле один-десять. В этом мире он так и не женился, а Эмити не появилась на свет. Джеффи живет один. Сейчас он уехал на две недели. Бродит по барахолкам и дворовым распродажам, выискивает старые постеры, радиоприемники и бакелитовую бижутерию.

Эд провел Мишель по комнатам. У нее подкашивались ноги, а от увиденного то и дело перехватывало дыхание. Здесь было полно вещиц, милых сердцу ее покойного мужа, – тех, что он так любил выискивать, реставрировать и продавать другим коллекционерам. Все помещения буквально дышали страстью Джеффи к предметам старины. Атмосфера в доме была теплой, уютной, приветливой и в то же время невыразимо грустной. Мишель казалось, что на ярких предметах и картинках ар-деко стоит печать одиночества. Хотя, пожалуй, так оно и было, ведь Джеффи экстраверт и дружелюбный парень, он чахнет без общения с другими людьми. Джеффи не рожден для одинокой жизни, и Мишель тоже.

– Повторяю, это лишь демонстрация. Здешний Джеффи болен раком, через год его не станет. И здесь нет Эмити. Тех, кто вам нужен, я нашел в другом мире. Там, где вас нет.

Они направились обратно. По пути Эд выключал светильники. На кухне он активировал устройство и коснулся кнопки с надписью «ВОЗВРАТ».

Мишель снова оказалась в царстве ослепительно-белого света, и этот свет вселял в нее надежду, сплетенную с тревожными предчувствиями.

Через несколько мгновений они с Эдом стояли у нее на кухне, в доме, где Мишель больше двух тысяч дней тосковала по мужу и дочери, погибшим под колесами «кадиллака».