Бэнкси говорит:

— Просто изумлен, что тебе понадобилось столько времени, чтобы позвонить.

— Но ты же рад, что я в итоге позвонила, точно? — Пытаюсь подать это в шутливом тоне, но лично я и вправду вне себя от радости, что он вообще со мной разговаривает. По-моему, расстались мы с ним не на лучшей ноте, когда он был здесь в последний раз. — Рад, я точно знаю.

— Я просто в экстазе, — говорит он.

Я уже опять у себя в комнате, смотрю, как дождь молотит по стеклу, и чуть ли не в буквальном смысле слышу, как жир из съеденного на завтрак бекона перерабатывается в холестерин и превращает мои артерии в некое подобие «Твиглетс».

— Слыхал последние новости из Отделения Смерти?

— Угу. Как уже сказал, я ждал твоего звонка еще в воскресенье вечером.

— Я была малость занята, — говорю я.

— Что, блин, там у вас происходит?

— Ты ведь знаешь, что это я ее нашла?

— Нет. — Пауза. — Я этого не знал.

Голос у него озабоченный, и это замечательно. Полагаю, это вполне объяснимо, поскольку мы далеко не посторонние друг другу люди, плюс он в курсе, что, когда я в последний раз оказывалась с рядом с окровавленным телом, все закончилось далеко не лучшим образом.

— Ты вообще в порядке?

— Угу.

— Честно?

— А с чего это мне не быть в порядке? — Дурацкий ответ, особенно если учесть только что сказанное, но Бэнкси получше других известно, что во время работы в органах мне доводилось иметь дело с гораздо худшими вещами, чем какой-то несчастный труп на полу туалета. Заверяю его, что все у меня хорошо — или настолько хорошо, насколько это вообще возможно в окружении толпы психов, по крайней мере один из которых одержим манией убийства. Говорю ему, чтобы не переживал. Говорю ему, что он друг, каких мало.

— Ну ладно, короче… что ты слышал?

— Что я слышал где? — уточняет Бэнкси.

— У вас там, от членов опергруппы. Их план действий и все такое. Всем там рулит старший детектив-инспектор по фамилии Бриджстоук, насколько я понимаю, но не знаю, что…

— Лис… мы уже это с тобой проходили. У меня нет абсолютно никаких сведений, поскольку это не моя группа.

— Ты сам сказал, что знаешь.

— О том, что произошло, — да. Все-таки у нас в городе пока что не убивают людей направо и налево, согласна?

— Я знаю статистику по убийствам, — перебиваю я.

— Хотя это всё. Послушай, если хоть что-то вдруг… просочится, или я что-то случайно услышу, то дам тебе знать, но прямо сейчас ты обращаешься не по адресу.

— Кто-то велел тебе ничего не рассказывать?

— Что?

— Тебе приказали не рассказывать мне про это дело?

Когда Бэнкси вздыхает, в горле у него что-то клокочет.

— У меня нет на это времени, Лис.

Дождь все усиливается. Словно крошечные обойные гвоздики сыплются на туго натянутый барабан. Поверх этого шума мне слышно, как поет Лорен — где-то вдалеке, где ей определенно самое место.

— Помнишь, как ты был тут последний раз? — спрашиваю я. — Когда мы говорили про банду наркоторговцев, и что они вполне могли послать сюда кого-то под видом пациента, чтобы убить Кевина?

— Да, и по-моему, это полная дурь, — говорит Бэнкси.

— Угу, и я тоже со временем пришла к этой мысли… а потом окончательно уверилась, что это так, потому что выяснила, кто на самом деле убил Кевина, но, может, на сей раз это как раз тот случай. Прямо перед убийством Дебби в отделении появилась новая пациентка.

Я даю этим словам улечься у него в голове, а потом выкладываю ему все про Плаксу-Ваксу. Какой она была странной, когда поступила, и что да, я в курсе, что все ведут себя странно, когда поступают сюда, но в данном случае определенно есть что-то не то. Рассказываю ему, как она приходила ко мне в комнату прошлым вечером.

— Ну и что такого в желании подружиться? — спрашивает Бэнкси. — Разве тебе самой этого не хотелось, когда ты туда попала?

— Она вела себя так, будто у нее есть какой-то четкий план.

— Это не делает ее убийцей, Лис.

— Типа… совершить убийство, а потом сделать все возможное, чтобы закорешиться с единственным человеком в отделении, который сможет раскрыть ее, потому этот человек — бывший коп. Точно так же, как он раскрыл предыдущего убийцу. Стоит подумать на этот счет, по крайней мере?

Продолжаю приставать к нему еще какое-то время, и знаю, что он наверняка не слушает, но в конце концов Бэнкси обещает мне, что да, он подумает на этот счет.

А потом говорит:

— Ну так как, заглянуть навестить тебя на следующей неделе?

До этого Тим всегда говорил: «Буду завтра», или «Увидимся в среду», или типа того, но теперь он подал это в виде вопроса, и, как я подозреваю, только из-за того, что хочет услышать отрицательный ответ.

— Только если у тебя будет время, — отвечаю я.

Днем прискакал моя папаня. Я говорю «прискакал», хотя мой папа в жизни никуда не «прискакивает». Ходит он обычно вразвалочку, в хороший день может чутка прибавить ходу, но, короче… он пришел.

Феми разыскивает меня и отводит к нему.

Протягиваю руку за пластиковым пакетом с вкусняшками, даже не успев еще поздороваться.

Естественно, я рада видеть его, но мне хочется, чтобы он предупредил меня, что выезжает в Лондон — или, по крайней мере, как-то заранее дал знать, чтобы мы договорились о наиболее удобном времени. Папа так и не усвоил мое расписание приема лекарств, так что, в зависимости от того, на какой я стадии этого цикла, он может объявиться и застать меня отскакивающей от стен и тявкающей, как истеричная собака, либо же я встречаю его в образе Спящей красавицы, обкушавшейся родедорма. Сегодня он вытаскивает короткую соломинку и получает дочь, которая не в самом остром состоянии ума и разговаривает так, будто оправляется после тяжелой хирургической операции. Ему несколько раз приходится просить меня повторить сказанное, или же я попросту совершенно игнорирую то, что он говорит.

Не самый лучший вариант, вот что я могу на это сказать.

Мы сидим в одном конце музыкальной комнаты, а Клэр читает книгу в противоположном углу. Я знаю, что она подслушивает, и гадаю, не ждет ли она, что я подзову ее к нам — может, чтобы представить отцу как свою новую лучшую подругу. Через несколько минут Плакса-Вакса сдается и неспешно уходит, что большое облегчение, поскольку от ее вида у меня уже мурашки начинали ползти по телу.

Как только разделываемся с пустопорожней болтовней — «мама чувствует себя хорошо, а Джефф с Дианой передают тебе привет и надеются, что операция прошла успешно», — ввожу его в курс своих собственных новостей. В первую очередь насчет недавнего убийства. Мне требуется кое-какое время, чтобы изложить все жуткие подробности, бубня, словно магнитофонная кассета на половинной скорости.

Отец находит в себе силы хоть что-то сказать только через несколько секунд. Просто открывает рот и закрывает его опять. Потом произносит:

— Да это же просто безобразие!

Разумное замечание. В смысле, подцепить стафилококк тоже достаточно неприятно, но кому охота попасть в больницу, из которой раз в две недели выносят вперед ногами неизвестно кем замоченных пациентов?

— Это уж точно.

— Тут вообще безопасно, на твой взгляд?

— Ну… не особенно. Ситуация далеко не удовлетворительная. — Требуется некоторое усилие, чтобы выговорить такое трудное слово. — Но что я могу сделать?

— Это просто смешно, — говорит он. — Кто-то должен обратиться в газеты!

— Это уже в газетах, па! — В «Ивнинг стандарт» вчера как раз была статья про новое убийство, хотя они не назвали имя жертвы и не связали его со смертью Кевина. Этот газетный номер сейчас гуляет по всему отделению, как дешевая проститутка.

— Чтобы пожаловаться, в смысле.

— Какой смысл жаловаться?

— Я не слышу тебя, детка.

Спрашиваю еще раз, добавив:

— Собираешься зайти на «Трипэдвайзер»? Оставить там отзыв с одной звездочкой?

Папа с трудом сглатывает и выглядит расстроенным.

— Нет нужды злиться, — говорит он. — Я всего лишь беспокоюсь за тебя, Алиса…

Слегка фокусирую взгляд и улыбаюсь ему.

— Ну да, знаю. Спасибо.

— Так что, помимо… помимо всего этого. Чувствуешь себя получше?

Опять улыбаюсь. Иногда сразу после дозы транков ты просто не можешь удержаться от улыбки, даже когда поводов улыбаться у тебя фиг с маслом.

— Чувствую себя по-другому, — говорю я.

— В хорошем смысле по-другому?

Киваю. Медленно.

— Бо́льшую часть времени.

Папанино лицо просветляется. Точно так же, когда я еще в школе победила в забеге на четыреста метров или когда играла комедийную служанку в какой-то дурацкой пьесе в четвертом классе.

— Просто чудесно! — расцветает он. — Твоя мама очень обрадуется, когда я ей это скажу.

— Мама уже сто лет мне даже не звонила, — замечаю я.

— Знаю, что не звонила, детка. — Папа несколько секунд пялится на свои коричневые выходные туфли. — Дело в том…

— Что она очень расстроена, — подхватываю я. — Да, я знаю.

Через двадцать тягучих и приторных, как патока, минут он говорит, что пора бы ему двигать, и мне и вправду нравится ощущать его руку вокруг своей талии, когда мы медленно идем к тамбуру. Папа жизнерадостно приветствует Донну, словно это какая-то молодая соседка, с которой он время от времени болтает на почте, и даже ухитряется показать большой палец Ильясу, который без остановки подбрасывает теннисный мячик на шесть дюймов в воздух и орет: «Есть!» каждый раз, когда его ловит.

Отец останавливается, когда видит у тамбура Тони с его чемоданами. Тот машет нам, и папа поднимает руку в ответ. Выходит это немного неуклюже и малость смахивает на нацистское приветствие.

— Зачем он это делает?

Рассказываю ему о несуществующих родственниках Тони.

— Ну, а у тебя, по крайней мере, есть папа и мама, — убежденно произносит он.

— Да, но у тебя не больше шансов вытащить меня отсюда, чем у выдуманной родни Тони.

Он опять куксится. Смотрит на меня, и какая бы каша ни творилась сейчас у меня в голове, я знаю, что сейчас он думает про девочку, которая умела реально быстро бегать и разговаривать забавным голоском в тупых школьных постановках. Он думает, что уже потерял ее.

— Это не твоя вина, — утешаю я его. — Во всем, что произошло.

Папа медленно моргает и пожимает плечами.

— Ну как же иначе, детка?

— Это была вина дедушки Джима. — Я горестно качаю головой. — Он укусил меня, когда я была маленькой.

Он таращится на меня.

— Шутка, — объясняю я.

Тони машет опять, но на сей раз мой отец слишком уж в ступоре, чтобы помахать в ответ, так что я просто стою там с ним какое-то время, зная, что я худшая дочь на всем белом свете.