Щелчок. Первое нажатие на спуск не оборвало ее жизнь. Алиса поколебалась, прежде чем повторить это действие. Она не хотела умирать, и ей всегда внушали, что самоубийство — невозвратный билет в ад. Оставалось надеяться, что Бог дарует ей прощение, учитывая все обстоятельства ее поступка. Она поколебалась еще секунду, а потом продолжила быстро нажимать на спусковой крючок. Щелк, щелк, щелк, щелк, щелк, щелк. Остановилась и снова продолжила. Щелк, щелк, щелк. Она по-прежнему была жива. Револьвер не был заряжен.

Алиса уронила бесполезное оружие на пол. Ее первой реакцией стало огромное облегчение и даже радость. Она все еще жива. Она взглянула смерти прямо в лицо, и оказалось, что у нее хватило мужества пожертвовать собой ради спасения детей. Но облегчение и радость длились всего долю секунды: она осознала, что снова нарушила правила.

Она бросила взгляд на лицо Акермана, чтобы увидеть его реакцию. Его глаза оставались холодными, и в их выражении не читалось никаких сильных эмоций. Она не увидела гнева, который горел в его взгляде раньше. Теперь перед ней были только черные глаза акулы, и она подумала, что с таким выражением паук смотрит на попавшую в паутину муху.

Но затем темнота исчезла из его глаз, и он посмотрел на нее с теплой, любящей улыбкой. Могло показаться, что напротив нее за столом сидит совершенно другой человек. Мужчина, которого она видела сейчас, был привлекательным, с добрыми глазами.

Акерман претерпел некую трансформацию. Эта трансформация могла бы наполнить ее чувством крохотной хрупкой надежды, но она не осмеливалась позволить себе даже крупицу оптимизма. Она знала, что притаилось под поверхностью этого тихого омута. Быть может, я оказалась в самом центре урагана, где, как известно, царит спокойствие.

— Ты напоминаешь мне мою мать, Алиса.

Она сразу же вспомнила Нормана Бейтса. А он продолжал:

— Кажется, Марион Гаррети сказала, что материнская любовь — это топливо, которое позволяет обычному человеку совершать невозможное. Мне еще нравится цитата, принадлежащая одному психологу, который сказал, что любовь матери — это покой, ее не нужно приобретать, не нужно заслуживать. Сильная вещь материнская любовь. Думаю, это всего лишь один из первобытных инстинктов, который человечеству еще предстоит изучить, испоганить или уничтожить. Но тем не менее она достойна восхищения. — Он помолчал. — В мире, где ничему нельзя доверять, где все исчезает и не соответствует твоим ожиданиям, одна только материнская любовь остается неизменной. Не могу даже представить себе другой привязанности, которую было бы так трудно разрушить. Я иногда думаю, насколько иной стала бы моя жизнь, если бы моя мать не умерла, когда я был совсем маленьким. Я почти ничего о ней не помню. Она умерла вместе с моим нерожденным братом из-за осложнений, вызванных беременностью. Я даже не помню ее похорон или как ходил к ней на могилу. Но я запомнил ее любовь. — Он глубоко вздохнул, и его взгляд стал отсутствующим. — Иногда мне кажется, что вся моя жизнь была одним сплошным кошмаром, и она в любой момент разбудит меня и скажет, что все это лишь дурной сон. — Он встал из-за стола, и в его глазах сверкнули слезы.

— Как следует заботься о своих детях, Алиса. Не воспринимай их как должное. Пойди и уложи их спать, а когда вы проснетесь утром, убеди их и себя, что все случившееся было всего лишь дурным сном. — Он направился к двери.

Алиса еще не пришла в себя от изумления из-за внезапной перемены в его настроении. Какая-то часть ее преисполнилась невероятной радости, но другая гадала, не начал ли он с ними новую игру. И она не успела понять, как это произошло, но слова сами собой сорвались с ее языка:

— Я же говорила вам, что Бог есть.

Акерман замер на месте.

Идиотка. Дуайт всегда говорил ей, что она не знает, когда следует открывать рот, а когда лучше промолчать.

Когда убийца повернулся к ней, в его взгляде не было враждебности. Он посмотрел в пол, потом снова поднял глаза на нее.

— От всего сердца надеюсь, что ты ошибаешься.

— И никогда не поздно, — сказала она.

— Что ты имеешь в виду?

— Никогда не поздно все изменить, избрать иной путь. Никогда не поздно.

Он усмехнулся.

— У меня есть друг, который говорит мне то же самое. Что ж, время покажет, я полагаю. — Он пристально взглянул ей в глаза. — Доброй ночи, Алиса. — С этими словами он повернулся и вышел так же тихо, как и вторгся в их жизнь.

Она развязала детей и обняла их так крепко, как не обнимала никогда прежде. И дала себе клятву ничего не принимать в своей простой жизни как должное. Каждый день был благословением, каждый миг — бесценным даром. И она покачивалась, держа их в объятиях, и думала о том, что никогда больше не сможет отпустить их от себя.